Он был умен, Джатни это заметил. В глазах Джибсона, когда он слушал Розмари, искрился смех, но не проглядывало снисхождение, и хотя он, казалось, соглашался со всем, что она говорила, не подчинялся ей. Это был такой мужчина, каким мечтал стать Дэвид Джатни.
Они продолжали смаковать вино. Хокен заказал десерт – необыкновенные французские пирожные, Джатни в жизни своей не пробовал ничего вкуснее. Джибсон Грейндж и Розмари Бельэйр отказались даже прикоснуться к десерту, Розмари с выражением ужаса, Джибсон Грейндж с легкой улыбкой. Однако было ясно, что когда-нибудь Розмари не устоит перед соблазном, а вот Грейндж, подумал Джатни, в безопасности. Он никогда в жизни не прикоснется к десерту, а грехопадение Розмари неизбежно.
По настоянию Хокена Джатни съел остальные пирожные. Все продолжали разговаривать, а Хокен заказал еще одну бутылку вина, но пили теперь только он и Розмари. И тут Джатни подметил новую тенденцию в разговоре: Розмари целиком сосредоточилась на Джибсоне Грейндже.
На протяжение всего вечера Бельэйр почти не разговаривала с Джатни, а теперь она игнорировала его настолько, что ему не оставалось ничего другого, как болтать с Хокеном о былых временах в Юте. Но, в конце концов, они оба так увлеклись зрелищем состязания между Розмари и Джибсом, что замолчали.
По мере того, как длился вечер и вино убывало, Розмари перешла к откровенному обольщению. В ее действиях чувствовалась тревожащая настойчивость, пугающая откровенность желания. Она во всю демонстрировала свои достоинства. Сначала это были движения лица и тела, как-то сам собой вырез ее платья стал глубже, еще более обнажив грудь. Ноги ее все время перемещались, она их скрещивала и так, и эдак, подол платья пополз вверх, приоткрывая сверкающие бедра. Ее увлеченность разговором подчеркивала жестикуляция рук, которыми она временами касалась лица Джибсона. Она щеголяла остротой ума, рассказывала смешные анекдоты, демонстрировала свою чувственность. На ее прекрасном живом лице отражались все ее переживания: любовь к людям, с которыми она работает, беспокойство за членов ее семьи, забота об успехах друзей. Она показывала свою глубокую привязанность Дину Хокену, вспоминая, как добрый старина Хок помог ей в карьере своими советами и влиянием. Тут Хокен прервал ее для того, чтобы пояснить, что она заслужила ту помощь своей самоотверженной работой над его картинами, своей преданностью ему, и когда он произносил эти слова, Розмари подарила ему взгляд, исполненный благодарности. В этот момент Джатни, совершенно уже зачарованный, заметил, что это должен быть, был очень ценный опыт для них обоих. Однако Розмари, возобновившая свою атаку на Джибсона, прервала Джатни на полуслове.
Джатни испытал легкий шок от ее грубости, но, как ни странно, не возмутился. Она была так красива, так настроена получить то, что хотела, а желание ее становилось все более очевидным – она мечтала сегодня ночью иметь Джибсона в своей постели. В ее желании была чистота и откровенность ребенка, и это делало ее грубость даже привлекательной.
Но что вызвало восхищение Джатни, так это стиль поведения Джибсона Грейнджа. Актер прекрасно понимал, что происходит, и, заметив грубость Розмари по отношению к Джатни, постарался загладить ее:
– Дэвид, у вас еще будет шанс поговорить.
Он словно извинялся за эгоистичность знаменитости, которую совершенно не интересуют те, кто не добился славы. Однако Розмари оборвала и его, и Джибсон стал вежливо слушать ее, но это была больше, чем вежливость. Он обладал прирожденным обаянием, которое стало частью его существа. Он относился к Розмари с искренним интересом, его глаза искрились и не отрывались от ее лица. Когда она касалась его руками, он похлопывал ее по спине. Он не скрывал, что она ему нравится, о чем говорили и его губы, раздвинутые в улыбке, смягчающей суровое лицо.
Но было совершено очевидно, что Розмари загнала его в угол, откуда не было выхода. Выпив еще вина, она окончательно раскрыла свои карты.
Она обращалась только к Джибсону, игнорируя остальных мужчин, сидящих за столиком. Она сманеврировала своим телом так, что оказалась в непосредственной близости к Джибсону, отгородив его от Дэвида Джатни и Хокена.
