- Да неужели? - вздохнул Викарий. - Что вы говорите!
- Сэр Джон Готч, сэр… Он страх как рассержен, сэр. Так выражается, сэр!.. Но я счел себя обязанным рассказать вам, сэр. Он определенно намерен возбудить дело по поводу вот этой самой колючей проволоки. Определенно намерен, сэр.
- Сэр Джон Готч! - сказал Викарий. - Проволока! Не понимаю.
- Он попросил меня выяснить, кто это сделал. Мне, конечно, пришлось выполнять свой долг, сэр. Неприятный, разумеется, долг.
- Колючая проволока! Долг! Я ничего не понимаю, Хоррокс.
- Боюсь, сэр, доказательства неопровержимы. Я тщательно собрал все показания, сэр. - И констебль стал рассказывать Викарию про новый возмутительный проступок гостя из Ангельской Страны.
Но нам незачем передавать это объяснение во всех подробностях или приводить последовавшее признание Ангела. (Лично я считаю, что нет ничего скучнее, чем диалог.) Оно показало Викарию характер Ангела в новом аспекте, добавило новую причудливую черту - ангельский гнев. Тенистый проселок; душистые живые изгороди в пятнах солнечного света; по ту и другую сторону - жимолость и вика; и маленькая девочка собирает цветы, забыв о колючей проволоке, что тянется вдоль всей Сиддерфордской дороги, ограждая достоинство сэра Джона Готча от соприкосновения с «невежами» и «презренной толпой». Потом вдруг оцарапанная ручка, жалобный плач - и Ангел, сострадательный, утешающий, ищущий дознаться до сути. Разъяснения сквозь всхлипы и затем нечто совсем неожиданное в Ангеле - взрыв страстного гнева. Ангел яростно набрасывается на колючую проволоку сэра Джона Готча. Колючая проволока безрассудно попрана - она иссечена, прогнута и сломана. Ангел, впрочем, действовал без личной злобы на кого-либо - он просто видел в проволоке безобразное и порочное злое растение, коварно замешавшееся в среду своих собратьев. Из дополнительного допроса, учиненного Викарием Ангелу, вырисовалась такая картина: Ангел один среди произведенных им разрушений, дрожащий, изумленный не самим собою, а некой неведомой силой, вдруг прорвавшейся в нем и толкнувшей его разить и резать. Изумила его и багряная кровь, заструившаяся по пальцам.
- Тогда это еще гнусней, - сказал Ангел, узнав от Викария про искусственную природу «растения». - Если бы я увидел человека, который запрятал туда эту глупую злую штуку, чтобы ранить маленьких детей, я бы уж наверно постарался причинить боль ему самому. Никогда до сих пор я не испытывал такого чувства. Право, я уже весь запятнан и окрашен, злобой вашего мира.
…И подумать только, до чего же вы, люди, безумны! Вы поддерживаете законы, разрешающие человеку совершать такие злые поступки. Да, я знаю: вы скажете, это необходимо. По каким-то отдаленным причинам. Но это меня только сильней возмущает. Почему нельзя оценивать поступок сообразно тому, чего он стоит сам по себе, как это делается в Ангельской Стране?..
Таково было происшествие, историю которого Викарий узнал постепенно, получив общие сведения от Хоррокса, а эмоциональную окраску - позднее - от Ангела. Случилось оно накануне музыкального вечера в Сиддермортон-Хаусе.
- Вы доложили сэру Джону, кто это совершил? - спросил Викарий. - И сами вы уверены в том?
- Вполне уверен, сэр. Не может быть сомнения, что это сделано вашим джентльменом, сэр. Сэру Джону я еще не докладывал. Но я должен ему доложить сегодня вечером. Хоть я и не хотел бы причинять вам неприятность, сэр, как вы, надеюсь, сами понимаете. Таков уж мой долг, сэр. К тому же…
- Разумеется, - перебил Викарий. - Разумеется, это ваш долг. А как поступит сэр Джон?
- Он страшно возмущен против лица, натворившего это, - посягать вот так на чужую собственность, да еще вроде как бы наплевав на все порядки.
Минута молчания. Хоррокс переминался с ноги на ногу. Викарий - с галстуком, съехавшим уже чуть не на загривок (вещь для Викария совершенно необычная), - тупо уставился на носки своих башмаков.
- Я подумал, что мне следует рассказать вам, сэр, - повторил Хоррокс.
- Да, - выговорил Викарий. - Я вам очень благодарен, Хоррокс, очень! - Он почесал в затылке. - Вы, пожалуй, могли бы… Думаю, так будет лучше всего… Вы вполне уверены, что это сделал мистер Ангел?
- Уверен, как сам Шерлок Холмс.
- Тогда мне самое лучшее передать через вас сэру Джону письмецо.

В тот вечер разговор за обедом у Викария, после того как Ангел рассказал, как было дело, шел о мрачных предметах - о тюрьмах, о сумасшествии.
- Теперь уже поздно раскрывать о вас правду, - объяснял Викарий. - Да, впрочем, и невозможно. Я просто не знаю, что и посоветовать. Думаю, нам нужно будет вести себя так, как подскажут обстоятельства. Я в нерешительности… Я разрываюсь пополам. Есть два мира сразу. Если бы ваш ангельский мир был только сном, или если бы наш мир был только сном, или если бы я мог поверить, что какой-то из них или оба они - только сон, ну, тогда для меня все было бы легко. Но вот передо мною настоящий Ангел и настоящий вызов в суд, а как их примирить, я не знаю. Надо бы мне поговорить с Готчем… Но он не поймет. Никто не поймет…
- Боюсь, я доставляю вам страшные неудобства. Мое ужасающее незнание вашего мира…
- Нет, дело не в вас, - сказал Викарий. - Не в вас. Я чувствую, что вы внесли в мою жизнь нечто необычное и прекрасное. Дело не в вас. Дело во мне самом. Если бы я тверже верил в то или в другое. Если бы я мог безоговорочно принять этот мир и называть вас, как доктор Крумп, неким аномальным феноменом. Так нет же. Ангельское - и вместе земное; земное - и вместе ангельское, как посмотреть! Точно на качелях.
…Однако от Готча ничего хорошего ждать не приходится. Он очень неприятный человек. Всегда и во всем. И теперь я в его руках. Он, я знаю, подает дурной пример. Пьет. Играет. И кое-что похуже. Все же надо отдать кесарево кесарю. И он ратует против отделения церкви от государства…
Далее Викарий вернулся к скандалу на приеме у леди Хаммергеллоу.
- Вы, знаете, слишком стараетесь докопаться во всем до основ, - повторил он несколько раз.
Гость пошел в свою спальню, озадаченный и совсем подавленный. Мир смотрел с каждым днем мрачнее на него и на его ангельские пути. Ангел видел, как огорчен его бедой Викарий, но не представлял себе, как он мог бы ее избежать. Все казалось таким странным и неразумным. Вдобавок его дважды прогнали из деревни, зашвыряв камнями.
Он увидел свою скрипку - она лежала на кровати, как он положил ее перед обедом. Чтобы утешиться, он ее взял и начал играть. Но теперь он играл не пленительные видения Ангельской Страны. Железо мира проникло в его душу. Уже неделю он был знаком с болью и отверженностью, с подозрением и ненавистью, и странный, новый для него дух возмущения рос в его сердце. Он играл мелодию, все еще сладостную и нежную, как напевы Ангельской Страны, но отягченную новым звучанием - звучанием человеческого горя и борения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34