Другой допустил это. Прежде был в стране один сын конунга, теперь, похоже, два. Или один – но отнюдь не конунг Сверрир.
Эйрик требовал назвать его Эйрик Конунгов Сын. Сверрир отрезал:
– Будешь зваться Эйрик Конунгов Брат.
Эйрик согласился – он разумный человек. Но народ? В тот день Сверрир запомнился мне таким: торопливо шагающим от очага к трону, руки беспокойны, говорит быстро и порой невпопад, в глазах – жестокая правда о себе самом. Оборачивается и кричит:
– Никому сюда не входить! – Хотя не слышно ни стука в дверь, ни шагов за нею. Он садится. Но вновь готов вскочить. – У Эйрика нет выбора, – говорит он, – сегодня нет, но завтра! Сегодня он должен следовать за мной. А у меня нет выбора ни сегодня, ни завтра. Я должен делать то, что делаю – и с Эйриком в свите. Итак, есть ли у нас выбор относительно Магнуса?
Он останавливается и сверлит меня взглядом. Я медленно говорю:
– Твой ум, Сверрир, острее моего. Но думаю, что если мы устроим засаду и схватим их – а мы это можем – народ никогда не простит, что ты напал на конунга, первым предложившего тебе мир. Ты должен принять его цену. И наступит мир. Или распря.
– В этом ты прав, – отвечает он. – Каждое слово, сказанное нами с начала переговоров, должно иметь двойное дно. Каждый заключенный нами договор – если таковой будет, – должен истолковываться двояко. Это не означает, что мы первыми нарушим договор. Но если он нарушит его – а он нарушит, – то он, а не я должен выглядеть предателем в глазах народа.
– Тут ты прав, – сказал я.
– Добившись мира в стране, я могу согласиться, чтобы Магнус стал ярлом в Вике, – говорит он. – Все равно у меня там нет никакой власти. Но мы оба должны пользоваться моей печатью, и только моей.
– Не входить! – кричит он.
– Никого нет, – отвечаю я. – Ты неспокоен из-за Халльварда Истребителя Лосей. Думаешь, Магнус потребует его смерти?
– Вопрос не о голове Халльварда или моей чести, – объясняет он. – Вопрос о том, к чему меня, конунга страны, можно принудить. Голова Халльварда для Магнуса важнее, чем для нас. И если его голова – часть цены мира, я готов заплатить. А ты? – спрашивает он и пристально смотрит на меня.
– Воля конунга – моя воля, – отвечаю я.
– Но никогда у Магнуса не будет своей печати в моей стране! – отрезает Сверрир.
– А нельзя ли предположить существование двух печатей – и обе твои, – спрашиваю я. – Та, которой пользуешься ты – с твоим собственным изображением, и другая, для него, – с твоим и его портретами?
Конунг раздумывает и согласно кивает, говоря:
– Ты мудрый человек, Аудун, и хитрый. Магнус отнюдь не глуп, но он труслив. И слишком стремится к славе. Как ты думаешь, в письме был яд? – интересуется он.
– Кликни служанку и вымой руки, – говорю я.
Он так и делает, усмехаясь, когда она входит с водой и холстом в руках. Легонько щиплет ее за щеку и говорит: ты все равно не сможешь принести столько воды, чтобы смыть с конунга все его грехи.
Йомфру Кристин, я расскажу тебе все, что помню о той осени в Нидаросе, когда два конунга встретились для мирных переговоров. Я узнавал о происходившем от многих людей – в том числе от Гаута, и оглядываясь назад, словно вижу себя в центре каждого события, слышу каждое слово.
И каждый день Халльвард приносил конунгу хлеб.
***
В Нидаросе нужно было кое-что привести в порядок перед важной встречей двух конунгов. В Скипакроке становилось слишком тесно, когда дружинники строились боевым порядком, и конунг приказал снести один из домов. Когда пришли плотники, живущих в доме никто не предупредил об этом. Плотники вскарабкались на крышу и принялись сбрасывать дерн. Из дома вышел мужчина и стал браниться, потом заплакал, сказав, что его жена сейчас рожает первенца. Он побежал за помощью. Люди конунга взяли лавку с роженицей и стали выносить. Лежанка оказалась слишком широкой и не прошла в дверь – ее собирали внутри. Тогда плотники сбросили с постели женщину, та родила и лежала в забытьи. Затем они выбили спинки лежанки и вынесли ее по частям, чтобы продолжать ломать дом. Молодую роженицу мучила боль, младенцу не перевязали пуповину, – тогда один из плотников пожалел их и спрыгнул с крыши. Он вывихнул ногу, но доковылял к матери и ребенку, перекусил пуповину, затянул ее ниткой и пошел ломать дальше. Никакого приказа о том, что делать с бревнами, не поступало. Обычно плотники, сносившие дома для конунга, получали за работу половину бревен. Началась перепалка. Вернулся хозяин дома, так и не нашедший помощи. Халльгейр-знахарку забрали к конунгу, и сейчас она занималась одним из заложников, взятых Сверриром из людей Эйрика перед ордалией.