– Я хочу быть личностью, – говорила она, – хочу уйти от всего этого притворства, от кинобизнеса, который меня не удовлетворяет. Я хочу выйти в мир, чтобы сделать его лучше. Как Мать Тереза или Мартин Лютер Кинг. Я ничего не делаю, чтобы мир совершенствовался, а могла бы быть медицинской сестрой или врачом, могла бы заниматься социальными проблемами. Я ненавижу эту жизнь, эти светские приемы, необходимость быть всегда наготове, чтобы встретиться с важными людьми, принимать решения о каких-то паршивых фильмах, которые не помогают человечеству. Я хочу делать что-то настоящее.
С этими словами она схватила руку Джибсона Грейнджа.
Дэвид Джатни смотрел на Грейнджа и понимал, почему тот стал такой крупной звездой в кинобизнесе, что дает ему возможность контролировать фильмы, в которых он снимается. Потому что Джибсон, чью руку все еще сжимала Розмари, каким то образом умудрился отодвинуть от нее свой стул и сесть в центре стола. Розмари все еще смотрела на него страстным взглядом, ожидая ответной реакции, а он тепло улыбнулся ей и слегка склонил голову, обращаясь к Джатни и Хокену.
– Она очень шустра, – сказал он с подчеркнутым восхищением.
Дин Хокен разразился хохотом, Дэвид Джатни не мог подавить улыбку. Розмари выглядела ошарашенной, но произнесла с шутливым упреком:
– Джиб, ты ни к чему не относишься серьезно, кроме своих дерьмовых фильмов.
И чтобы показать, что она не оскорблена, протянула ему руку, которую Джибсон Грейндж нежно поцеловал.
Дэвид Джатни жадно наблюдал за ними, такими утонченными и таинственными. Особенно он восхищался Джибсоном Грейнджем. То, что он мог оттолкнуть такую красивую женщину, как Розмари Бельэр, внушало восхищение. А то, что он так легко превзошел ее в остроумии, казалось божественным даром.
Розмари весь вечер пренебрегала Дэвидом Джатни, но он признавал за ней такое право, ведь она была самой симпатичной женщиной в самом привлекательном бизнесе в этой стране. Ее добивались мужчины, стоящие во много раз больше, чем он, и она имела полное право быть грубой. Джатни понимал, что она поступает так совсем не по злости, просто он для нее не существовал.
К своему удивлению они обнаружили, что время уже около полуночи, и они остались в ресторане последними посетителями. Хокен встал из-за стола, Джибсон Грейндж помог Розмари надеть жакет, который она сбросила во время своего пылкого монолога. Розмари была слегка пьяна и, поднявшись, пошатнулась.
– О, Боже! – воскликнула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Они продолжали смаковать вино. Хокен заказал десерт – необыкновенные французские пирожные, Джатни в жизни своей не пробовал ничего вкуснее. Джибсон Грейндж и Розмари Бельэйр отказались даже прикоснуться к десерту, Розмари с выражением ужаса, Джибсон Грейндж с легкой улыбкой. Однако было ясно, что когда-нибудь Розмари не устоит перед соблазном, а вот Грейндж, подумал Джатни, в безопасности. Он никогда в жизни не прикоснется к десерту, а грехопадение Розмари неизбежно.
По настоянию Хокена Джатни съел остальные пирожные. Все продолжали разговаривать, а Хокен заказал еще одну бутылку вина, но пили теперь только он и Розмари. И тут Джатни подметил новую тенденцию в разговоре: Розмари целиком сосредоточилась на Джибсоне Грейндже.
На протяжение всего вечера Бельэйр почти не разговаривала с Джатни, а теперь она игнорировала его настолько, что ему не оставалось ничего другого, как болтать с Хокеном о былых временах в Юте. Но, в конце концов, они оба так увлеклись зрелищем состязания между Розмари и Джибсом, что замолчали.
По мере того, как длился вечер и вино убывало, Розмари перешла к откровенному обольщению. В ее действиях чувствовалась тревожащая настойчивость, пугающая откровенность желания. Она во всю демонстрировала свои достоинства. Сначала это были движения лица и тела, как-то сам собой вырез ее платья стал глубже, еще более обнажив грудь. Ноги ее все время перемещались, она их скрещивала и так, и эдак, подол платья пополз вверх, приоткрывая сверкающие бедра. Ее увлеченность разговором подчеркивала жестикуляция рук, которыми она временами касалась лица Джибсона. Она щеголяла остротой ума, рассказывала смешные анекдоты, демонстрировала свою чувственность. На ее прекрасном живом лице отражались все ее переживания: любовь к людям, с которыми она работает, беспокойство за членов ее семьи, забота об успехах друзей. Она показывала свою глубокую привязанность Дину Хокену, вспоминая, как добрый старина Хок помог ей в карьере своими советами и влиянием. Тут Хокен прервал ее для того, чтобы пояснить, что она заслужила ту помощь своей самоотверженной работой над его картинами, своей преданностью ему, и когда он произносил эти слова, Розмари подарила ему взгляд, исполненный благодарности. В этот момент Джатни, совершенно уже зачарованный, заметил, что это должен быть, был очень ценный опыт для них обоих. Однако Розмари, возобновившая свою атаку на Джибсона, прервала Джатни на полуслове.
