Соблюдай Святые Дни, если тебе нравится – я лично в это время уезжаю рыбачить, – но если ты забываешь о них, то ничего страшного.
Ним почувствовал расположение к этому приятному маленькому доктору и сказал ему:
– Мой дед был раввином. Я хорошо помню, что он был добрым и старым. А отец порвал с религией.
– И временами ты начинаешь размышлять, следует ли тебе вернуться обратно?
– Для меня это не совсем ясно. И не так серьезно.
– В любом случае забудь это! Просто психически невозможно для человека твоего положения – или моего – стать культовым евреем. Начни посещать синагогу – и ты убедишься в этом за пять минут. Просто у тебя ностальгия, Ним, привязанность к прошлому. Это нестрашно.
Ним проговорил задумчиво:
– Я согласен с вами.
– Позволь сказать тебе еще кое-что. Такие люди, как ты и я, относятся к иудаизму, будто к своим старым друзьям: чувство вины за то, что не видим их чаще, плюс эмоциональная привязанность. Я испытал это, когда ездил с группой в Израиль.
– С религиозной группой?
– Нет. В основном бизнесмены, несколько врачей, юристов. – Доктор Левин рассмеялся. – Вряд ли кто-то из нас брал с собой ермолку. Я – нет. Одолжил, когда пошел к Иерусалимской стене. И там меня охватило чувство гордости и причастности. Я осознал себя евреем! И это навсегда.
– У вас есть дети, доктор? – спросил Ним. Его собеседник покачал головой:
– Никогда не было. Моя дорогая жена – она умерла, благословенна память о ней! Мы с женой всегда сожалели о том, что у нас не было детей.
– А у нас двое, – сказал Ним. – Девочка и мальчик.
– Да, я знаю. И из-за них ты начал думать о религии? Ним улыбнулся:
– Кажется, вы хорошо знаете и все вопросы, и все ответы на них.
– Просто об этом я думал долгое время. Не беспокойся о своих детях, Ним. Учи их истинным человеческим правилам – я уверен, ты живешь в соответствии с этими правилами. А в остальном они сами найдут свою дорогу.
Следующий вопрос напрашивался сам. Поколебавшись, Ним спросил:
– Поможет ли сыну еврейский день совершеннолетия найти свой путь?
– Но он же не повредит ему? Если ты отправишь сына в школу “Хебрю”, это не означает, что он попадет там под дурное влияние. Кроме того, день совершеннолетия всегда сопровождается хорошим, черт возьми, званым вечером. Ты встречаешь старых друзей, ешь и пьешь больше, чем следует, но всем нравится это.
Ним усмехнулся:
– Вы лучше, чем кто-либо, ответили на волнующий меня вопрос.
Доктор Левин церемонно поклонился.
– Я скажу больше. Твоему мальчику дана возможность выбора – это его право, его обязанность. Обучение в еврейской школе поможет ему в выборе. Это словно открывающаяся дверь; пусть он решит – войти туда или нет. Потом он пойдет либо дорогой Арона, либо твоей или моей, или, может быть, выберет что-то среднее. Что бы он ни выбрал, это не должно нас беспокоить.
– Я очень благодарен вам, – сказал Ним. – Вы помогли мне в моих раздумьях.
– Рад был помочь. Это не составило мне труда. Пока они разговаривали, количество гостей увеличилось и звуки голосов слились в единый гул. Собеседник Нима огляделся вокруг, кивая и улыбаясь; очевидно, он был знаком почти со всеми приехавшими. Его взгляд остановился на Руфи Голдман, беседующей с какой-то дамой. Ним узнал в ней пианистку, часто выступавшую с концертами в помощь Израилю.
– Твоя супруга хороша сегодня, – заключил доктор Левин.
– Да, – согласился Ним. – Когда мы вошли сюда, я сказал ей об этом. Доктор кивнул.
– Она прекрасно скрывает свои проблемы и тревоги. – Он сделал паузу, затем добавил:
– Мою тревогу – тоже.
– Вы говорите о Руфи? – Ним был озадачен.
– Конечно, – вздохнул Левин. – Иногда я жалею, что вынужден год за годом лечить одних и тех же, вот как твою жену. Я помню ее еще маленькой девочкой. Ним, я надеюсь, ты понимаешь, что все возможное делается. Абсолютно все.
– Доктор, – сказал Ним; чувство тревоги внезапно вспыхнуло в нем с такой силой, что у него засосало под ложечкой. – Доктор, я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
– Как это? – теперь уже был удивлен доктор; выражение смятения пробежало по его лицу. – Что, Руфь не говорила тебе?
– Говорила – что?
– Дружище, – доктор Левин положил руку на плечо Нима, – я допустил оплошность. Пациент, любой пациент имеет право на свою тайну и на защиту от словоохотливого доктора. Но ты же муж Руфи. Я предположил…
Ним перебил его:
– Ради Господа, о чем мы говорим? Что это за тайна?
