Она свернулась клубком, как
громадная кошка; она ничего не объясняет, не шевелится, она
только говорит: "нет". Нет, не было у меня никаких приключений.
Я набиваю трубку, раскуриваю ее и вытягиваюсь на кровати,
набросив на ноги пальто. Не пойму, почему мне так грустно и я
так устал. Даже если и вправду у меня никогда не было
приключений, что из того? Во-первых, по-моему, все дело просто
в словах. Взять хотя бы случай в Мекнесе, который мне недавно
вспомнился. На меня напал марокканец с громадным ножом. Но я
двинул его кулаком и угодил в висок... Он стал кричать
по-арабски, появилась толпа каких-то оборванцев, которые
гнались за нами до самого рынка в Аттарене... Ну так вот,
обозначить это можно любым словом, но все же это происшествие,
КОТОРОЕ СЛУЧИЛОСЬ СО МНОЙ.
Совсем стемнело, не уверен, горит ли моя трубка. Проходит
трамвай: красная вспышка на потолке. Проносится тяжелая машина
-- от ее грохота содрогается лом. Должно быть, сейчас шесть.
У меня не было приключений. В моей жизни случались
истории, происшествия, события -- что угодно. Но не
приключения. И дело тут не в словах, я начинаю это понимать.
Было нечто, чем я, не сознавая этого, дорожил больше всего на
свете. Это была не любовь, боже мой, нет, и не слава, не
богатство. Это было... В общем, я воображал, что в известные
минуты моя жизнь приобретала редкий и драгоценный смысл. И для
этого не было нужды в каких-то особых обстоятельствах, нужна
была просто некоторая четкость. Нынешняя моя жизнь не слишком
блистательна, но время от времени, например, когда в кафе
играла музыка, я возвращался вспять и говорил себе: в былые
дни, в Лондоне, в Мекнесе, в Токио я пережил восхитительные
минуты, у меня были приключения. И вот теперь это у меня
отнимают. Без всякого видимого повода я вдруг понял, что
обманывал себя десять лет. Приключения бывают в книгах. Правда,
все, о чем говорится в книгах, может случиться и в жизни, но
совсем не так. А именно тем, как это случается, я и дорожил.
Во-первых, начало всегда должно было быть настоящим
началом. Увы! Теперь я так ясно вижу, чего я хотел. Истинное
начало возникает как звук трубы, как первые ноты джазовой
мелодии, оно разом прогоняет скуку, уплотняет время. О таких
особенных вечерах потом говорят: "Я гулял, был майский вечер".
Ты гуляешь, взошла луна, ты ничем не занят, бездельничаешь,
немного опустошен. И вдруг у тебя мелькает мысль: "Что-то
случилось". Что угодно -- может, в темноте что-то скрипнуло или
на улице мелькнул легкий силуэт. Но это крохотное событие не
похоже на другие -- ты сразу чувствуешь, оно предваряет что-то
значительное, чьи очертания еще теряются во мгле, и ты говоришь
себе: "Что-то начинается".
Что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не
терпит длительности; его смысл -- в его гибели. К этой гибели,
которая, быть может, станет и моей, меня влечет неотвратимо. И
кажется, что каждое мгновение наступает лишь затем, чтобы
потянуть за собой те, что следуют за ним. И каждым мгновением я
безгранично дорожу -- я знаю: оно неповторимо, незаменимо, --
но я не шевельну пальцем, чтобы помешать ему сгинуть. Я знаю:
вот эта последняя минута -- в Берлине ли, в Лондоне ли, --
которую я провожу в объятьях этой женщины, встреченной
позавчера, минута, страстно мной любимая, женщина, которую я
готов полюбить, -- уже истекает. Я уеду в другие страны. Я
никогда больше не увижу эту женщину, никогда не повторится эта
ночь. Я склоняюсь над каждой секундой, стараюсь исчерпать ее до
дна, все, что она содержит -- и мимолетную нежность прекрасных
глаз, и уличный шум, и обманчивый свет зари, -- я стараюсь
вобрать в себя, навеки запечатлеть в себе, и, однако, минута
истекает, я не удерживаю ее, мне нравится, что она уходит.
А потом вдруг что-то разбивается вдребезги. Приключение
окончено, время вновь обретает свою будничную вязкость. Я
оглядываюсь: позади меня прекрасная мелодическая форма сейчас
канет в прошлое. Она уменьшается, идя на ущерб, она
съеживается, и вот конец уже сливается в одно с началом. И,
провожая взглядом эту золотую точку, я думаю, что, даже если
мне пришлось едва не поплатиться жизнью, разориться, потерять
друга, я согласился бы пережить заново все, от начала до конца,
в тех же самых обстоятельствах. Но приключение нельзя ни
повторить, ни продлить.
