– Попробую.
И как сидела на воде, так и ушла под воду: только голову опустила – и нет Люли. Даже ряби на волнах не осталось.
Ждут-пождут звери и птицы – нет Люли. И море спокойно, только белые пузырики из воды выскакивают и лопаются без шума.
Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.
Сидит, дышит тяжело.
Зашумели, засмеялись звери и птицы:
– Где тебе, Люля, до дна достать! Маленькая ты, слабенькая ты, а с Китом тягаться хочешь.
А Люля молчит. Отдышалась, отдохнула, – опять под воду ушла.
Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли. И море спокойно, только розовые пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.
Сидит, тяжело дышит. И глаза у неё розовые стали, и на клюве розовый от крови пузырик.
Зашумели звери и птицы: жалко им стало маленькую Л юлю.
– Довольно, – говорят, – ты для нас постаралась. Отдыхай теперь. Всё равно не достать земли со дна моря.
А Люля молчит.
Отдышалась, отдохнула, – опять под воду ушла.
Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли.
И море спокойно. Только красные пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
Зашептали звери и птицы:
– Красные пузырики пошли – это кровь Люлина, Раздавило море Люлю. Не видать нам больше Люли.
Вдруг видят: глубоко в воде, под тем местом, где Люля сидела, что-то тёмное мелькает, приближается. Ближе, ближе, и всплыла наверх Люля ножками кверху.
Подхватили её звери и птицы, перевернули, посадили на воду ножками вниз и видят: сидит Люля, еле дышит. Глаза у неё кровью налились, на клюве – красный кровяной пузырик, а в клюве – щепотка земли со дна морского.
Обрадовались звери и птицы, взяли у Люли щепотку земли и сделали большие острова.
А маленькой Люле за то, что землю достала со дна моря, постановили дать награду: пусть в память об этом подвиге навсегда останутся у Люли глаза и клюв красивого красного цвета.
На этом общее собрание и кончилось И помчались звери, помчались птицы делить между собой землю. А Люля осталась сидеть, где она сидела: она не могла ещё отдышаться.
Звери и птицы разобрали всю землю, до последнего клочка. Для Люли-то и не осталось места. Вот и живёт она на воде по-прежнему.
Придёт пора детей выводить – соберёт камыш да ветки, что с берега в воду упали, устроит себе плотик плавучий. На нём и выводит детей.
Так и плавает всю жизнь по воде.
А глаза и клюв у Люли – это верно – и до наших дней красные остались.
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Прежде Кузяр-Бурундук был весь жёлтый, как кедровый орешек без скорлупки. Жил он – никого не боялся, ни от кого не прятался, бегал, где хотел.
Да раз ночью поспорил с Инойкой-Медведем. А маленькому с большими – знаешь, как спорить: и выспоришь, да проиграешь.
Спор у них был: кто первый утром солнечный луч увидит?
Вот взобрались они на пригорышек и сели.
Инойка-Медведь сел лицом в ту сторону, где утром из-за леса солнцу вставать. А Кузяр-Бурундук сел лицом туда, где вечером солнце зашло за лес. Спиной к спине сели и сидят – ждут.
Перед Кузяром-Бурундуком высокая гора поднимается. Перед Инойкой-Медведем лежит долина гладкая.
Инойка-Медведь думает:
«Вот глупый Кузяр! Куда лицом сел! Там до вечера солнца не увидишь».
Сидят, молчат, глаз не смыкают.
Вот стала ночь светлеть, развиднелось.
Перед Инойкой-Медведем долина чёрная лежит, а небо над ней светлеет, светлеет, светлеет.
Инойка и думает:
«Вот сейчас падёт на долину первый лучик – и я выиграл. Вот сейчас…»
А нет, всё ещё нету лучика. Ждёт Инойка, ждёт…
Вдруг Кузяр-Бурундук за спиной у него кричит:
– Вижу, я вижу! Я первый!
Удивился Инойка-Медведь: перед ним долина всё ещё тёмная.
Обернулся через плечо, а позади-то макушки горы так солнцем и горят, так золотом и блещут!
И Кузяр-Бурундук на задних лапках пляшет – радуется.
Ой, как досадно Инойке-Медведю стало! Проспорил ведь малышу!
Протянул тихонько лапу – цоп! – за шиворот Кузаря-Бурундука, чтоб не плясал, не дразнился.
Да рванулся Кузяр-Бурундук, – так все пять медвежьих когтей и проехали у него по спине. От головы до хвоста пять ремешков выдрали.
Шмыгнул Кузяр-Бурундук в норку. Залечил, зализал там свои раны. Но следы от медвежьих когтей остались.
С той поры робкий стал Кузяр-Бурундук. Ото всех бегает, по дуплам, по норкам прячется. Только и увидишь: пять чёрных ремешков мелькнут на спинке – и нет его.
Глаза и уши
Жил Инквой-Бобёр на извилистой лесной речке. Хороша у Бобра хата: сам деревья пилил, сам их в воду таскал, сам стены и крышу складывал.
Хороша у Бобра шуба: зимой тепло, и в воде тепло, и ветер не продувает.