– Я сожалею. Я не могу сказать тебе. – Доктор Левин покачал головой. – Тебе следует спросить у Руфи. Когда ты сделаешь это, скажи ей, что я сожалею о моей неосторожности. Также передай ей: я думаю, тебе следует знать обо всем.
Все еще испытывая смущение и не дожидаясь новых вопросов, доктор удалился.
Следующие два часа для Нима стали пыткой. Он соблюдал все правила приличия, знакомился с гостями, участвовал в разговорах и отвечал на вопросы тех, кто знал о его положении в “ГСП энд Л”. Но все его мысли были заняты Руфью. “Черт возьми, что же Левин имел в виду, сказав: “Она прекрасно скрывает свои проблемы и тревоги”? И что означали его слова о том, что делается все возможное, абсолютно все?"
Дважды он пробирался через толпу гостей к Руфи, но отходил, понимая, что здесь откровенного разговора не получится.
– Я хочу поговорить с тобой, – удалось ему сказать, но на этом все и закончилось. Что ж, нужно подождать возвращения домой.
Но вот вечер стал подходить к концу, количество гостей заметно уменьшилось. Серебряный поднос был заполнен деньгами, пожертвованиями для посадки в Израиле новых деревьев. Арон и Рэчел Нойбергер стояли у входной двери, желая спокойной ночи уезжающим.
– Пойдем, – сказал Ним Руфи. Она забрала свою накидку из спальни, и они присоединились к уходящим.
Они уходили почти последними, и поэтому все четверо на мгновение остались одни и ощутили близость, которая не была возможной раньше.
Во время прощальных поцелуев мать Руфи попросила:
– Может быть, останетесь еще ненадолго? Руфь покачала головой:
– Уже поздно, мама, мы устали. – И добавила:
– Ним очень много работает.
– Если он так много работает, то и корми его лучше! – выстрелила в ответ Рэчел. Ним улыбнулся:
– Всего, что я съел сегодня вечером, хватит мне на неделю. – Он подал руку тестю. – Прежде чем мы уедем, я хотел бы сообщить вам кое-что приятное. Я решил записать Бенджи в школу “Хебрю”, таким образом, он сможет отметить свой день совершеннолетия.
На секунду наступило молчание. Затем Арон Нойбергер поднял руку к голове, провел по “волосам”, как в молитве.
– Хвала Хозяину Вселенной! Нам всем нужно быть в здравии и дожить до этого знаменательного дня! – За толстыми линзами очков его глаза были полны слез.
– Мы поговорим подробнее… – начал Ним, но не смог закончить, потому что отец Руфи крепко сжал его в своих объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Ним почувствовал расположение к этому приятному маленькому доктору и сказал ему:
– Мой дед был раввином. Я хорошо помню, что он был добрым и старым. А отец порвал с религией.
– И временами ты начинаешь размышлять, следует ли тебе вернуться обратно?
– Для меня это не совсем ясно. И не так серьезно.
– В любом случае забудь это! Просто психически невозможно для человека твоего положения – или моего – стать культовым евреем. Начни посещать синагогу – и ты убедишься в этом за пять минут. Просто у тебя ностальгия, Ним, привязанность к прошлому. Это нестрашно.
Ним проговорил задумчиво:
– Я согласен с вами.
– Позволь сказать тебе еще кое-что. Такие люди, как ты и я, относятся к иудаизму, будто к своим старым друзьям: чувство вины за то, что не видим их чаще, плюс эмоциональная привязанность. Я испытал это, когда ездил с группой в Израиль.
– С религиозной группой?
– Нет. В основном бизнесмены, несколько врачей, юристов. – Доктор Левин рассмеялся. – Вряд ли кто-то из нас брал с собой ермолку. Я – нет. Одолжил, когда пошел к Иерусалимской стене. И там меня охватило чувство гордости и причастности. Я осознал себя евреем! И это навсегда.
– У вас есть дети, доктор? – спросил Ним. Его собеседник покачал головой:
– Никогда не было. Моя дорогая жена – она умерла, благословенна память о ней! Мы с женой всегда сожалели о том, что у нас не было детей.
– А у нас двое, – сказал Ним. – Девочка и мальчик.
– Да, я знаю. И из-за них ты начал думать о религии? Ним улыбнулся:
– Кажется, вы хорошо знаете и все вопросы, и все ответы на них.
– Просто об этом я думал долгое время. Не беспокойся о своих детях, Ним. Учи их истинным человеческим правилам – я уверен, ты живешь в соответствии с этими правилами. А в остальном они сами найдут свою дорогу.
Следующий вопрос напрашивался сам. Поколебавшись, Ним спросил:
– Поможет ли сыну еврейский день совершеннолетия найти свой путь?
– Но он же не повредит ему? Если ты отправишь сына в школу “Хебрю”, это не означает, что он попадет там под дурное влияние. Кроме того, день совершеннолетия всегда сопровождается хорошим, черт возьми, званым вечером. Ты встречаешь старых друзей, ешь и пьешь больше, чем следует, но всем нравится это.
