Пархатый приспособленец
осмеливается давать советы гордому внуку славян, тебя это шокирует?
- Ты там, на свободке, по-моему, на своем еврействе зациклился.
- Ну естественно, - пробурчал Вайнгартен. - При демократии все мании
и шизии расцветают пышным цветом. Махровым. Куда как лучше: я,
пионер-герой, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: стоять по
росту, ходить строем, ссать по указанию вожатых, никогда не иметь ни
национальных, ни половых признаков... Ладно, об этом мы поговорим, когда
приедешь. Здесь, между прочим, антисемитов тоже выше крыши. Так что у тебя
будет кому душу излить.
- Валька, черт бухой, не зли меня!
Вайнгартен довольно зареготал.
- Вот теперь слышу нормальную речь. А то будто не с человеком
разговариваю, а с малохольным херувимом, не поймешь, слышит он меня или у
него в башке один звон малиновый. Похмельной... то есть духовной... жаждою
томим до родины я дозвонился - и малохольный херувим из телефона мне
явился! Значит, так. Сейчас мне ничего не отвечай. Я перезвоню через пару
дней. Подумай. Крепко подумай, Малянов! Такого шанса у тебя больше не
будет! - и вдруг сказал совсем тихо, совсем иначе: - Честное слово,
Митька, я правда хочу помочь. И... я очень соскучился.
Малянов сглотнул - горло зажало. Дернул головой.
- Я понимаю, Валька, - так же тихо и чуть хрипло ответил он. -
Спасибо.
- Спасибо в стакане не булькает! - вдруг опять взъярился Вайнгартен.
- Мне не спасибо твое нужно, а чтобы ты был здесь и чтобы ты сделал дело!
- Я подумаю.
- Вот и хорошо, - снова тихо сказал Вайнгартен после паузы. Помолчал,
шумно дыша. Спросил: - Видишь кого-нибудь?
- Кого? - невольно спросил Малянов, хотя сразу понял, о ком речь.
- Кого-нибудь из... нас.
- Только Глухова. Вчера вот надрались не в меру. А так - все больше в
шахматы с ним играем...
- В старики записался, Малянов? Ох, не позволю я тебе этого. Не
позволю! А... ну...
- Фила?
- Да. Вечеровского.
- Нет, ничего не знаю о нем.
- Если вдруг объявится - держись подальше, - неожиданно сказал
Вайнгартен. - Он... третий тип. Не ты и не я, а... фанатик. Жрец чистой
науки, мучитель собак и кроликов. Как он нас разыграл тогда... как
подопытных! Никогда не прощу. А неуязвимца как изображал! Все на равных
сидят, обалделые, а он как бы ни при чем, советы раздает. "Все-таки я умею
владеть собой, бедные мои барашки, зайчики-гулики!" - почти злобно
передразнил он. - Тоже мне, Тарквиний Гордый... Он и тебя постарается
сделать либо кроликом, либо мучителем - но кроликами-то окажутся твои
близкие, мы это уже проходили.
- Валька... у тебя тоже что-то там... происходило?
- Ну уж дудки! - взъярился Вайнгартен. - Я на-ар-рмальный
приспособленец! Мне эта ваша божественная истина нужна, как Ильичу в
Мавзолее сортир. Я с удовольствием работаю и наслаждаюсь материальными
результатами своей работы, и никто меня не трогает. Все истины, Малянов,
приобретают смысл только тогда, когда начинают облегчать быт, понял? Ну
все, старик. Помни, что я сказал. И думай, думай, думай!
- Твоим тоже приветы передавай!
- Непременно. Жму!
И он дал отбой.
Несколько секунд Малянов сидел неподвижно, все прижимал трубку к
плечу. Потом решительно положил ее на рычаги обмотанного изолентой, трижды
уже битого аппарата и встал.
- Я твой рассольник обратно в кастрюлю вылила, - сказала Ирка, когда
он вошел в кухню. - Сейчас разогрею. Кто там на тебя насыпался?
- Глухов, - сказал Малянов. - Похмелиться звал.
- А трезвонило, как по межгороду, - удивленно сказал Бобка.
- Мне тоже поначалу показалось. Нет, свои. Иронька, я сейчас уйду
часа на три... да не к Глухову, не бойся..."
4
"...зумеется, битком набит, Малянов еле втиснулся. Он даже хотел
пропустить этот и дождаться следующего - если долго не было, имеется шанс,
что потом придут два или даже три подряд, есть такая народная примета; но
он и так уже опаздывал. И ему хотелось скорее вернуться домой. Очень
хотелось. Ощущение близкой беды сдавливало виски, ледяным языком лизало
сердце, и сердце, отдергиваясь, пропускало такты. Убедиться - и домой. В
чем убедиться? Он не знал. Хоть в чем-нибудь.
Валька больше не позвонит. Возможно, даже пожалеет, что звонил.