Да, вот чего я хотел -- увы, хочу и сейчас. Когда поет
Негритянка, меня охватывает такое безграничное счастье. Каких
вершин я мог бы достичь, если бы тканью мелодии стала моя
СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ.
А мысль, неизреченная, все здесь. Она невозмутимо ждет. И
мне кажется, что она говорит:
"Вот как? Вот, оказывается, ЧЕГО ты хотел? Ну так этого-то
у тебя как раз никогда и не было (вспомни: ты просто морочил
себя игрой слов, называл приключениями мишуру странствий,
любовь продажных девок, потасовки, побрякушки) и никогда не
будет, ни у тебя, ни у кого другого".
Но почему? ПОЧЕМУ?
Суббота, полдень
Самоучка не видел, как я вошел в читальный зал. Он сидел
за последним столом в глубине зала с самого края; перед ним
лежала книга, но он ее не читал. Он с улыбкой поглядывал на
своего соседа справа, неряху гимназиста, который часто приходит
в библиотеку. Тот некоторое время терпел взгляд Самоучки, потом
вдруг, скорчив жуткую гримасу, показал ему язык. Самоучка
покраснел и, поспешно уткнув нос в книгу, углубился в чтение.
А я вернулся к моим вчерашним раздумьям. Они меня совсем
извели: не в том дело, что у меня не было приключений, -- это
мне все равно. Я хочу знать другое -- МОГЛИ ЛИ они быть вообще.
Вот ход моих рассуждений: для того, чтобы самое банальное
происшествие превратилось в приключение, достаточно его
РАССКАЗАТЬ. Это-то и морочит людей; каждый человек -- всегда
рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и
чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот
он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.
Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать. Вот,
например, в Гамбурге я вел довольно странный образ жизни с
некой Эрной, которой я не доверял и которая меня боялась. Ноо я
был внутри этой жизни, я о ней не думал. И вот однажды вечером,
в маленьком кафе в Санкт-Паули, ей понадобилось выйти в
уборную. А я остался один, патефон играл "Blue sky"(_12). И я
стал рассказывать себе самому все, что случилось со мной после
того, как я приехал в Гамбург. Я говорил себе: "На третий день
вечером я вошел в дансинг под названием "Голубой грот" и
заметил высокую полупьяную женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
громадная кошка; она ничего не объясняет, не шевелится, она
только говорит: "нет". Нет, не было у меня никаких приключений.
Я набиваю трубку, раскуриваю ее и вытягиваюсь на кровати,
набросив на ноги пальто. Не пойму, почему мне так грустно и я
так устал. Даже если и вправду у меня никогда не было
приключений, что из того? Во-первых, по-моему, все дело просто
в словах. Взять хотя бы случай в Мекнесе, который мне недавно
вспомнился. На меня напал марокканец с громадным ножом. Но я
двинул его кулаком и угодил в висок... Он стал кричать
по-арабски, появилась толпа каких-то оборванцев, которые
гнались за нами до самого рынка в Аттарене... Ну так вот,
обозначить это можно любым словом, но все же это происшествие,
КОТОРОЕ СЛУЧИЛОСЬ СО МНОЙ.
Совсем стемнело, не уверен, горит ли моя трубка. Проходит
трамвай: красная вспышка на потолке. Проносится тяжелая машина
-- от ее грохота содрогается лом. Должно быть, сейчас шесть.
У меня не было приключений. В моей жизни случались
истории, происшествия, события -- что угодно. Но не
приключения. И дело тут не в словах, я начинаю это понимать.
Было нечто, чем я, не сознавая этого, дорожил больше всего на
свете. Это была не любовь, боже мой, нет, и не слава, не
богатство. Это было... В общем, я воображал, что в известные
минуты моя жизнь приобретала редкий и драгоценный смысл. И для
этого не было нужды в каких-то особых обстоятельствах, нужна
была просто некоторая четкость. Нынешняя моя жизнь не слишком
блистательна, но время от времени, например, когда в кафе
играла музыка, я возвращался вспять и говорил себе: в былые
дни, в Лондоне, в Мекнесе, в Токио я пережил восхитительные
минуты, у меня были приключения. И вот теперь это у меня
отнимают. Без всякого видимого повода я вдруг понял, что
обманывал себя десять лет. Приключения бывают в книгах. Правда,
все, о чем говорится в книгах, может случиться и в жизни, но
совсем не так. А именно тем, как это случается, я и дорожил.
Во-первых, начало всегда должно было быть настоящим
началом. Увы! Теперь я так ясно вижу, чего я хотел. Истинное
начало возникает как звук трубы, как первые ноты джазовой
мелодии, оно разом прогоняет скуку, уплотняет время. О таких
особенных вечерах потом говорят: "Я гулял, был майский вечер".