Уже была разобрана большая часть дома, когда явился гонец от конунга и сказал, что вся древесина пойдет для нового моста в Скипакроке. Таков приказ конунга. Это не понравилось работникам. Они принялись стаскивать бревна в кучу и садиться на них. Хозяин дома крикнул: – Куда дели лежанку?
– Нам пришлось ее сломать, – отвечали они. Тогда мужчина перешагнул через бревна и приподнял пару меховых одеял, пытаясь их вытянуть. Их защемило бревнами.
– Могли бы помочь мне достать их, коль сломали мой дом, – сказал он плотникам. Один подошел, но потребовал за помощь меду. Мужчина отыскал жбан с медом, и одеяла вытащили. Он забрал их и устроил ложе для своей молодой жены. Та сильно страдала, истекая кровью. Пришли другие женщины. Они с готовностью помогли, четверо растянули за углы одеяла, подняли и понесли роженицу. Прибежали поглазеть мальчишки. Хозяин хотел прогнать их, но один из маленьких поганцев повернулся задом и испортил воздух. И все хохотали, пока женщины уносили мать с младенцем.
Работник, напившийся меду, сказал, что пора доламывать дом, и плотники продолжили свое дело. Хозяин дома заявил, что пойдет к конунгу.
– Ступай! – сказали они. Тот пошел, но по пути передумал и побежал взглянуть на молодую жену и ребенка. Он не знал, в какой из домов их унесли, и сначала прибежал не туда. Когда же нашел нужный дом, одна женщина сказала:
– Мы мало чем можем помочь, она без сознания.
Мужчина побежал к конунгу, перешагивая через бревна собственного дома. Подошли еще работники и начали строить новый мост.
Человека, который был кормчим Эйрика и сидел в заложниках конунга Сверрира, звали Йорунд. Он и остальные заложники были теперь свободными людьми. Сидя в подземелье, пока Эйрик Конунгов Брат лобызался с железом на Божьем суде, Йорунд отдавал другим свой хлеб и воду. Он бодрствовал и молился, и сильно ослабел от этого. Теперь он попал в руки знахарки Халльгейр. Она натерла его мазью, развела молоко водой и смочила два лоскута. Те сделались похожими на соски, и Йорунд сосал их. Жизнь вернулась к нему.
– Все люди Эйрика теперь люди конунга, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Эйрик требовал назвать его Эйрик Конунгов Сын. Сверрир отрезал:
– Будешь зваться Эйрик Конунгов Брат.
Эйрик согласился – он разумный человек. Но народ? В тот день Сверрир запомнился мне таким: торопливо шагающим от очага к трону, руки беспокойны, говорит быстро и порой невпопад, в глазах – жестокая правда о себе самом. Оборачивается и кричит:
– Никому сюда не входить! – Хотя не слышно ни стука в дверь, ни шагов за нею. Он садится. Но вновь готов вскочить. – У Эйрика нет выбора, – говорит он, – сегодня нет, но завтра! Сегодня он должен следовать за мной. А у меня нет выбора ни сегодня, ни завтра. Я должен делать то, что делаю – и с Эйриком в свите. Итак, есть ли у нас выбор относительно Магнуса?
Он останавливается и сверлит меня взглядом. Я медленно говорю:
– Твой ум, Сверрир, острее моего. Но думаю, что если мы устроим засаду и схватим их – а мы это можем – народ никогда не простит, что ты напал на конунга, первым предложившего тебе мир. Ты должен принять его цену. И наступит мир. Или распря.
– В этом ты прав, – отвечает он. – Каждое слово, сказанное нами с начала переговоров, должно иметь двойное дно. Каждый заключенный нами договор – если таковой будет, – должен истолковываться двояко. Это не означает, что мы первыми нарушим договор. Но если он нарушит его – а он нарушит, – то он, а не я должен выглядеть предателем в глазах народа.
– Тут ты прав, – сказал я.