А может, и нет. Может, действительно соскучился. И памятная, вечная
его развязность, возведенная сейчас в квадрат, в куб, - от
непринужденности ли она? Скорее наоборот. От непонимания, как держаться.
Но почему он ни разу не написал - ни письма, ни хоть открытки? Это я
не знал и до сих пор не знаю, куда ему написать в случае чего, а мой-то
адрес не менялся! Исчез на восемь лет - а теперь нате! Может, у него
все-таки что-то случилось - только он виду не подает...
Как же все подтверждается забавно! Да. Куда как забавно. Если теория
демонстрирует хотя бы минимальные предсказательные возможности - значит,
она не совсем бред. Значит...
- Пробейте, пожалуйста, талон.
- Не могу, простите. Рук не вытащить.
Молодец, Валька. Сделал-таки... Наверное, и Нобелевку свою получит.
Хорошо бы.
Скорей бы домой.
В спертом воздухе забитого под завязку автобусенка, медленно и
натужно катящего по лужам, отвратительно завоняло сивухой с луком; сзади
на Малянова навалились и больно вогнали под ребро какой-то острый угол.
Малянов заерзал, выкручиваясь червем и пытаясь пустить угол мимо.
- Чего пихаешься, мудила? - невнятно, но громко спросили его. - Щас
как пихнусь - костей не соберешь.
Малянов смолчал, не поворачивая головы.
- Ну чо вылупился? - спросили его и навалились сильнее. - Поговорить
хочешь? Дак давай пошли из трясунца выйдем, разберемся?
Малянов молчал.
- Вот мудила!
Малянов молчал. Прыгая на колдобинах разбитого покрытия и завывая,
перегруженный жестяной гробик волокся сквозь промозглую мглу; сбитые и
склеенные в единую, вроде комка лягушачьей икры, массу, угрюмо, монолитно
прыгали с ним вместе - кто в полуприседе, кто почти без нижней опоры вися
на поручне, кто на одной ноге стоя - разнообразные несчастные люди.
- Молчишь? За Гайдара, небось, коли так надулся? Нич-чё, к осени всех
вас по лагерям перееб..."
"...выдавился из автобуса на остановку раньше, и с полкилометра
пришлось шлепать по грязи пешком. Сырой ветер пронизывал до костей. Справа
простирался жуткий пустырь, разъезженный тракторами и бульдозерами, весь в
глинистых буграх и лужах, с огрызками бетонных плит и скрученных жгутов
ржавой проволоки, растущих из земли чаще, чем полынь: за пустырем смутно
громоздились в промозглом тумане жилые корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
осмеливается давать советы гордому внуку славян, тебя это шокирует?
- Ты там, на свободке, по-моему, на своем еврействе зациклился.
- Ну естественно, - пробурчал Вайнгартен. - При демократии все мании
и шизии расцветают пышным цветом. Махровым. Куда как лучше: я,
пионер-герой, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: стоять по
росту, ходить строем, ссать по указанию вожатых, никогда не иметь ни
национальных, ни половых признаков... Ладно, об этом мы поговорим, когда
приедешь. Здесь, между прочим, антисемитов тоже выше крыши. Так что у тебя
будет кому душу излить.
- Валька, черт бухой, не зли меня!
Вайнгартен довольно зареготал.
- Вот теперь слышу нормальную речь. А то будто не с человеком
разговариваю, а с малохольным херувимом, не поймешь, слышит он меня или у
него в башке один звон малиновый. Похмельной... то есть духовной... жаждою
томим до родины я дозвонился - и малохольный херувим из телефона мне
явился! Значит, так. Сейчас мне ничего не отвечай. Я перезвоню через пару
дней. Подумай. Крепко подумай, Малянов! Такого шанса у тебя больше не
будет! - и вдруг сказал совсем тихо, совсем иначе: - Честное слово,
Митька, я правда хочу помочь. И... я очень соскучился.
Малянов сглотнул - горло зажало. Дернул головой.
- Я понимаю, Валька, - так же тихо и чуть хрипло ответил он. -
Спасибо.
- Спасибо в стакане не булькает! - вдруг опять взъярился Вайнгартен.
- Мне не спасибо твое нужно, а чтобы ты был здесь и чтобы ты сделал дело!
- Я подумаю.
- Вот и хорошо, - снова тихо сказал Вайнгартен после паузы. Помолчал,
шумно дыша. Спросил: - Видишь кого-нибудь?
- Кого? - невольно спросил Малянов, хотя сразу понял, о ком речь.
- Кого-нибудь из... нас.
- Только Глухова. Вчера вот надрались не в меру. А так - все больше в
шахматы с ним играем...
- В старики записался, Малянов? Ох, не позволю я тебе этого. Не
позволю! А... ну...
- Фила?
- Да. Вечеровского.
- Нет, ничего не знаю о нем.