Хороши у Бобра уши: плеснёт в речке рыба хвостом, упадёт лист в лесу – всё слышит.
А вот глаза у Бобра подгуляли: слабые глаза. Подслеповат Бобёр: и на сто коротеньких бобриных шагов не видит.
А в соседях у Бобра на светлом лесном озерке жил Хоттын-Лебедь. Красивый был и гордый, ни с кем дружить не хотел, даже здоровался нехотя. Поднимет белую шею, окинет взглядом с высоты соседа – ему кланяются, он чуть кивнёт в ответ.
Вот раз случилось, работает Инквой-Бобёр на берегу речки, трудится: осины зубами пилит. Подпилит кругом до половины, ветер налетит и свалит осину. Инквой-Бобёр её на брёвнышки распилит и тащит на себе брёвнышко за брёвнышком к речке. На спину себе взвалит, одной лапой придерживает брёвнышко, – совсем как человек идёт, только трубки в зубах нет.
Вдруг видит – по речке Хоттын-Лебедь плывёт, совсем близко. Остановился Инквой-Бобёр, брёвнышко с плеча скинул и вежливо сказал:
– Узя-узя!
Здравствуй, значит.
Лебедь гордую шею поднял, чуть головой кивнул в ответ и говорит:
– Близко же ты меня увидел! Я тебя ещё от самого поворота речки заметил. Пропадёшь ты с такими глазами.
И стал насмехаться над Инквой-Бобром:
– Тебя, слепыша, охотники голыми руками поймают и в карман положат.
Инквой-Бобёр слушал, слушал и говорит:
– Спору нет, видишь ты лучше меня. А вот слышишь ты тихий плеск вон там, за третьим поворотом речки?
Хоттын-Лебедь прислушался и говорит:
– Выдумываешь, никакого плеска нет. Тихо в лесу.
Инквой-Бобёр подождал, подождал и опять спрашивает:
– Теперь слышишь плеск?
– Где? – спрашивает Хоттын-Лебедь.
– А за вторым поворотом речки, на втором пустоплесье.
– Нет, – говорит Хоттын-Лебедь, – ничего не слышу. Всё тихо в лесу.
Инквой-Бобёр ещё подождал. Опять спрашивает:
– Слышишь?
– Где?
– А вон за мысом, на ближнем пустоплесье!
– Нет, – говорит Хоттын– Лебедь, – ничего не слышу. Тихо в лесу. Нарочно выдумываешь.
– Тогда, – говорит Инквой-Бобёр, – прощай.
И пускай тебе так же послужат твои глаза, как мне мои уши служат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
И как сидела на воде, так и ушла под воду: только голову опустила – и нет Люли. Даже ряби на волнах не осталось.
Ждут-пождут звери и птицы – нет Люли. И море спокойно, только белые пузырики из воды выскакивают и лопаются без шума.
Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.
Сидит, дышит тяжело.
Зашумели, засмеялись звери и птицы:
– Где тебе, Люля, до дна достать! Маленькая ты, слабенькая ты, а с Китом тягаться хочешь.
А Люля молчит. Отдышалась, отдохнула, – опять под воду ушла.
Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли. И море спокойно, только розовые пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, – никто и не заметил.
Сидит, тяжело дышит. И глаза у неё розовые стали, и на клюве розовый от крови пузырик.
Зашумели звери и птицы: жалко им стало маленькую Л юлю.
– Довольно, – говорят, – ты для нас постаралась. Отдыхай теперь. Всё равно не достать земли со дна моря.
А Люля молчит.
Отдышалась, отдохнула, – опять под воду ушла.
Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду – нет Люли.
И море спокойно. Только красные пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
Зашептали звери и птицы:
– Красные пузырики пошли – это кровь Люлина, Раздавило море Люлю. Не видать нам больше Люли.
Вдруг видят: глубоко в воде, под тем местом, где Люля сидела, что-то тёмное мелькает, приближается. Ближе, ближе, и всплыла наверх Люля ножками кверху.
Подхватили её звери и птицы, перевернули, посадили на воду ножками вниз и видят: сидит Люля, еле дышит. Глаза у неё кровью налились, на клюве – красный кровяной пузырик, а в клюве – щепотка земли со дна морского.
Обрадовались звери и птицы, взяли у Люли щепотку земли и сделали большие острова.
А маленькой Люле за то, что землю достала со дна моря, постановили дать награду: пусть в память об этом подвиге навсегда останутся у Люли глаза и клюв красивого красного цвета.
На этом общее собрание и кончилось И помчались звери, помчались птицы делить между собой землю. А Люля осталась сидеть, где она сидела: она не могла ещё отдышаться.
Звери и птицы разобрали всю землю, до последнего клочка. Для Люли-то и не осталось места. Вот и живёт она на воде по-прежнему.
Придёт пора детей выводить – соберёт камыш да ветки, что с берега в воду упали, устроит себе плотик плавучий. На нём и выводит детей.
Так и плавает всю жизнь по воде.
А глаза и клюв у Люли – это верно – и до наших дней красные остались.
Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь
Прежде Кузяр-Бурундук был весь жёлтый, как кедровый орешек без скорлупки. Жил он – никого не боялся, ни от кого не прятался, бегал, где хотел.
