Без этого предательства сражение в отеле “Христофор Колумб” стало бы великолепной победой “Друзей свободы”, а не бесславным разгромом, каким оно обернулось, – так ему казалось, во всяком случае.
Георгос должен был ненавидеть Иветту за это. Однако он ни тогда, ни позже ненависти не чувствовал. Более того, иногда он ощущал свою вину перед ней, в том числе и за ее смерть на Одиноком холме (об этом он тоже прочитал в газетах).
Невероятно, но ему недоставало Иветты.
Возможно, думал Георгос, потому, что подходит к концу отпущенное ему самому время, он становился сентиментальным и глупым. Его утешала лишь мысль о том, что никто из друзей-революционеров никогда не узнает об этом.
Газеты сделали кое-что еще, они глубоко копнули его биографию. Предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о рождении Георгоса и узнал, что он был незаконным сыном бывшей греческой кинобогини и богатого американского плейбоя по имени Уинслоу, внука основателя автомобильной промышленности.
Понемногу на свет всплывало все.
Кинобогиня не хотела признавать, что у нее есть ребенок, опасаясь навредить своему кинообразу юной девушки. Плейбой же заботился лишь о том, как бы избежать осложнений и ответственности.
Поэтому Георгоса держали подальше от глаз, и в разные периоды детства его последовательно направляли к приемным родительским парам, но никого из них он не любил. Имя Арчамболт он получил по линии семьи его матери.
К девяти годам Георгос однажды видел своего отца и всего три раза свою мать. Больше они не встречались. Будучи ребенком, он с неудержимой решительностью стремился к своим родителям, но они столь же решительно предпочитали не знать его.
Оглядываясь назад, можно было сказать, что у матери Георгоса совести было побольше, чем у его отца. Она по крайней мере посылала Георгосу немалые суммы денег через одну афинскую юридическую фирму. Эти деньги позволили ему поступить в Йель и получить степень, а позже финансировать “Друзей свободы”.
Бывшая киноактриса, внешность которой теперь была далеко не божественной, изобразила потрясение, когда репортеры сообщили ей, на какие цели использовалась часть ее денег. Парадоксально, но ей, казалось, нравилось внимание, которое привлек к ней теперь Георгос, возможно, потому, что она жила в неизвестности в неряшливой квартире в окрестностях Афин и много пила. Она также была больна, но не хотела обсуждать природу своего недомогания.
Когда деятельность Георгоса ей описали в деталях, она сказала:
– Это не сын, это злой зверь.
Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она, что Георгос стал “зверем” из-за ее пренебрежения им, бывшая актриса плюнула ей в лицо.
В Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней увиливал от прессы. Потом, когда один репортер обнаружил его в баре на Пятьдесят девятой улице, он сначала отвергал любую связь с греческой кинозвездой и уж тем более свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения того, что Георгос – его сын, он пожал плечами и сделал заявление:
– Мой совет легавым – пристрелить на месте этого ублюдка.
Георгос как должное принял комментарии своих родителей. Ничто не удивило его, но они усилили ненависть ко всему окружающему.
В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало время действовать. Его подстегивала мысль о том, что невозможно скрываться до бесконечности. Два дня назад, покупая продукты в маленьком универсаме, он поймал на себе пристальный взгляд какого-то посетителя. Георгос поспешно покинул магазин. Но он учитывал и другое: те, кто слышал о нем и видел его фотографии, должны были к этому времени подзабыть его внешность.
План, который разработал Георгос, заключался в том, чтобы взорвать огромные водяные насосы охлаждения на электростанции “Ла Миссион”, на той самой, где примерно год назад, прикинувшись представителем Армии спасения, он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который газеты называли Большим Лилом. Он узнал об этих насосах, когда изучал справочники по энергетике, чтобы определить, где “ГСП энд Л” будет наиболее уязвима. Он также посетил Школу инженеров Калифорнийского университета в Беркли, узнав, что там чертежи “Ла Миссион” и других установок доступны всем.
И все-таки теперь, понимал он, шансов проникнуть на “Ла Миссион” у него почти не было: охрану станции наверняка усилили. Но “почти” не значит “совсем”. Хорошенько все подготовив и при большом везении, он все же мог проникнуть в насосное помещение. Одиннадцать массивных мощных насосов, находившихся там, были важны для работы пяти энергоблоков, включая Большого Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию.
