Сегодняшний недолгий перерыв в подаче электроэнергии Ним расценивал как очень горькую закуску перед основным блюдом, прелюдией к куда более тяжелым, ошеломляющим нехваткам, ждать которых осталось всего-то год-другой. Вся беда в том, что никому, казалось, до этого не было дела. Даже среди сотрудников компании “ГСП энд Л”, многие из которых владели той же информацией и могли представить себе картину грядущих событий не хуже Нима, царило благодушное настроение, суть которого можно было выразить очень просто: “Не надо волноваться. Все в конце концов будет хорошо. Мы как-нибудь справимся с ситуацией. А пока что давайте-ка не раскачивать лодку и не тревожить людей понапрасну”.
В последние несколько месяцев лишь три человека в высшей иерархии компании “ГСП энд Л” – Уолтер Тэлбот, Тереза Ван Бэрен и Ним – настаивали на изменении позиции компании. Они настаивали на необходимости немедленного и недвусмысленного предупреждения общественности, прессы и политических деятелей о грядущем энергетическом голоде со всеми его пагубными последствиями и о том, что полностью предотвратить его не представляется возможным. Лишь мощная целевая программа строительства новых электростанций в сочетании с широкомасштабными и весьма болезненными мерами по энергосбережению способна была смягчить кризис. Однако до сих пор в политике “ГСП энд Л” преобладала обычная осторожность, боязнь задеть за живое интересы властей предержащих. Никаких распоряжений об изменении энергетической политики так и не последовало. И вот теперь Уолтер – один из троицы глашатаев надвигающейся беды – погиб.
Чувство горя с новой силой охватило Нима. До сих пор ему удавалось удержаться от слез, но теперь, в тесном салоне автомобиля, он дал им волю, и они ручейками потекли к подбородку. В порыве отчаяния ему хотелось хоть что-то сделать для Уолтера, ну хотя бы за упокой его души помолиться. Он попытался вспомнить “кэддиш” – еврейскую молитву оплакивания, которую он иногда слышал во время отпевания покойников и которую по традиции произносил ближайший родственник мужского пола в присутствии десяти мужчин-иудеев. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова:
"Йисгадал вейискадаш ш'мэй раббо би'олмо диивро чируси ве'-ямлич малчуси…” И замолк, забыв окончание молитвы. Нет, молиться – это не для него.
В его жизни бывали минуты, как сейчас, когда Ним инстинктивно, испытывал идущий из глубины души порыв к религии, к тому, чтобы найти свое место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии или по крайней мере к ее исповедованию был для него наглухо закрыт. А закрыл его еще до рождения Нима отец, Исаак Голдман, который приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но зато убежденным социалистом. Исаак был сыном раввина и считал, что социализм и иудаизм несовместимы. В итоге он отверг религию своих праотцов, чем поверг собственных родителей в безутешное горе. Даже теперь старый Исаак в свои восемьдесят два года по-прежнему высмеивал основные догмы иудейской веры, которые, по его словам, представляли собой “банальный треп между Богом и Авраамом и дурацкую сказку об избранном народе”.
Ним был воспитан в духе воззрений своего отца. Праздник еврейской Пасхи и святые дни Рош Хашана и Емкипур не отмечались в семье Голдман. Бунт Исаака привел к тому, что и дети Нима, Леа и Бенджи, также воспитывались вне иудейских традиций и обрядов. Ни у кого и мысли не возникало сделать бар митцва, или обрезание, Бенджи. Раз и навсегда решив все в отношении самого себя, Ним не, мог не задаваться вопросом, имеет ли он право отделять своих детей от пятитысячелетней истории еврейского народа? Он знал, что еще не поздно все изменить, но окончательного решения пока не принял.
При мысли о своей семье Ним вспомнил, что забыл позвонить Руфи и предупредить ее, что не вернется домой допоздна. Он дотянулся до телефона, укрепленного с правой стороны под панелью приборов, – это дополнительное удобство предоставлялось и оплачивалось компанией “ГСП энд Л”, – продиктовал телефонистке свой домашний номер и после короткой паузы услышал гудки, а затем детский голос:
– Это квартира Голдманов. Говорит Бенджи Голдман. Ним улыбнулся. Ну конечно же, это Бенджи – даже в свои десять лет он был воплощением точности и аккуратности, не то что его сестра Леа, которая хоть и была на четыре года старше брата, не в пример ему вечно витала где-то и отвечала на звонки небрежным “привет”.
– Это я – отец. Я говорю из автомобиля. – Он приучил своих домашних делать паузу после этой фразы, потому что при переговорах по радиотелефону нельзя было говорить одновременно, канал работал только в одном направлении. – Как дела дома? Все нормально?
– Да, папа, теперь все в порядке. Но у нас тут отключилось электричество. – Бенджи коротко рассмеялся. – Впрочем, тебе об этом и так должно быть известно. И еще, пап, я поправил стрелки у всех часов.
– Это хорошо. И ты прав, я об этом действительно знал. А теперь дай-ка поговорить с твоей матерью.
– Леа хочет…
Ним услышал шум возни, затем в трубке раздался голос дочери.
– Привет! Мы смотрели программу новостей по телевизору. Тебя не показывали.
В голосе Леа звучали обвинительные нотки. Дети Нима привыкли частенько видеть его на экране телевизора, когда он выступал в роли представителя компании “ГСП энд Л”. Вполне возможно, что отсутствие его в сегодняшней передаче отрицательно скажется на популярности Леа среди ее друзей.
– Ты уж извини меня, Леа. Сегодня столько всяких других дел навалилось. Соедини-ка меня с мамой.
В телефонной трубке снова возникла пауза. Затем раздался мягкий голос Руфи:
– Ним?
Он нажал на кнопку переговорного устройства.
– Он самый. Добраться до тебя – все равно что протолкаться сквозь целую толпу.
Продолжая разговаривать, он одновременно продолжал управлять “фиатом” одной рукой и перевел машину в другой ряд, поближе к обочине. Показался дорожный указатель с предупреждением, что до поворота на Сан-Рок оставалось полторы мили.
– Под толпой ты подразумеваешь детей? Но они тоже хотят с тобой поговорить. Наверное, не слишком часто видят тебя дома.
Руфь никогда не повышала голос, даже когда хотела упрекнуть его в чем-либо. А этот ее упрек совершенно справедлив, признался себе Ним и пожалел, что вообще затронул эту тему.
– Ним, мы слышали о том, что случилось с Уолтером. Да и с другими тоже. Ужасно! Об этом сообщили в программе новостей. Я просто подавлена.
Ним понимал, что Руфь говорит искренне, ведь она знала, какие близкие отношения связывали его с главным инженером. Подобная чуткость вообще была свойственна Руфи, хотя в целом в последнее время между ней и Нимом, казалось, оставалось все меньше и меньше взаимопонимания по сравнению с их прежними отношениями, правда, до открытой враждебности дело никогда не доходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149