Ним усмехнулся:
– Вы лучше, чем кто-либо, ответили на волнующий меня вопрос.
Доктор Левин церемонно поклонился.
– Я скажу больше. Твоему мальчику дана возможность выбора – это его право, его обязанность. Обучение в еврейской школе поможет ему в выборе. Это словно открывающаяся дверь; пусть он решит – войти туда или нет. Потом он пойдет либо дорогой Арона, либо твоей или моей, или, может быть, выберет что-то среднее. Что бы он ни выбрал, это не должно нас беспокоить.
– Я очень благодарен вам, – сказал Ним. – Вы помогли мне в моих раздумьях.
– Рад был помочь. Это не составило мне труда. Пока они разговаривали, количество гостей увеличилось и звуки голосов слились в единый гул. Собеседник Нима огляделся вокруг, кивая и улыбаясь; очевидно, он был знаком почти со всеми приехавшими. Его взгляд остановился на Руфи Голдман, беседующей с какой-то дамой. Ним узнал в ней пианистку, часто выступавшую с концертами в помощь Израилю.
– Твоя супруга хороша сегодня, – заключил доктор Левин.
– Да, – согласился Ним. – Когда мы вошли сюда, я сказал ей об этом. Доктор кивнул.
– Она прекрасно скрывает свои проблемы и тревоги. – Он сделал паузу, затем добавил:
– Мою тревогу – тоже.
– Вы говорите о Руфи? – Ним был озадачен.
– Конечно, – вздохнул Левин. – Иногда я жалею, что вынужден год за годом лечить одних и тех же, вот как твою жену. Я помню ее еще маленькой девочкой. Ним, я надеюсь, ты понимаешь, что все возможное делается. Абсолютно все.
– Доктор, – сказал Ним; чувство тревоги внезапно вспыхнуло в нем с такой силой, что у него засосало под ложечкой. – Доктор, я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
– Как это? – теперь уже был удивлен доктор; выражение смятения пробежало по его лицу. – Что, Руфь не говорила тебе?
– Говорила – что?
– Дружище, – доктор Левин положил руку на плечо Нима, – я допустил оплошность. Пациент, любой пациент имеет право на свою тайну и на защиту от словоохотливого доктора. Но ты же муж Руфи. Я предположил…
Ним перебил его:
– Ради Господа, о чем мы говорим? Что это за тайна?
– Я сожалею. Я не могу сказать тебе. – Доктор Левин покачал головой. – Тебе следует спросить у Руфи. Когда ты сделаешь это, скажи ей, что я сожалею о моей неосторожности. Также передай ей: я думаю, тебе следует знать обо всем.
Все еще испытывая смущение и не дожидаясь новых вопросов, доктор удалился.
Следующие два часа для Нима стали пыткой. Он соблюдал все правила приличия, знакомился с гостями, участвовал в разговорах и отвечал на вопросы тех, кто знал о его положении в “ГСП энд Л”. Но все его мысли были заняты Руфью. “Черт возьми, что же Левин имел в виду, сказав: “Она прекрасно скрывает свои проблемы и тревоги”? И что означали его слова о том, что делается все возможное, абсолютно все?"
Дважды он пробирался через толпу гостей к Руфи, но отходил, понимая, что здесь откровенного разговора не получится.
– Я хочу поговорить с тобой, – удалось ему сказать, но на этом все и закончилось. Что ж, нужно подождать возвращения домой.
Но вот вечер стал подходить к концу, количество гостей заметно уменьшилось. Серебряный поднос был заполнен деньгами, пожертвованиями для посадки в Израиле новых деревьев. Арон и Рэчел Нойбергер стояли у входной двери, желая спокойной ночи уезжающим.
– Пойдем, – сказал Ним Руфи. Она забрала свою накидку из спальни, и они присоединились к уходящим.
Они уходили почти последними, и поэтому все четверо на мгновение остались одни и ощутили близость, которая не была возможной раньше.
Во время прощальных поцелуев мать Руфи попросила:
– Может быть, останетесь еще ненадолго? Руфь покачала головой:
– Уже поздно, мама, мы устали. – И добавила:
– Ним очень много работает.
– Если он так много работает, то и корми его лучше! – выстрелила в ответ Рэчел. Ним улыбнулся:
– Всего, что я съел сегодня вечером, хватит мне на неделю. – Он подал руку тестю. – Прежде чем мы уедем, я хотел бы сообщить вам кое-что приятное. Я решил записать Бенджи в школу “Хебрю”, таким образом, он сможет отметить свой день совершеннолетия.
На секунду наступило молчание. Затем Арон Нойбергер поднял руку к голове, провел по “волосам”, как в молитве.
– Хвала Хозяину Вселенной! Нам всем нужно быть в здравии и дожить до этого знаменательного дня! – За толстыми линзами очков его глаза были полны слез.
– Мы поговорим подробнее… – начал Ним, но не смог закончить, потому что отец Руфи крепко сжал его в своих объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149