Это было бы все равно что перерезать “дорогу жизни”.
Подбираться к насосам лучше всего было со стороны Койот-Ривер. “Ла Миссион” построили прямо на берегу реки, что позволяло забирать воду для охлаждения, а потом возвращать обратно. Георгос предполагал на резиновой лодке добраться почти до самой электростанции. Ну а после этого в дело вступит аппарат для подводного плавания. Уж здесь-то он был мастер, на Кубе его обучили взрывным работам под водой.
По картам Георгос определил, что на фургоне он сможет подъехать почти вплотную к “Ла Миссион”. Здесь, на пустынном берегу, в полумиле от станции, он подготовит лодку. Ну а дальше на него поработает течение реки. Почти неразрешимой проблемой было возвращение к фургону, но над этим этапом операции он старался пока не задумываться.
Итак, он проберется к насосам под водой через металлическую решетку и две заградительные проволочные сети. Инструменты для того, чтобы сделать в них отверстия, хранились вместе с его подводным снаряжением. Цилиндрические бомбы будут привязаны к поясу. Попав внутрь, он легко и быстро установит бомбы в корпусах насосов. Это был прекрасный план, как и казалось с самого начала.
Оставался единственный вопрос: когда начинать? Сегодня была пятница. Взвесив все, Георгос решил – в следующий вторник. Он покинет Норд-Кася, как только стемнеет, проедет на “фольксвагене” примерно пятьдесят миль до “Ла Миссион”, затем сразу приготовит лодку.
Теперь, когда решение было принято, им овладело беспокойство. Квартира, маленькая, мрачная, скудно обставленная, напоминала тюрьму, особенно в дневное время, но Георгос знал, что выходить на улицу просто для прогулки – глупый риск. Нет, он останется затворником до воскресного вечера, тогда уже возникнет прямая необходимость выйти, чтобы купить еще продуктов.
Ему недоставало его журнала, куда он привык записывать свои мысли, но старый был захвачен врагами, а на то, чтобы завести новый, он не мог найти в себе сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Георгос должен был ненавидеть Иветту за это. Однако он ни тогда, ни позже ненависти не чувствовал. Более того, иногда он ощущал свою вину перед ней, в том числе и за ее смерть на Одиноком холме (об этом он тоже прочитал в газетах).
Невероятно, но ему недоставало Иветты.
Возможно, думал Георгос, потому, что подходит к концу отпущенное ему самому время, он становился сентиментальным и глупым. Его утешала лишь мысль о том, что никто из друзей-революционеров никогда не узнает об этом.
Газеты сделали кое-что еще, они глубоко копнули его биографию. Предприимчивый репортер разыскал в Нью-Йорке запись о рождении Георгоса и узнал, что он был незаконным сыном бывшей греческой кинобогини и богатого американского плейбоя по имени Уинслоу, внука основателя автомобильной промышленности.
Понемногу на свет всплывало все.
Кинобогиня не хотела признавать, что у нее есть ребенок, опасаясь навредить своему кинообразу юной девушки. Плейбой же заботился лишь о том, как бы избежать осложнений и ответственности.
Поэтому Георгоса держали подальше от глаз, и в разные периоды детства его последовательно направляли к приемным родительским парам, но никого из них он не любил. Имя Арчамболт он получил по линии семьи его матери.
К девяти годам Георгос однажды видел своего отца и всего три раза свою мать. Больше они не встречались. Будучи ребенком, он с неудержимой решительностью стремился к своим родителям, но они столь же решительно предпочитали не знать его.
Оглядываясь назад, можно было сказать, что у матери Георгоса совести было побольше, чем у его отца. Она по крайней мере посылала Георгосу немалые суммы денег через одну афинскую юридическую фирму. Эти деньги позволили ему поступить в Йель и получить степень, а позже финансировать “Друзей свободы”.
Бывшая киноактриса, внешность которой теперь была далеко не божественной, изобразила потрясение, когда репортеры сообщили ей, на какие цели использовалась часть ее денег. Парадоксально, но ей, казалось, нравилось внимание, которое привлек к ней теперь Георгос, возможно, потому, что она жила в неизвестности в неряшливой квартире в окрестностях Афин и много пила. Она также была больна, но не хотела обсуждать природу своего недомогания.