Джатни испытал легкий шок от ее грубости, но, как ни странно, не возмутился. Она была так красива, так настроена получить то, что хотела, а желание ее становилось все более очевидным – она мечтала сегодня ночью иметь Джибсона в своей постели. В ее желании была чистота и откровенность ребенка, и это делало ее грубость даже привлекательной.
Но что вызвало восхищение Джатни, так это стиль поведения Джибсона Грейнджа. Актер прекрасно понимал, что происходит, и, заметив грубость Розмари по отношению к Джатни, постарался загладить ее:
– Дэвид, у вас еще будет шанс поговорить.
Он словно извинялся за эгоистичность знаменитости, которую совершенно не интересуют те, кто не добился славы. Однако Розмари оборвала и его, и Джибсон стал вежливо слушать ее, но это была больше, чем вежливость. Он обладал прирожденным обаянием, которое стало частью его существа. Он относился к Розмари с искренним интересом, его глаза искрились и не отрывались от ее лица. Когда она касалась его руками, он похлопывал ее по спине. Он не скрывал, что она ему нравится, о чем говорили и его губы, раздвинутые в улыбке, смягчающей суровое лицо.
Но было совершено очевидно, что Розмари загнала его в угол, откуда не было выхода. Выпив еще вина, она окончательно раскрыла свои карты.
Она обращалась только к Джибсону, игнорируя остальных мужчин, сидящих за столиком. Она сманеврировала своим телом так, что оказалась в непосредственной близости к Джибсону, отгородив его от Дэвида Джатни и Хокена.
– Я хочу быть личностью, – говорила она, – хочу уйти от всего этого притворства, от кинобизнеса, который меня не удовлетворяет. Я хочу выйти в мир, чтобы сделать его лучше. Как Мать Тереза или Мартин Лютер Кинг. Я ничего не делаю, чтобы мир совершенствовался, а могла бы быть медицинской сестрой или врачом, могла бы заниматься социальными проблемами. Я ненавижу эту жизнь, эти светские приемы, необходимость быть всегда наготове, чтобы встретиться с важными людьми, принимать решения о каких-то паршивых фильмах, которые не помогают человечеству. Я хочу делать что-то настоящее.
С этими словами она схватила руку Джибсона Грейнджа.
Дэвид Джатни смотрел на Грейнджа и понимал, почему тот стал такой крупной звездой в кинобизнесе, что дает ему возможность контролировать фильмы, в которых он снимается. Потому что Джибсон, чью руку все еще сжимала Розмари, каким то образом умудрился отодвинуть от нее свой стул и сесть в центре стола. Розмари все еще смотрела на него страстным взглядом, ожидая ответной реакции, а он тепло улыбнулся ей и слегка склонил голову, обращаясь к Джатни и Хокену.
– Она очень шустра, – сказал он с подчеркнутым восхищением.
Дин Хокен разразился хохотом, Дэвид Джатни не мог подавить улыбку. Розмари выглядела ошарашенной, но произнесла с шутливым упреком:
– Джиб, ты ни к чему не относишься серьезно, кроме своих дерьмовых фильмов.
И чтобы показать, что она не оскорблена, протянула ему руку, которую Джибсон Грейндж нежно поцеловал.
Дэвид Джатни жадно наблюдал за ними, такими утонченными и таинственными. Особенно он восхищался Джибсоном Грейнджем. То, что он мог оттолкнуть такую красивую женщину, как Розмари Бельэр, внушало восхищение. А то, что он так легко превзошел ее в остроумии, казалось божественным даром.
Розмари весь вечер пренебрегала Дэвидом Джатни, но он признавал за ней такое право, ведь она была самой симпатичной женщиной в самом привлекательном бизнесе в этой стране. Ее добивались мужчины, стоящие во много раз больше, чем он, и она имела полное право быть грубой. Джатни понимал, что она поступает так совсем не по злости, просто он для нее не существовал.
К своему удивлению они обнаружили, что время уже около полуночи, и они остались в ресторане последними посетителями. Хокен встал из-за стола, Джибсон Грейндж помог Розмари надеть жакет, который она сбросила во время своего пылкого монолога. Розмари была слегка пьяна и, поднявшись, пошатнулась.
– О, Боже! – воскликнула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137