У нас, видишь, носы крепкие, острые. А твой нос ни крепок, ни мягок, ни тупой, ни остренький, – средненький.
– Ничего, как-нибудь, – говорит птица.
– И серенькая ты, – говорят белые чайки. – Даже и не поймёшь, какого цвета. А мы, видишь, эелые.
– А почему вы белые? – спрашивает птица.
– Нам другими быть нельзя, – отвечают белые чайки. – Первое дело, рыбки из воды нас зидеть не должны, – а то разве их поймаешь.
Рыбки снизу смотрят, – над ними потолок белый. Речной потолок. А над ним – небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым рыбкам не видно.
Второе дело, мы дружной артелью рыбку ловим. Разлетимся в разные стороны, и каждая высматривает рыбку. Рыба стадами ходит.
Вот мы и глядим друг за дружкой издали, из глаз не выпускаем.
Вот сложила подружка крылья, – пала на воду. Ага, значит, рыбка там!
И все мы к счастливой подружке спешим, все рядом ловить принимаемся.
Издали мы друг на дружку сбоку смотрим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, заметные на воде и над берегом.
– А тебя, серенькую, нам не усмотреть: ты над берегом полетишь – не видно, мимо леса – не видно и под небом – не видно. Уж на что у чеглока-соколка глаза вострые, и тот тебя не приметил. А кого не видно, для нас того и нет.
– А как же я? – спрашивает птица.
– Да тебя и вовсе нет, – отвечают белые чайки. – Ты кругом средненькая. Ты выдуманная. Таким под солнцем места нет. Посмотри-ка ты на себя в воду.
Посмотрела птица вниз. Там, в тихой реке, всё как в зеркале: и белые чайки кружат, и зуёк кланяется, и плиска хвостом кивает, и сорока прилетела – на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А её – птицы – нет.
– И лети-ка, ты, – говорят чайки, – назад, откуда взялась!
Делать нечего – полетела птица назад, к своему человеку.
Человек тот как раз спал, – рот разинул.
Птица и впорхнула ему в голову.
Человек глотнул, вздохнул, проснулся и говорит:
– Вот сон какой приснился! Будто жила была птица… – И тут третьей сказке конец, в тебе ответ, – почему чайки белые.
Где раки зимуют
В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите – кастрюля, на столе – большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.
Вошла Хозяйка и начала:
раз – опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;
два – кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и –
три – переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо.
И пошло, и пошло.
Раз – чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;
два – рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
три – красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.
Раз-два-три, раз-два-три, – в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.
И вот остался в корзине один, последний рак.
Раз – и Хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.
В это время ей крикнули что-то из столовой.
– Несу, несу! Последний! – ответила хозяйка – и спуталась: два – кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и – три – опустила его в кипяток.
Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.
И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.
Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.
Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.
А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.
Вдруг – бац! – треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.
Котёнок не знал, что это рак, думал – большой чёрный таракан, и толкнул его носом.
Рак попятился.
Котёнок тронул его лапкой.
Рак поднял клешню.
Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.
А рак – хвать! – и зажал ему клешнёй кончик хвоста.
Что тут с котёнком стало! «Мяу! – он скакнул на стул. – Мяу! – со стула на стол. – Мяу! – со стола на подоконник. – Мяу!» – и выскочил на двор.
– Держи, держи, бешеный! – кричали гости.
Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвост.
Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.
Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное, – всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой – вниз спускаются.
Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.
Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.
И верно – было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире – от кончика усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были, как вилочки, две клешни – как две зубастые пасти.
Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся – все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы. Рраз! – Рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.
Всполошились карасики, разбежались – кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.
Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и тразу, хватал клешнями тихоходов-улиток.
Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.
Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Ничего, как-нибудь, – говорит птица.
– И серенькая ты, – говорят белые чайки. – Даже и не поймёшь, какого цвета. А мы, видишь, эелые.
– А почему вы белые? – спрашивает птица.
– Нам другими быть нельзя, – отвечают белые чайки. – Первое дело, рыбки из воды нас зидеть не должны, – а то разве их поймаешь.
Рыбки снизу смотрят, – над ними потолок белый. Речной потолок. А над ним – небо, на нём облака белые. Нас, белых, над белым, под белым рыбкам не видно.
Второе дело, мы дружной артелью рыбку ловим. Разлетимся в разные стороны, и каждая высматривает рыбку. Рыба стадами ходит.
Вот мы и глядим друг за дружкой издали, из глаз не выпускаем.
Вот сложила подружка крылья, – пала на воду. Ага, значит, рыбка там!
И все мы к счастливой подружке спешим, все рядом ловить принимаемся.
Издали мы друг на дружку сбоку смотрим. И нам друг дружку хорошо видать: ведь белые мы, заметные на воде и над берегом.
– А тебя, серенькую, нам не усмотреть: ты над берегом полетишь – не видно, мимо леса – не видно и под небом – не видно. Уж на что у чеглока-соколка глаза вострые, и тот тебя не приметил. А кого не видно, для нас того и нет.
– А как же я? – спрашивает птица.
– Да тебя и вовсе нет, – отвечают белые чайки. – Ты кругом средненькая. Ты выдуманная. Таким под солнцем места нет. Посмотри-ка ты на себя в воду.
Посмотрела птица вниз. Там, в тихой реке, всё как в зеркале: и белые чайки кружат, и зуёк кланяется, и плиска хвостом кивает, и сорока прилетела – на кусту сидит, и стриж в небе мчится. А её – птицы – нет.
– И лети-ка, ты, – говорят чайки, – назад, откуда взялась!
Делать нечего – полетела птица назад, к своему человеку.
Человек тот как раз спал, – рот разинул.
Птица и впорхнула ему в голову.
Человек глотнул, вздохнул, проснулся и говорит:
– Вот сон какой приснился! Будто жила была птица… – И тут третьей сказке конец, в тебе ответ, – почему чайки белые.
Где раки зимуют
В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите – кастрюля, на столе – большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.
Вошла Хозяйка и начала:
раз – опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;
два – кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и –
три – переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо.
И пошло, и пошло.
Раз – чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;
два – рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
три – красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.
Раз-два-три, раз-два-три, – в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.
И вот остался в корзине один, последний рак.
Раз – и Хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.
В это время ей крикнули что-то из столовой.
– Несу, несу! Последний! – ответила хозяйка – и спуталась: два – кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и – три – опустила его в кипяток.
Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.
И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.
Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.
Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.
А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.
Вдруг – бац! – треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.
Котёнок не знал, что это рак, думал – большой чёрный таракан, и толкнул его носом.
Рак попятился.
Котёнок тронул его лапкой.
Рак поднял клешню.
Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.
А рак – хвать! – и зажал ему клешнёй кончик хвоста.
Что тут с котёнком стало! «Мяу! – он скакнул на стул. – Мяу! – со стула на стол. – Мяу! – со стола на подоконник. – Мяу!» – и выскочил на двор.
– Держи, держи, бешеный! – кричали гости.
Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвост.
Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.
Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное, – всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад-вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой – вниз спускаются.
Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.
Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.
И верно – было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире – от кончика усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд, как пики. Четыре пары тонких ног были, как вилочки, две клешни – как две зубастые пасти.
Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся – все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы. Рраз! – Рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.
Всполошились карасики, разбежались – кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.
Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и тразу, хватал клешнями тихоходов-улиток.
Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.
Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54