- Если вдруг объявится - держись подальше, - неожиданно сказал
Вайнгартен. - Он... третий тип. Не ты и не я, а... фанатик. Жрец чистой
науки, мучитель собак и кроликов. Как он нас разыграл тогда... как
подопытных! Никогда не прощу. А неуязвимца как изображал! Все на равных
сидят, обалделые, а он как бы ни при чем, советы раздает. "Все-таки я умею
владеть собой, бедные мои барашки, зайчики-гулики!" - почти злобно
передразнил он. - Тоже мне, Тарквиний Гордый... Он и тебя постарается
сделать либо кроликом, либо мучителем - но кроликами-то окажутся твои
близкие, мы это уже проходили.
- Валька... у тебя тоже что-то там... происходило?
- Ну уж дудки! - взъярился Вайнгартен. - Я на-ар-рмальный
приспособленец! Мне эта ваша божественная истина нужна, как Ильичу в
Мавзолее сортир. Я с удовольствием работаю и наслаждаюсь материальными
результатами своей работы, и никто меня не трогает. Все истины, Малянов,
приобретают смысл только тогда, когда начинают облегчать быт, понял? Ну
все, старик. Помни, что я сказал. И думай, думай, думай!
- Твоим тоже приветы передавай!
- Непременно. Жму!
И он дал отбой.
Несколько секунд Малянов сидел неподвижно, все прижимал трубку к
плечу. Потом решительно положил ее на рычаги обмотанного изолентой, трижды
уже битого аппарата и встал.
- Я твой рассольник обратно в кастрюлю вылила, - сказала Ирка, когда
он вошел в кухню. - Сейчас разогрею. Кто там на тебя насыпался?
- Глухов, - сказал Малянов. - Похмелиться звал.
- А трезвонило, как по межгороду, - удивленно сказал Бобка.
- Мне тоже поначалу показалось. Нет, свои. Иронька, я сейчас уйду
часа на три... да не к Глухову, не бойся..."
4
"...зумеется, битком набит, Малянов еле втиснулся. Он даже хотел
пропустить этот и дождаться следующего - если долго не было, имеется шанс,
что потом придут два или даже три подряд, есть такая народная примета; но
он и так уже опаздывал. И ему хотелось скорее вернуться домой. Очень
хотелось. Ощущение близкой беды сдавливало виски, ледяным языком лизало
сердце, и сердце, отдергиваясь, пропускало такты. Убедиться - и домой. В
чем убедиться? Он не знал. Хоть в чем-нибудь.
Валька больше не позвонит. Возможно, даже пожалеет, что звонил.
А может, и нет. Может, действительно соскучился. И памятная, вечная
его развязность, возведенная сейчас в квадрат, в куб, - от
непринужденности ли она? Скорее наоборот. От непонимания, как держаться.
Но почему он ни разу не написал - ни письма, ни хоть открытки? Это я
не знал и до сих пор не знаю, куда ему написать в случае чего, а мой-то
адрес не менялся! Исчез на восемь лет - а теперь нате! Может, у него
все-таки что-то случилось - только он виду не подает...
Как же все подтверждается забавно! Да. Куда как забавно. Если теория
демонстрирует хотя бы минимальные предсказательные возможности - значит,
она не совсем бред. Значит...
- Пробейте, пожалуйста, талон.
- Не могу, простите. Рук не вытащить.
Молодец, Валька. Сделал-таки... Наверное, и Нобелевку свою получит.
Хорошо бы.
Скорей бы домой.
В спертом воздухе забитого под завязку автобусенка, медленно и
натужно катящего по лужам, отвратительно завоняло сивухой с луком; сзади
на Малянова навалились и больно вогнали под ребро какой-то острый угол.
Малянов заерзал, выкручиваясь червем и пытаясь пустить угол мимо.
- Чего пихаешься, мудила? - невнятно, но громко спросили его. - Щас
как пихнусь - костей не соберешь.
Малянов смолчал, не поворачивая головы.
- Ну чо вылупился? - спросили его и навалились сильнее. - Поговорить
хочешь? Дак давай пошли из трясунца выйдем, разберемся?
Малянов молчал.
- Вот мудила!
Малянов молчал. Прыгая на колдобинах разбитого покрытия и завывая,
перегруженный жестяной гробик волокся сквозь промозглую мглу; сбитые и
склеенные в единую, вроде комка лягушачьей икры, массу, угрюмо, монолитно
прыгали с ним вместе - кто в полуприседе, кто почти без нижней опоры вися
на поручне, кто на одной ноге стоя - разнообразные несчастные люди.
- Молчишь? За Гайдара, небось, коли так надулся? Нич-чё, к осени всех
вас по лагерям перееб..."
"...выдавился из автобуса на остановку раньше, и с полкилометра
пришлось шлепать по грязи пешком. Сырой ветер пронизывал до костей. Справа
простирался жуткий пустырь, разъезженный тракторами и бульдозерами, весь в
глинистых буграх и лужах, с огрызками бетонных плит и скрученных жгутов
ржавой проволоки, растущих из земли чаще, чем полынь: за пустырем смутно
громоздились в промозглом тумане жилые корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30