Когда деятельность Георгоса ей описали в деталях, она сказала:
– Это не сын, это злой зверь.
Тем не менее, когда женщина-репортер спросила ее, не считает ли она, что Георгос стал “зверем” из-за ее пренебрежения им, бывшая актриса плюнула ей в лицо.
В Манхэттене постаревший плейбой, отец Георгоса, несколько дней увиливал от прессы. Потом, когда один репортер обнаружил его в баре на Пятьдесят девятой улице, он сначала отвергал любую связь с греческой кинозвездой и уж тем более свое отцовство. Когда же ему показали документальные подтверждения того, что Георгос – его сын, он пожал плечами и сделал заявление:
– Мой совет легавым – пристрелить на месте этого ублюдка.
Георгос как должное принял комментарии своих родителей. Ничто не удивило его, но они усилили ненависть ко всему окружающему.
В последнюю неделю апреля Георгос решил, что настало время действовать. Его подстегивала мысль о том, что невозможно скрываться до бесконечности. Два дня назад, покупая продукты в маленьком универсаме, он поймал на себе пристальный взгляд какого-то посетителя. Георгос поспешно покинул магазин. Но он учитывал и другое: те, кто слышал о нем и видел его фотографии, должны были к этому времени подзабыть его внешность.
План, который разработал Георгос, заключался в том, чтобы взорвать огромные водяные насосы охлаждения на электростанции “Ла Миссион”, на той самой, где примерно год назад, прикинувшись представителем Армии спасения, он взорвал бомбу, повредившую энергоблок, который газеты называли Большим Лилом. Он узнал об этих насосах, когда изучал справочники по энергетике, чтобы определить, где “ГСП энд Л” будет наиболее уязвима. Он также посетил Школу инженеров Калифорнийского университета в Беркли, узнав, что там чертежи “Ла Миссион” и других установок доступны всем.
И все-таки теперь, понимал он, шансов проникнуть на “Ла Миссион” у него почти не было: охрану станции наверняка усилили. Но “почти” не значит “совсем”. Хорошенько все подготовив и при большом везении, он все же мог проникнуть в насосное помещение. Одиннадцать массивных мощных насосов, находившихся там, были важны для работы пяти энергоблоков, включая Большого Лила. Разрушив их, он на месяцы вывел бы из строя всю электростанцию.
Это было бы все равно что перерезать “дорогу жизни”.
Подбираться к насосам лучше всего было со стороны Койот-Ривер. “Ла Миссион” построили прямо на берегу реки, что позволяло забирать воду для охлаждения, а потом возвращать обратно. Георгос предполагал на резиновой лодке добраться почти до самой электростанции. Ну а после этого в дело вступит аппарат для подводного плавания. Уж здесь-то он был мастер, на Кубе его обучили взрывным работам под водой.
По картам Георгос определил, что на фургоне он сможет подъехать почти вплотную к “Ла Миссион”. Здесь, на пустынном берегу, в полумиле от станции, он подготовит лодку. Ну а дальше на него поработает течение реки. Почти неразрешимой проблемой было возвращение к фургону, но над этим этапом операции он старался пока не задумываться.
Итак, он проберется к насосам под водой через металлическую решетку и две заградительные проволочные сети. Инструменты для того, чтобы сделать в них отверстия, хранились вместе с его подводным снаряжением. Цилиндрические бомбы будут привязаны к поясу. Попав внутрь, он легко и быстро установит бомбы в корпусах насосов. Это был прекрасный план, как и казалось с самого начала.
Оставался единственный вопрос: когда начинать? Сегодня была пятница. Взвесив все, Георгос решил – в следующий вторник. Он покинет Норд-Кася, как только стемнеет, проедет на “фольксвагене” примерно пятьдесят миль до “Ла Миссион”, затем сразу приготовит лодку.
Теперь, когда решение было принято, им овладело беспокойство. Квартира, маленькая, мрачная, скудно обставленная, напоминала тюрьму, особенно в дневное время, но Георгос знал, что выходить на улицу просто для прогулки – глупый риск. Нет, он останется затворником до воскресного вечера, тогда уже возникнет прямая необходимость выйти, чтобы купить еще продуктов.
Ему недоставало его журнала, куда он привык записывать свои мысли, но старый был захвачен врагами, а на то, чтобы завести новый, он не мог найти в себе сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149