Ты ведь знаешь его. Он делает это нарочно. Да и ведет себя одинаково со всеми. Не обращай внимания.
— Не в этом дело.
— А в чем?
Он присел на край разобранной постели. Стоя у зеркала, Рене причесывалась.
— Мне надо чем-то заняться, — сказал он наконец, вынимая сигарету.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я не желаю жить вот так.
Конечно, она его поняла. И, стараясь быть ласковой, спросила:
— Ты несчастлив?
— Напротив. Ты такая милая.
С ней было хорошо: ни тому ни другому не требовалось говорить о любви. Они нравились друг другу. Им было хорошо вместе. Но ни одному из них и в голову не могло прийти, что это навсегда.
— Напрасно ты волнуешься. Потерпи. Относись, спокойно к тому, что говорит Жеф.
И продолжала, держа шпильки в зубах:
— Ты ведь не такой, как все они. Они это чувствуют.
И стесняются.
Да, она была милая, делала все от нее зависящее, чтобы придать ему самоуверенности, но не знала всего.
Разумеется, он был не такой, как они. Жеф дал ему это почувствовать довольно грубо. Только разница, на которую тот указывал, была со знаком минус, а не плюс.
— И все же я поищу работу.
Но это было не так-то просто. И он сам это знал. По крайней мере для него работы не было. Не мог же он поступить продавцом или служащим в магазин! Ему ничего не оставалось, как только искать что-то вокруг порта или в кафе, по примеру бедняги, которого прозвали Профессором.
Это был высокий худой парень, вероятно, туберкулезник, очень образованный, приехавший однажды в Кристобаль с богатой бразильской семьей, в которой служил воспитателем детей. Бразильская семья уехала дальше.
Говорили, что Профессор отстал от судна. Так или иначе, он остался здесь. Мишель подозревал, что тот поступил так нарочно, испытывая отвращение к жизни, которая ждала его в доме богатого кофейного плантатора.
Иногда его можно было увидеть у Жефа. Но недолгое Он знал всех, со всеми здоровался, охотно выпивал рюмку, но ни с кем не сближался, был всегда один, вел жалкую и трудную жизнь.
Как только прибывало судно, он среди первых поднимался на борт, расталкивая локтями местных, предлагающих свои товары.
Одевался Профессор, как пассажиры. Выглядел порядочным, очень застенчивым молодым человеком. Он носил очки с толстыми стеклами, которые вынужден был снимать, чтобы протереть красные глаза. Он очень потел, его руки, в которых он вечно держал платок, всегда были влажные.
В отличие от ему подобных, которые встречаются в любом порту. Профессор не пил. Стюарды его знали, им было известно, что он говорит на четырех или пяти языках и честен. Поэтому его представляли кому-нибудь одному или группе пассажиров. Он водил их по магазинам и улицам, показывал город, советовал, где что купить, причем делал это серьезно, со знанием дела, немного стесняясь, словно выполнял ответственную работу.
Все это неизменно заканчивалось в ночном кабаре, где он скромно сидел на своем месте, пока клиенты веселились до упаду.
Поначалу он никак не решался брать проценты с тех женщин, которых по его совету приглашали за столик, или когда водил кого-то в особый квартал. Но постепенно привык.
Бывало, что он хорошо зарабатывал, и тогда исчезал.
Сначала думали, что он ездит в Панаму или еще куда-то к любовнице. Но все оказалось куда проще. Он запирался у себя в доме в негритянском квартале, и его редкие гости с удивлением обнаруживали горы книг, даже на полу.
Вот о нем-то и подумала Рене, когда Мишель объявил, что хочет поискать работу.
— Видишь ли, Мишель, — мягко сказала она, — я думаю, ты напрасно вечно недоволен настоящим. Сейчас нам обоим хорошо вместе. Мне было бы жаль, уверяю тебя, если бы я осталась одна. Держу пари, что ты опять бродил около дома бывшего хозяина.
— У меня нет никакого желания вернуться к нему.
— Так в чем дело?
Она не могла понять его. Ни Рене, ни Жеф, ни даже Фершо не понимали его. Лина тоже. Что касается матери, которая считала, что хорошо его знает, то она и представить себе не могла, какой он на самом деле.
Каждый видел только какую-то одну черту его характера, и только ее. По мнению матери, он был способен на все ради достижения своей цели, то есть лгать, лукавить, даже красть. Однако это было совсем не главное!
Лина, скажем, восторгалась его жизнестойкостью и не могла перед ним устоять, когда он был нежен и внимателен. А он умел быть нежен. Лина убедилась в этом. Нежен и жесток — и это она тоже знала. Но прощала. Была готова все простить за одну милую гримаску.
