-- Не угодно ли вам сделать заказ?
Он протягивает мне меню; я имею право выбрать одну из
закусок: пять кружочков колбасы, или редиску, или креветки, или
порцию салата из сельдерея под острым соусом. За улитки
по-бургундски надо доплачивать.
-- Дайте мне колбасу, -- говорю я официантке.
Самоучка выхватывает у меня карточку.
-- Разве нет ничего получше? Например, улитки
по-бургундски?
-- Я не люблю улиток.
-- А! Может, тогда устрицы?
-- За них доплата четыре франка, -- говорит официантка.
-- Хорошо, тогда, пожалуйста, устрицы, мадемуазель, а мне
редиску. -- И, краснея, поясняет мне: -- Я очень люблю редиску.
Я тоже.
-- А что еще? -- спрашивает он.
Я проглядываю список мясных блюд. Я бы не отказался от
тушеной говядины. Но я заранее знаю, что мне достанется
цыпленок по-охотничьи -- единственное блюдо, за которое надо
доплачивать.
-- Цыпленок по-охотничьи для мсье, а мне тушеное мясо,
мадемуазель.
Он перевертывает меню -- список вин на обороте.
-- Выпьем вина, -- объявляет он не без торжественности в
голосе.
-- Ишь ты, -- говорит официантка. -- Гуляете сегодня? Вы
же никогда не пьете.
-- Стаканчик вина при случае мне только на пользу.
Пожалуйста, мадемуазель, кувшин розового анжуйского.
Самоучка откладывает меню в сторону, разламывает свою
порцию хлеба на мелкие кусочки и протирает салфеткой свой
прибор. Потом бросает взгляд на седого человека, читающего
газету.
-- Обычно, -- говорит он мне с улыбкой, -- я прихожу сюда
с книгой. Хотя врач мне это не советует: за чтением глотают
слишком быстро, не разжевывая. Но у меня желудок луженый, могу
переварить все что угодно. Зимой 1917 года, когда я был в
плену, нас кормили так скверно, что все болели. Я, конечно,
тоже как все сказался больным, но на самом деле чувствовал себя
превосходно.
Он был военнопленным... И ни разу об этом не упоминал. Я
не могу опомниться: я представляю его себе только в образе
самоучки.
-- Где вы были в плену?
Он не отвечает. Он отложил в сторону вилку и устремил на
меня какой-то особенно пристальный взгляд. Сейчас он поведает
мне свои неприятности: я вспомнил, что у него что-то не ладится
в библиотеке. Я весь внимание: посочувствовать чужим
неприятностям -- ничего лучшего мне не надо, это меня отвлечет.
У меня самого никаких неприятностей -- я богат как рантье,
начальства у меня нет, жены и детей тоже; я существо -- вот моя
единственная неприятность. Но это неприятность столь
расплывчатая, столь метафизически отвлеченная, что я ее
стыжусь.
Но, похоже. Самоучка рассказывать не собирается. Каким
странным взглядом он на меня уставился: это не взгляд, которым
смотрят, чтобы увидеть, скорее это взгляд, посредством которого
общаются души. Душа Самоучки поднялась до самых его прекрасных
глаз слепца и выглядывает из них. Пусть и моя поступит так же,
пусть и она прижмется носом к стеклу, и обе обменяются
любезностями.
Нет, не хочу я общения душ, до этого я еще не докатился. Я
иду на попятный. Но Самоучка, не спуская с меня взгляда, всей
грудью навалился на стол. По счастью, официантка принесла ему
редиску. Он снова откинулся на стул, душа скрылась из его глаз,
и он послушно принялся за еду.
-- Ну как, уладились ваши неприятности?
Он вздрагивает.
-- Какие неприятности, мсье? -- испуганно спрашивает он.
-- Да как же вы не помните, на днях вы сами упомянули о
них.
Он густо краснеет.
-- А-а. Вот вы о чем, -- сухо говорит он. -- Да, в самом
деле, упоминал. Это все корсиканец, мсье. Корсиканец из
библиотеки. -- Секунду он мнется, похожий на упершуюся овцу. --
Это все сплетни, мсье, не хочу вам ими докучать.
Я не настаиваю. Ест он с неимоверной быстротой, хотя,
глядя на него, этого не скажешь. Когда мне приносят устриц, он
уже управился с редиской. На его тарелке остался только пучок
зеленых хвостиков и щепотка влажной соли.
На улице перед выставленным в витрине меню остановилась
молодая пара -- меню им левой рукой протягивает повар из
картона (в правой руке он держит сковороду). Они в
нерешительности. Женщина мерзнет, она уткнула подбородок в
меховой воротник. Молодой человек решается первым. Толкнув
дверь, он пропускает свою спутницу вперед.
Она входит. Приветливо оглядевшись вокруг, она
поеживается.
-- Как здесь тепло, -- говорит она грудным голосом.
Молодой человек закрывает входную дверь.
-- Добрый день, -- говорит он.
Самоучка оборачивается и ласково отвечает:
-- Добрый день.
Остальные посетители молчат, но благообразный господи
слегка опускает газету и внимательно разглядывает вошедших.
-- Спасибо, не беспокойтесь.
Пока подавальщица, бросившаяся к вошедшим, чтобы помочь им
снять пальто, повернулась, молодой человек успел легко сбросить
с себя плащ. На нем не пиджак, а кожаная куртка на молнии.
Подавальщица, слегка разочарованная, повернулась к женщине.
Опередив ее и тут, он ласковыми, точными движениями помогает
своей спутнице снять манто. Они садятся друг против друга рядом
с нами. Похоже, они познакомились не так давно. У молодой
женщины усталое лицо, чистое и слегка обиженное. Внезапно она
снимает шляпу и, улыбаясь, встряхивает черными волосами.
Самоучка долго смотрит на них добродушным взглядом, потом
оборачивается ко мне и растроганно подмигивает, словно хочет
сказать: "Ну разве не красивая пара?"
Они не уроды. Они молчат, они счастливы, что они вдвоем,
счастливы, что их видят вдвоем. Бывало, и мы с Анни, входя в
какой-нибудь ресторан на Пиккадилли, чувствовали, что на нас
устремлены растроганные взгляды. Анни это злило, но я, сказать
правду, слегка этим гордился. И главное, удивлялся. Я никогда
не был таким прилизанным и опрятным, как этот молодой человек,
которому это очень идет. Однако и уродлив был не настолько,
чтобы это трогало. Просто мы были молоды -- а сейчас я в том
возрасте, когда умиляет чужая молодость. Но я не умиляюсь. У
женщины ласковые темные глаза. У молодого человека кожа
оранжевого оттенка, слегка шероховатая, и очаровательный
маленький волевой подбородок. Они меня трогают, это правда, но
в то же время они мне чем-то противны. Они так далеки от меня,
они расслабились в тепле, они лелеют в душе общую мечту, такую
сладкую, такую хилую. Им хорошо, они доверчиво смотрят на эти
желтые стены, на людей, им нравится мир какой он есть, именно
такой, какой есть, и каждый из них пока черпает смысл своей
жизни в жизни другого. Скоро у них будет одна жизнь на двоих,
медленная, тепловатая жизнь, лишенная всякого смысла -- но они
этого не заметят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66