Ты гуляешь, взошла луна, ты ничем не занят, бездельничаешь,
немного опустошен. И вдруг у тебя мелькает мысль: "Что-то
случилось". Что угодно -- может, в темноте что-то скрипнуло или
на улице мелькнул легкий силуэт. Но это крохотное событие не
похоже на другие -- ты сразу чувствуешь, оно предваряет что-то
значительное, чьи очертания еще теряются во мгле, и ты говоришь
себе: "Что-то начинается".
Что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не
терпит длительности; его смысл -- в его гибели. К этой гибели,
которая, быть может, станет и моей, меня влечет неотвратимо. И
кажется, что каждое мгновение наступает лишь затем, чтобы
потянуть за собой те, что следуют за ним. И каждым мгновением я
безгранично дорожу -- я знаю: оно неповторимо, незаменимо, --
но я не шевельну пальцем, чтобы помешать ему сгинуть. Я знаю:
вот эта последняя минута -- в Берлине ли, в Лондоне ли, --
которую я провожу в объятьях этой женщины, встреченной
позавчера, минута, страстно мной любимая, женщина, которую я
готов полюбить, -- уже истекает. Я уеду в другие страны. Я
никогда больше не увижу эту женщину, никогда не повторится эта
ночь. Я склоняюсь над каждой секундой, стараюсь исчерпать ее до
дна, все, что она содержит -- и мимолетную нежность прекрасных
глаз, и уличный шум, и обманчивый свет зари, -- я стараюсь
вобрать в себя, навеки запечатлеть в себе, и, однако, минута
истекает, я не удерживаю ее, мне нравится, что она уходит.
А потом вдруг что-то разбивается вдребезги. Приключение
окончено, время вновь обретает свою будничную вязкость. Я
оглядываюсь: позади меня прекрасная мелодическая форма сейчас
канет в прошлое. Она уменьшается, идя на ущерб, она
съеживается, и вот конец уже сливается в одно с началом. И,
провожая взглядом эту золотую точку, я думаю, что, даже если
мне пришлось едва не поплатиться жизнью, разориться, потерять
друга, я согласился бы пережить заново все, от начала до конца,
в тех же самых обстоятельствах. Но приключение нельзя ни
повторить, ни продлить.
Да, вот чего я хотел -- увы, хочу и сейчас. Когда поет
Негритянка, меня охватывает такое безграничное счастье. Каких
вершин я мог бы достичь, если бы тканью мелодии стала моя
СОБСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ.
А мысль, неизреченная, все здесь. Она невозмутимо ждет. И
мне кажется, что она говорит:
"Вот как? Вот, оказывается, ЧЕГО ты хотел? Ну так этого-то
у тебя как раз никогда и не было (вспомни: ты просто морочил
себя игрой слов, называл приключениями мишуру странствий,
любовь продажных девок, потасовки, побрякушки) и никогда не
будет, ни у тебя, ни у кого другого".
Но почему? ПОЧЕМУ?
Суббота, полдень
Самоучка не видел, как я вошел в читальный зал. Он сидел
за последним столом в глубине зала с самого края; перед ним
лежала книга, но он ее не читал. Он с улыбкой поглядывал на
своего соседа справа, неряху гимназиста, который часто приходит
в библиотеку. Тот некоторое время терпел взгляд Самоучки, потом
вдруг, скорчив жуткую гримасу, показал ему язык. Самоучка
покраснел и, поспешно уткнув нос в книгу, углубился в чтение.
А я вернулся к моим вчерашним раздумьям. Они меня совсем
извели: не в том дело, что у меня не было приключений, -- это
мне все равно. Я хочу знать другое -- МОГЛИ ЛИ они быть вообще.
Вот ход моих рассуждений: для того, чтобы самое банальное
происшествие превратилось в приключение, достаточно его
РАССКАЗАТЬ. Это-то и морочит людей; каждый человек -- всегда
рассказчик историй, он живет в окружении историй, своих и
чужих, и все, что с ним происходит, видит сквозь их призму. Вот
он и старается подогнать свою жизнь под рассказ о ней.
Но приходится выбирать: или жить, или рассказывать. Вот,
например, в Гамбурге я вел довольно странный образ жизни с
некой Эрной, которой я не доверял и которая меня боялась. Ноо я
был внутри этой жизни, я о ней не думал. И вот однажды вечером,
в маленьком кафе в Санкт-Паули, ей понадобилось выйти в
уборную. А я остался один, патефон играл "Blue sky"(_12). И я
стал рассказывать себе самому все, что случилось со мной после
того, как я приехал в Гамбург. Я говорил себе: "На третий день
вечером я вошел в дансинг под названием "Голубой грот" и
заметил высокую полупьяную женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66