Мнение Жефа отличалось значительной определенностью: Мишель был ненадежным человеком. Как он выразился? Неискренним…
Рене просто не пыталась серьезно во всем разобраться. Мишель был красивый парень. Он был ласков с ней.
Часто — предупредителен. Был лучше воспитан, чем другие клиенты Жефа, проявлял деликатность, о которой те понятия не имели. Но она понимала, что он лишь стороной пройдет по ее жизни и двинется дальше. Она не знала, куда, но догадывалась, что далеко.
Почему же было не воспользоваться настоящим?
Она обняла его за шею. В ее движении было что-то материнское.
— Послушай. У нас есть немного денег. Хочешь, съездим на несколько дней в Панаму? Развлечешься.
— Нет.
— Из-за старика?
Ну вот, опять она нечаянно его задела.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Не сердись. Я подумала, что раз он болен.., или притворяется…
— Он притворяется.
— Тем более!
Мог ли он ей признаться, что приходил в ярость при одной мысли оказаться вдали от дома Фершо? Конечно, это было глупо. Это была западня, цинично подстроенная ему стариком.
И он попал в нее. Частично, кстати, по вине Жефа.
Но угрызений совести Мишель не испытывал. Его тянула к дому Вуольто не жалость и не привязанность.
Если бы три дня назад у него в кармане были деньги, он никогда бы не вернулся ни сюда, ни в кафе Жефа.
Остался бы на «Санта-Кларе» и продолжал плыть вдоль побережья Тихого океана в компании м-с Лэмпсон или без нее.
Какая-то сила толкала его вперед. Настоящее вызывало отвращение. Он топтался на месте и, как ребенок, почти дрожал от нетерпения.
При этом невыносимы становились малейшие детали нынешней жизни — обстановка этой комнаты, синее вечернее шелковое платье на стуле рядом с серебряными туфлями, почти профессиональные жесты Рене, мазавшей губы жирной помадой, вытянув их в гримасе перед зеркалом.
Разве он колебался, жертвуя Линой? А ведь это была жертва. Пусть никто не верит, но все было именно так.
Мишель принужден был следовать своим путем подобно тому, как Фершо шел своим. К этой мысли его привел Фершо, когда рассказал историю о трех неграх, которых ему пришлось убить, потому что это было необходимо, потому что это был его долг.
Он не станет мелким сводником, как Фред или Жюльен. Как не станет и Ником Врондасом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Не в этом дело.
— А в чем?
Он присел на край разобранной постели. Стоя у зеркала, Рене причесывалась.
— Мне надо чем-то заняться, — сказал он наконец, вынимая сигарету.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я не желаю жить вот так.
Конечно, она его поняла. И, стараясь быть ласковой, спросила:
— Ты несчастлив?
— Напротив. Ты такая милая.
С ней было хорошо: ни тому ни другому не требовалось говорить о любви. Они нравились друг другу. Им было хорошо вместе. Но ни одному из них и в голову не могло прийти, что это навсегда.
— Напрасно ты волнуешься. Потерпи. Относись, спокойно к тому, что говорит Жеф.
И продолжала, держа шпильки в зубах:
— Ты ведь не такой, как все они. Они это чувствуют.
И стесняются.
Да, она была милая, делала все от нее зависящее, чтобы придать ему самоуверенности, но не знала всего.
Разумеется, он был не такой, как они. Жеф дал ему это почувствовать довольно грубо. Только разница, на которую тот указывал, была со знаком минус, а не плюс.
— И все же я поищу работу.
Но это было не так-то просто. И он сам это знал. По крайней мере для него работы не было. Не мог же он поступить продавцом или служащим в магазин! Ему ничего не оставалось, как только искать что-то вокруг порта или в кафе, по примеру бедняги, которого прозвали Профессором.
Это был высокий худой парень, вероятно, туберкулезник, очень образованный, приехавший однажды в Кристобаль с богатой бразильской семьей, в которой служил воспитателем детей. Бразильская семья уехала дальше.
Говорили, что Профессор отстал от судна. Так или иначе, он остался здесь. Мишель подозревал, что тот поступил так нарочно, испытывая отвращение к жизни, которая ждала его в доме богатого кофейного плантатора.
Иногда его можно было увидеть у Жефа. Но недолгое Он знал всех, со всеми здоровался, охотно выпивал рюмку, но ни с кем не сближался, был всегда один, вел жалкую и трудную жизнь.
Как только прибывало судно, он среди первых поднимался на борт, расталкивая локтями местных, предлагающих свои товары.
Одевался Профессор, как пассажиры. Выглядел порядочным, очень застенчивым молодым человеком. Он носил очки с толстыми стеклами, которые вынужден был снимать, чтобы протереть красные глаза. Он очень потел, его руки, в которых он вечно держал платок, всегда были влажные.