Да раз ночью поспорил с Инойкой-Медведем. А маленькому с большими – знаешь, как спорить: и выспоришь, да проиграешь.
Спор у них был: кто первый утром солнечный луч увидит?
Вот взобрались они на пригорышек и сели.
Инойка-Медведь сел лицом в ту сторону, где утром из-за леса солнцу вставать. А Кузяр-Бурундук сел лицом туда, где вечером солнце зашло за лес. Спиной к спине сели и сидят – ждут.
Перед Кузяром-Бурундуком высокая гора поднимается. Перед Инойкой-Медведем лежит долина гладкая.
Инойка-Медведь думает:
«Вот глупый Кузяр! Куда лицом сел! Там до вечера солнца не увидишь».
Сидят, молчат, глаз не смыкают.
Вот стала ночь светлеть, развиднелось.
Перед Инойкой-Медведем долина чёрная лежит, а небо над ней светлеет, светлеет, светлеет.
Инойка и думает:
«Вот сейчас падёт на долину первый лучик – и я выиграл. Вот сейчас…»
А нет, всё ещё нету лучика. Ждёт Инойка, ждёт…
Вдруг Кузяр-Бурундук за спиной у него кричит:
– Вижу, я вижу! Я первый!
Удивился Инойка-Медведь: перед ним долина всё ещё тёмная.
Обернулся через плечо, а позади-то макушки горы так солнцем и горят, так золотом и блещут!
И Кузяр-Бурундук на задних лапках пляшет – радуется.
Ой, как досадно Инойке-Медведю стало! Проспорил ведь малышу!
Протянул тихонько лапу – цоп! – за шиворот Кузаря-Бурундука, чтоб не плясал, не дразнился.
Да рванулся Кузяр-Бурундук, – так все пять медвежьих когтей и проехали у него по спине. От головы до хвоста пять ремешков выдрали.
Шмыгнул Кузяр-Бурундук в норку. Залечил, зализал там свои раны. Но следы от медвежьих когтей остались.
С той поры робкий стал Кузяр-Бурундук. Ото всех бегает, по дуплам, по норкам прячется. Только и увидишь: пять чёрных ремешков мелькнут на спинке – и нет его.
Глаза и уши
Жил Инквой-Бобёр на извилистой лесной речке. Хороша у Бобра хата: сам деревья пилил, сам их в воду таскал, сам стены и крышу складывал.
Хороша у Бобра шуба: зимой тепло, и в воде тепло, и ветер не продувает.
Хороши у Бобра уши: плеснёт в речке рыба хвостом, упадёт лист в лесу – всё слышит.
А вот глаза у Бобра подгуляли: слабые глаза. Подслеповат Бобёр: и на сто коротеньких бобриных шагов не видит.
А в соседях у Бобра на светлом лесном озерке жил Хоттын-Лебедь. Красивый был и гордый, ни с кем дружить не хотел, даже здоровался нехотя. Поднимет белую шею, окинет взглядом с высоты соседа – ему кланяются, он чуть кивнёт в ответ.
Вот раз случилось, работает Инквой-Бобёр на берегу речки, трудится: осины зубами пилит. Подпилит кругом до половины, ветер налетит и свалит осину. Инквой-Бобёр её на брёвнышки распилит и тащит на себе брёвнышко за брёвнышком к речке. На спину себе взвалит, одной лапой придерживает брёвнышко, – совсем как человек идёт, только трубки в зубах нет.
Вдруг видит – по речке Хоттын-Лебедь плывёт, совсем близко. Остановился Инквой-Бобёр, брёвнышко с плеча скинул и вежливо сказал:
– Узя-узя!
Здравствуй, значит.
Лебедь гордую шею поднял, чуть головой кивнул в ответ и говорит:
– Близко же ты меня увидел! Я тебя ещё от самого поворота речки заметил. Пропадёшь ты с такими глазами.
И стал насмехаться над Инквой-Бобром:
– Тебя, слепыша, охотники голыми руками поймают и в карман положат.
Инквой-Бобёр слушал, слушал и говорит:
– Спору нет, видишь ты лучше меня. А вот слышишь ты тихий плеск вон там, за третьим поворотом речки?
Хоттын-Лебедь прислушался и говорит:
– Выдумываешь, никакого плеска нет. Тихо в лесу.
Инквой-Бобёр подождал, подождал и опять спрашивает:
– Теперь слышишь плеск?
– Где? – спрашивает Хоттын-Лебедь.
– А за вторым поворотом речки, на втором пустоплесье.
– Нет, – говорит Хоттын-Лебедь, – ничего не слышу. Всё тихо в лесу.
Инквой-Бобёр ещё подождал. Опять спрашивает:
– Слышишь?
– Где?
– А вон за мысом, на ближнем пустоплесье!
– Нет, – говорит Хоттын– Лебедь, – ничего не слышу. Тихо в лесу. Нарочно выдумываешь.
– Тогда, – говорит Инквой-Бобёр, – прощай.
И пускай тебе так же послужат твои глаза, как мне мои уши служат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54