— Да будет так, Уил, — отвечал Гэнлесс, и бутылка снова пошла вкруговую.
Джулиан счел за лучшее не мешать веселью, надеясь, что оно поможет ему выведать намерения своих собутыльников. Однако он напрасно наблюдал за ними. Беседа их, живая и шумная, касалась большей частью современной литературы, — Гэнлесс, как видно, был большим ее знатоком. Они также весьма вольно рассуждали о дворе и о многочисленном классе светских людей, прозванных «городскими остряками и искателями приключений», к которому, по всей вероятности, принадлежали и сами.
Наконец они перешли к предмету, в ту пору неизменно возникавшему во всякой беседе, — к заговору папистов. Гэнлесс и Смит, казалось, придерживались о нем совершенно противоположных мнений. Гэнлесс, хотя и не совсем доверял показаниям Оутса, считал, однако же, что они в большой мере подтверждаются убийством сэра Эдмондсбери Годфри и письмами Коулмена к духовнику французского короля.
Уил Смит с гораздо большим шумом, но с меньшей убедительностью всячески высмеивал мнимое разоблачение заговора как одну из самых диких и невероятных небылиц, когда-либо возбуждавших легковерную публику.
— Я никогда не забуду в высшей степени оригинальных похорон сэра Годфри, — сказал он. -Два здоровенных священника с саблями на боку и с пистолетами за поясом взобрались на кафедру, чтобы на глазах у всех прихожан не был убит третий, читавший проповедь. Три священника на одной кафедре — три солнца на одном небосводе! Можно ли удивляться, что люди были поражены ужасом при виде такого чуда?
— Что ж, Уил, выходит, ты один из тех, кто думает, будто добрый кавалер сам лишил себя жизни, чтобы заставить всех поверить в заговор? — спросил Гэнлесс.
— Разумеется, нет, — отвечал Смит. — Но какой-нибудь честный протестант мог взять это дело на себя, чтобы придать ему больше достоверности. Пусть наш молчаливый друг рассудит, не кажется ли это самой верной разгадкой всего дела.
— Прошу извинить меня, джентльмены, — сказал Джулиан. — Я только что приехал в Англию и не знаю всех обстоятельств, вызвавших такое брожение умов. С моей стороны было бы слишком самонадеянно высказывать свое мнение в присутствии джентльменов, которые так хорошо рассуждают об этом деле; к тому же, должен признаться, я очень устал — ваше вино гораздо крепче, чем я думал, или я выпил его больше, чем предполагал.
— Что ж, если вы хотите часок соснуть, то не церемоньтесь с нами, — сказал Гэнлесс— Ваша постель — все, что мы в состоянии предложить, — вот эта старинная софа голландской работы. Завтра мы должны встать пораньше.
— И потому я предлагаю не ложиться совсем, — объявил Смит. — Терпеть не могу спать на жесткой постели. Откупорим еще бутылку и разопьем ее под новейшую сатиру:
Паписты надоели нам! Всех заговорщиков — к чертям! А доктор Оутс лопнет сам! Тили-дили-там!
— Да, но как же наш пуританин-гость? — воскликнул Гэнлесс.
— Он у меня в кармане, дружище, — отвечал его веселый собутыльник. — Его глаза, уши, нос и язык — все в моей власти.
— В этом случае, когда ты возвратишь ему глаза и нос, пожалуйста, оставь у себя его язык и уши, — заметил Гэнлесс. — С этого плута достаточно будет зрения и обоняния; слухом и даром речи он, надеюсь, не воспользуется.
— Согласен, что это было бы недурно, — отвечал Смит, — да только это значило бы обокрасть палача и позорный столб, а я человек честный и отдаю Дану note 43 и дьяволу то, что им причитается. Итак,
А наш король, наоборот,
Пускай живет хоть до трехсот!
Пусть веселится, ест и пьет!
Королю — почет!
Во время этой вакхической сцепы Джулиан, завернувшись в свой плащ, вытянулся на диване, который ему указали. Он посмотрел на стол, из-за которого только что вышел, и ему почудилось, будто свечи потускнели и расплылись; он слышал звуки голосов, но уже не различал смысла слов, и через несколько минут заснул так крепко, как не спал еще ни разу в жизни.
Глава XXIII
Тут Гордон в рог свой протрубил
И кликнул клич: «Вперед!
Огнем пылает замок Роде,
И долг нас в путь зовет!»
Старинная баллада
На другое утро, когда Джулиан проснулся, в комнате было тихо и пусто. Лучи восходящего солнца, проникавшие сквозь полузакрытые ставни, освещали остатки вчерашнего пиршества, которое, очевидно, превратилось в настоящую оргию, о чем свидетельствовала тяжелая и мутная голова нашего героя.
Хотя Джулиана и нельзя было назвать гулякой, он, подобно другим молодым людям своего времени, не имел привычки избегать вина, которое тогда употреблялось в довольно неумеренном количестве, и потому очень удивился, что несколько выпитых накануне бокалов так сильно на него подействовали. Он поднялся с постели, привел в порядок свою одежду и стал искать воды, чтобы умыться, но воды нигде не было. Правда, на столе стояло вино; возле стола находился один стул, а второй валялся на полу, опрокинутый во время ночного разгула. «Вино, наверное, было очень крепкое, я даже не слышал, как шумели мои собутыльники при окончании пирушки», — подумал он.
На минуту им овладело какое-то смутное подозрение; он тщательно осмотрел свое оружие и полученный от графини пакет, который хранился в потайном кармане камзола. Убедившись, что все цело, Джулиан стал думать о том, что ему предстояло делать. Он вышел в другую комнату, весьма скверно прибранную, где на низкой походной кровати лежали два накрытых старым ковром тела, а на вязанке сена покоились их головы. Черная лохматая голова принадлежала конюху; другая была в длинном вязаном колпаке, из-под которого торчали седые волосы и карикатурно важная физиономия с крючковатым носом и впалыми щеками, обличавшими галльского жреца гастрономии, хвалы которому возносились накануне. Эти два достойных жреца Бахуса покоились в объятиях Морфея; на полу валялись разбитые бутылки, и лишь громкий храп свидетельствовал о том, что они живы.
Желая ехать дальше, как того требовали долг и благоразумие, Джулиан сошел по приставной лестнице и попробовал отворить дверь на площадку. Дверь была заперта изнутри. Оп крикнул, но никто не отозвался. Конечно, это комната двух собутыльников, подумал он, и, наверное, они спят таким же крепким сном, как их слуги и как сам он спал несколько минут назад. Не разбудить ли их? Но зачем? Случай против его воли свел его с этими людьми, и теперь оп счел за лучшее воспользоваться первой же возможностью, чтобы избавиться от общества, которое казалось ему подозрительным и даже опасным. Размышляя таким образом, Джулиан открыл другую дверь и вошел в комнату, где мирно почивал еще кто-то. Простая посуда, оловянные мерки, пустые бочки и ведра, разбросанные кругом, возвестили ему, что это комната хозяина, который спал посреди орудий и принадлежностей своего ремесла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177