В отличие от ему подобных, которые встречаются в любом порту. Профессор не пил. Стюарды его знали, им было известно, что он говорит на четырех или пяти языках и честен. Поэтому его представляли кому-нибудь одному или группе пассажиров. Он водил их по магазинам и улицам, показывал город, советовал, где что купить, причем делал это серьезно, со знанием дела, немного стесняясь, словно выполнял ответственную работу.
Все это неизменно заканчивалось в ночном кабаре, где он скромно сидел на своем месте, пока клиенты веселились до упаду.
Поначалу он никак не решался брать проценты с тех женщин, которых по его совету приглашали за столик, или когда водил кого-то в особый квартал. Но постепенно привык.
Бывало, что он хорошо зарабатывал, и тогда исчезал.
Сначала думали, что он ездит в Панаму или еще куда-то к любовнице. Но все оказалось куда проще. Он запирался у себя в доме в негритянском квартале, и его редкие гости с удивлением обнаруживали горы книг, даже на полу.
Вот о нем-то и подумала Рене, когда Мишель объявил, что хочет поискать работу.
— Видишь ли, Мишель, — мягко сказала она, — я думаю, ты напрасно вечно недоволен настоящим. Сейчас нам обоим хорошо вместе. Мне было бы жаль, уверяю тебя, если бы я осталась одна. Держу пари, что ты опять бродил около дома бывшего хозяина.
— У меня нет никакого желания вернуться к нему.
— Так в чем дело?
Она не могла понять его. Ни Рене, ни Жеф, ни даже Фершо не понимали его. Лина тоже. Что касается матери, которая считала, что хорошо его знает, то она и представить себе не могла, какой он на самом деле.
Каждый видел только какую-то одну черту его характера, и только ее. По мнению матери, он был способен на все ради достижения своей цели, то есть лгать, лукавить, даже красть. Однако это было совсем не главное!
Лина, скажем, восторгалась его жизнестойкостью и не могла перед ним устоять, когда он был нежен и внимателен. А он умел быть нежен. Лина убедилась в этом. Нежен и жесток — и это она тоже знала. Но прощала. Была готова все простить за одну милую гримаску.
Мнение Жефа отличалось значительной определенностью: Мишель был ненадежным человеком. Как он выразился? Неискренним…
Рене просто не пыталась серьезно во всем разобраться. Мишель был красивый парень. Он был ласков с ней.
Часто — предупредителен. Был лучше воспитан, чем другие клиенты Жефа, проявлял деликатность, о которой те понятия не имели. Но она понимала, что он лишь стороной пройдет по ее жизни и двинется дальше. Она не знала, куда, но догадывалась, что далеко.
Почему же было не воспользоваться настоящим?
Она обняла его за шею. В ее движении было что-то материнское.
— Послушай. У нас есть немного денег. Хочешь, съездим на несколько дней в Панаму? Развлечешься.
— Нет.
— Из-за старика?
Ну вот, опять она нечаянно его задела.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Не сердись. Я подумала, что раз он болен.., или притворяется…
— Он притворяется.
— Тем более!
Мог ли он ей признаться, что приходил в ярость при одной мысли оказаться вдали от дома Фершо? Конечно, это было глупо. Это была западня, цинично подстроенная ему стариком.
И он попал в нее. Частично, кстати, по вине Жефа.
Но угрызений совести Мишель не испытывал. Его тянула к дому Вуольто не жалость и не привязанность.
Если бы три дня назад у него в кармане были деньги, он никогда бы не вернулся ни сюда, ни в кафе Жефа.
Остался бы на «Санта-Кларе» и продолжал плыть вдоль побережья Тихого океана в компании м-с Лэмпсон или без нее.
Какая-то сила толкала его вперед. Настоящее вызывало отвращение. Он топтался на месте и, как ребенок, почти дрожал от нетерпения.
При этом невыносимы становились малейшие детали нынешней жизни — обстановка этой комнаты, синее вечернее шелковое платье на стуле рядом с серебряными туфлями, почти профессиональные жесты Рене, мазавшей губы жирной помадой, вытянув их в гримасе перед зеркалом.
Разве он колебался, жертвуя Линой? А ведь это была жертва. Пусть никто не верит, но все было именно так.
Мишель принужден был следовать своим путем подобно тому, как Фершо шел своим. К этой мысли его привел Фершо, когда рассказал историю о трех неграх, которых ему пришлось убить, потому что это было необходимо, потому что это был его долг.
Он не станет мелким сводником, как Фред или Жюльен. Как не станет и Ником Врондасом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69