Не входил ни в какие группировки, совершенно не интересовался политикой.
Опустив руки, он уставился на светло-коричневый ковер и проговорил, словно рассуждая вслух:
— Убили… Но за что? За что?
— Чтобы попробовать выяснить это, я и пришел.
Батийль посмотрел на Мегрэ так, словно впервые его заметил.
— А почему вы лично занимаетесь этим? Ведь для полиции это рядовое происшествие, верно?
— По воле случая я оказался почти рядом.
— Вы ничего не видели?
— Нет.
— И никто ничего не видел?
— Никто, кроме итальянца-бакалейщика, который возвращался с женою домой. Я принес вам вещи, обнаруженные в карманах вашего сына, но забыл магнитофон.
Отец, казалось, сначала не понял, потом выдавил:
— А… Ладно. — И чуть не улыбнулся:
— Это была его страсть. Вам, конечно, будет смешно… Мы с его сестрой тоже над ним подшучивали. Некоторые бредят фотографией и охотятся за интересными лицами даже под мостами. А Антуан собирал голоса людей. Частенько убивал на это целые вечера. Заходил в кафе, на вокзалы — в любые места, где много людей, и включал магнитофон. Он носил его на животе, и многие принимали его за фотоаппарат. А в руке прятал миниатюрный микрофон.
Наконец-то у Мегрэ появилась хоть какая-то зацепка.
— У него никогда не было неприятностей из-за этого?
— Только однажды. Это случилось в баре неподалеку от площади Терн. Двое мужчин стояли у стойки, а Антуан, облокотившись рядом, незаметно записывал. «Ну-ка, мальчик, — сказал вдруг один из мужчин, отобрал магнитофон, вынул кассету и пригрозил:
— Не знаю, что это за игра, но если мы еще как-нибудь встретимся в темном уголке, постарайся быть без этой машинки».
— Думаете, что… — отпив глоток, спросил Жерар Батийль.
— Все может быть. Нельзя пренебрегать никакой версией. Он часто ходил на охоту за голосами?
— Два-три раза в неделю, всегда вечером.
— Один?
— Я же говорил, друзей у него не было. Он называл эти записи человеческими документами.
— И много их у него?
— Может сотня, может больше. Время от времени он их прослушивал, менее интересные стирал. Как вы считаете, в котором часу завтра…
— Я предупрежу в больнице. Во всяком случае, не раньше восьми утра.
— Мне можно будет привезти тело сюда?
— Не сразу.
Отец понял, и лицо его посерело еще больше: он подумал о вскрытии.
— Извините, господин комиссар, но я…
Он едва держался. Ему нужно было остаться одному, может быть, пойти к жене, может быть, поплакать или посидеть в тишине, выкрикивая бессвязные слова.
— Не знаю, в котором часу вернется Мину, — произнес он, словно обращаясь к самому себе.
— Кто это?
— Его сестра. Ей всего восемнадцать, но живет она на свой лад. Вы, наверное, пришли в пальто?
Когда Мегрэ зашел в гардероб, появилась горничная, помогла ему натянуть промокшее пальто и подала шляпу. Он спустился по лестнице, прошел через маленькую дверь, очутился на улице и немного постоял, глядя на дождь. Ветер ослабел, шквалы дождя были уже не так свирепы. Попросить разрешения вызвать такси по телефону Батийлей комиссар не осмелился. Втянув голову в плечи, он перешел через мост Мари, свернул в узкую улочку Сен-Поль и у метро увидал, наконец, стоянку такси.
— Бульвар Ришар-Ленуар.
— Понятно, шеф.
Водитель был из тех, кто его знал, почему и не стал возражать против короткого рейса. Выходя из машины, Мегрэ поднял голову и увидел свет в окнах своей квартиры. Когда он одолел последний лестничный пролет, дверь открылась.
— Не простудился?
— Кажется, нет.
— Я вскипятила воду для грога. Садись. Я помогу тебе разуться.
Носки промокли насквозь. Жена пошла за его домашними туфлями.
— Пардон рассказал нам, в чем дело. Интересно, как отреагировали родители? Почему поехал к ним ты?
— Не знаю.
Он занялся этим делом непроизвольно — потому что оказался в гуще событий, потому что оно напомнило ему годы, проведенные на улицах ночного Парижа.
— Сперва они даже не поняли. А вот сейчас наверняка сломались.
— Они молоды?
— Ему за сорок пять, но, по-моему, меньше пятидесяти. Жене нет и сорока, очень хорошенькая. Ты знаешь духи «Милена»?
— Конечно. Их все знают.
— Так вот, это их фирма.
— Они очень богаты. У них замок в Солони, яхта в Канне, они дают роскошные приемы.
— Откуда тебе-то известно?
— Не забывай: мне приходится часами дожидаться тебя, и я читаю иногда газетные сплетни.
Она плеснула в стакан рома, добавила сахарной пудры, положила ложечку, чтобы стакан не треснул, и налила кипятку.
— Ломтик лимона?
— Не надо.
Вокруг было тесно, но уютно. Мегрэ огляделся, словно возвратился из долгого путешествия.
— О чем ты думаешь?
— Как ты сказала, они очень богаты. Квартира роскошная — я таких и не видел. Они вернулись из театра, были оживлены. Увидели, что я сижу в холле. Горничная тихонько сказала им, кто я.
— Раздевайся.
Все же дома лучше всего. Мегрэ надел пижаму, почистил зубы и четверть часа спустя, немного возбужденный грогом, лежал рядом с г-жой Мегрэ.
— Спокойной ночи, — сказала она, приблизив к нему лицо.
Он поцеловал ее, как делал это вот уже столько лет, и прошептал:
— Спокойной ночи.
— Как обычно?
Это означало: «Я разбужу тебя как обычно в половине восьмого и принесу кофе».
Он неразборчиво пробормотал «да», уже проваливаясь в сон. Ему ничего не снилось. А если и снилось, то сны не запоминались. И сразу же наступило утро. Пока он сидел в постели с чашкой кофе, жена отдернула шторы, и Мегрэ попытался проникнуть взглядом сквозь тюлевую занавеску.
— Дождь все еще льет?
— Нет, но судя по тому, что люди идут, засунув руки в карманы, весна еще не наступила — что бы там ни говорил календарь.
Было 19 марта. Среда. Еле успев влезть в халат, Мегрэ принялся звонить в больницу Сент-Антуан; ему пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы связаться с больничным начальством.
— Да… Мне хотелось бы, чтобы его поместили в отдельную палату… Прекрасно знаю, что он умер. Но это не основание заставлять родителей ходить по подвалам. Через час-другой они приедут. После их посещения тело увезут в Институт судебно-медицинской экспертизы… Да. Можете не бояться: родители заплатят… Ну, конечно… Они заполнят все, что вам нужно.
Он уселся напротив жены, съел два рогалика и выпил еще чашку кофе, рассеянно глядя на улицу. Низкие тучи по-прежнему бежали по небу, но у них уже не было того противоестественного оттенка, что накануне. Все еще сильный ветер раскачивал ветви деревьев.
— У тебя уже есть какие-нибудь соображения насчет…
— Ты же знаешь, у меня никогда не бывает соображений.
— Я знаю также, что если они и бывают, ты все равно о них не рассказываешь. Ты не находишь, что Пардон плохо выглядит?
— Тебя это тоже удивило? Он не только устал, но и пал духом. Вчера наговорил о своей профессии такого, чего раньше я от него никогда не слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Опустив руки, он уставился на светло-коричневый ковер и проговорил, словно рассуждая вслух:
— Убили… Но за что? За что?
— Чтобы попробовать выяснить это, я и пришел.
Батийль посмотрел на Мегрэ так, словно впервые его заметил.
— А почему вы лично занимаетесь этим? Ведь для полиции это рядовое происшествие, верно?
— По воле случая я оказался почти рядом.
— Вы ничего не видели?
— Нет.
— И никто ничего не видел?
— Никто, кроме итальянца-бакалейщика, который возвращался с женою домой. Я принес вам вещи, обнаруженные в карманах вашего сына, но забыл магнитофон.
Отец, казалось, сначала не понял, потом выдавил:
— А… Ладно. — И чуть не улыбнулся:
— Это была его страсть. Вам, конечно, будет смешно… Мы с его сестрой тоже над ним подшучивали. Некоторые бредят фотографией и охотятся за интересными лицами даже под мостами. А Антуан собирал голоса людей. Частенько убивал на это целые вечера. Заходил в кафе, на вокзалы — в любые места, где много людей, и включал магнитофон. Он носил его на животе, и многие принимали его за фотоаппарат. А в руке прятал миниатюрный микрофон.
Наконец-то у Мегрэ появилась хоть какая-то зацепка.
— У него никогда не было неприятностей из-за этого?
— Только однажды. Это случилось в баре неподалеку от площади Терн. Двое мужчин стояли у стойки, а Антуан, облокотившись рядом, незаметно записывал. «Ну-ка, мальчик, — сказал вдруг один из мужчин, отобрал магнитофон, вынул кассету и пригрозил:
— Не знаю, что это за игра, но если мы еще как-нибудь встретимся в темном уголке, постарайся быть без этой машинки».
— Думаете, что… — отпив глоток, спросил Жерар Батийль.
— Все может быть. Нельзя пренебрегать никакой версией. Он часто ходил на охоту за голосами?
— Два-три раза в неделю, всегда вечером.
— Один?
— Я же говорил, друзей у него не было. Он называл эти записи человеческими документами.
— И много их у него?
— Может сотня, может больше. Время от времени он их прослушивал, менее интересные стирал. Как вы считаете, в котором часу завтра…
— Я предупрежу в больнице. Во всяком случае, не раньше восьми утра.
— Мне можно будет привезти тело сюда?
— Не сразу.
Отец понял, и лицо его посерело еще больше: он подумал о вскрытии.
— Извините, господин комиссар, но я…
Он едва держался. Ему нужно было остаться одному, может быть, пойти к жене, может быть, поплакать или посидеть в тишине, выкрикивая бессвязные слова.
— Не знаю, в котором часу вернется Мину, — произнес он, словно обращаясь к самому себе.
— Кто это?
— Его сестра. Ей всего восемнадцать, но живет она на свой лад. Вы, наверное, пришли в пальто?
Когда Мегрэ зашел в гардероб, появилась горничная, помогла ему натянуть промокшее пальто и подала шляпу. Он спустился по лестнице, прошел через маленькую дверь, очутился на улице и немного постоял, глядя на дождь. Ветер ослабел, шквалы дождя были уже не так свирепы. Попросить разрешения вызвать такси по телефону Батийлей комиссар не осмелился. Втянув голову в плечи, он перешел через мост Мари, свернул в узкую улочку Сен-Поль и у метро увидал, наконец, стоянку такси.
— Бульвар Ришар-Ленуар.
— Понятно, шеф.
Водитель был из тех, кто его знал, почему и не стал возражать против короткого рейса. Выходя из машины, Мегрэ поднял голову и увидел свет в окнах своей квартиры. Когда он одолел последний лестничный пролет, дверь открылась.
— Не простудился?
— Кажется, нет.
— Я вскипятила воду для грога. Садись. Я помогу тебе разуться.
Носки промокли насквозь. Жена пошла за его домашними туфлями.
— Пардон рассказал нам, в чем дело. Интересно, как отреагировали родители? Почему поехал к ним ты?
— Не знаю.
Он занялся этим делом непроизвольно — потому что оказался в гуще событий, потому что оно напомнило ему годы, проведенные на улицах ночного Парижа.
— Сперва они даже не поняли. А вот сейчас наверняка сломались.
— Они молоды?
— Ему за сорок пять, но, по-моему, меньше пятидесяти. Жене нет и сорока, очень хорошенькая. Ты знаешь духи «Милена»?
— Конечно. Их все знают.
— Так вот, это их фирма.
— Они очень богаты. У них замок в Солони, яхта в Канне, они дают роскошные приемы.
— Откуда тебе-то известно?
— Не забывай: мне приходится часами дожидаться тебя, и я читаю иногда газетные сплетни.
Она плеснула в стакан рома, добавила сахарной пудры, положила ложечку, чтобы стакан не треснул, и налила кипятку.
— Ломтик лимона?
— Не надо.
Вокруг было тесно, но уютно. Мегрэ огляделся, словно возвратился из долгого путешествия.
— О чем ты думаешь?
— Как ты сказала, они очень богаты. Квартира роскошная — я таких и не видел. Они вернулись из театра, были оживлены. Увидели, что я сижу в холле. Горничная тихонько сказала им, кто я.
— Раздевайся.
Все же дома лучше всего. Мегрэ надел пижаму, почистил зубы и четверть часа спустя, немного возбужденный грогом, лежал рядом с г-жой Мегрэ.
— Спокойной ночи, — сказала она, приблизив к нему лицо.
Он поцеловал ее, как делал это вот уже столько лет, и прошептал:
— Спокойной ночи.
— Как обычно?
Это означало: «Я разбужу тебя как обычно в половине восьмого и принесу кофе».
Он неразборчиво пробормотал «да», уже проваливаясь в сон. Ему ничего не снилось. А если и снилось, то сны не запоминались. И сразу же наступило утро. Пока он сидел в постели с чашкой кофе, жена отдернула шторы, и Мегрэ попытался проникнуть взглядом сквозь тюлевую занавеску.
— Дождь все еще льет?
— Нет, но судя по тому, что люди идут, засунув руки в карманы, весна еще не наступила — что бы там ни говорил календарь.
Было 19 марта. Среда. Еле успев влезть в халат, Мегрэ принялся звонить в больницу Сент-Антуан; ему пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы связаться с больничным начальством.
— Да… Мне хотелось бы, чтобы его поместили в отдельную палату… Прекрасно знаю, что он умер. Но это не основание заставлять родителей ходить по подвалам. Через час-другой они приедут. После их посещения тело увезут в Институт судебно-медицинской экспертизы… Да. Можете не бояться: родители заплатят… Ну, конечно… Они заполнят все, что вам нужно.
Он уселся напротив жены, съел два рогалика и выпил еще чашку кофе, рассеянно глядя на улицу. Низкие тучи по-прежнему бежали по небу, но у них уже не было того противоестественного оттенка, что накануне. Все еще сильный ветер раскачивал ветви деревьев.
— У тебя уже есть какие-нибудь соображения насчет…
— Ты же знаешь, у меня никогда не бывает соображений.
— Я знаю также, что если они и бывают, ты все равно о них не рассказываешь. Ты не находишь, что Пардон плохо выглядит?
— Тебя это тоже удивило? Он не только устал, но и пал духом. Вчера наговорил о своей профессии такого, чего раньше я от него никогда не слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30