– Добившись мира в стране, я могу согласиться, чтобы Магнус стал ярлом в Вике, – говорит он. – Все равно у меня там нет никакой власти. Но мы оба должны пользоваться моей печатью, и только моей.
– Не входить! – кричит он.
– Никого нет, – отвечаю я. – Ты неспокоен из-за Халльварда Истребителя Лосей. Думаешь, Магнус потребует его смерти?
– Вопрос не о голове Халльварда или моей чести, – объясняет он. – Вопрос о том, к чему меня, конунга страны, можно принудить. Голова Халльварда для Магнуса важнее, чем для нас. И если его голова – часть цены мира, я готов заплатить. А ты? – спрашивает он и пристально смотрит на меня.
– Воля конунга – моя воля, – отвечаю я.
– Но никогда у Магнуса не будет своей печати в моей стране! – отрезает Сверрир.
– А нельзя ли предположить существование двух печатей – и обе твои, – спрашиваю я. – Та, которой пользуешься ты – с твоим собственным изображением, и другая, для него, – с твоим и его портретами?
Конунг раздумывает и согласно кивает, говоря:
– Ты мудрый человек, Аудун, и хитрый. Магнус отнюдь не глуп, но он труслив. И слишком стремится к славе. Как ты думаешь, в письме был яд? – интересуется он.
– Кликни служанку и вымой руки, – говорю я.
Он так и делает, усмехаясь, когда она входит с водой и холстом в руках. Легонько щиплет ее за щеку и говорит: ты все равно не сможешь принести столько воды, чтобы смыть с конунга все его грехи.
Йомфру Кристин, я расскажу тебе все, что помню о той осени в Нидаросе, когда два конунга встретились для мирных переговоров. Я узнавал о происходившем от многих людей – в том числе от Гаута, и оглядываясь назад, словно вижу себя в центре каждого события, слышу каждое слово.
И каждый день Халльвард приносил конунгу хлеб.
***
В Нидаросе нужно было кое-что привести в порядок перед важной встречей двух конунгов. В Скипакроке становилось слишком тесно, когда дружинники строились боевым порядком, и конунг приказал снести один из домов. Когда пришли плотники, живущих в доме никто не предупредил об этом. Плотники вскарабкались на крышу и принялись сбрасывать дерн. Из дома вышел мужчина и стал браниться, потом заплакал, сказав, что его жена сейчас рожает первенца. Он побежал за помощью. Люди конунга взяли лавку с роженицей и стали выносить. Лежанка оказалась слишком широкой и не прошла в дверь – ее собирали внутри. Тогда плотники сбросили с постели женщину, та родила и лежала в забытьи. Затем они выбили спинки лежанки и вынесли ее по частям, чтобы продолжать ломать дом. Молодую роженицу мучила боль, младенцу не перевязали пуповину, – тогда один из плотников пожалел их и спрыгнул с крыши. Он вывихнул ногу, но доковылял к матери и ребенку, перекусил пуповину, затянул ее ниткой и пошел ломать дальше. Никакого приказа о том, что делать с бревнами, не поступало. Обычно плотники, сносившие дома для конунга, получали за работу половину бревен. Началась перепалка. Вернулся хозяин дома, так и не нашедший помощи. Халльгейр-знахарку забрали к конунгу, и сейчас она занималась одним из заложников, взятых Сверриром из людей Эйрика перед ордалией.
Уже была разобрана большая часть дома, когда явился гонец от конунга и сказал, что вся древесина пойдет для нового моста в Скипакроке. Таков приказ конунга. Это не понравилось работникам. Они принялись стаскивать бревна в кучу и садиться на них. Хозяин дома крикнул: – Куда дели лежанку?
– Нам пришлось ее сломать, – отвечали они. Тогда мужчина перешагнул через бревна и приподнял пару меховых одеял, пытаясь их вытянуть. Их защемило бревнами.
– Могли бы помочь мне достать их, коль сломали мой дом, – сказал он плотникам. Один подошел, но потребовал за помощь меду. Мужчина отыскал жбан с медом, и одеяла вытащили. Он забрал их и устроил ложе для своей молодой жены. Та сильно страдала, истекая кровью. Пришли другие женщины. Они с готовностью помогли, четверо растянули за углы одеяла, подняли и понесли роженицу. Прибежали поглазеть мальчишки. Хозяин хотел прогнать их, но один из маленьких поганцев повернулся задом и испортил воздух. И все хохотали, пока женщины уносили мать с младенцем.
Работник, напившийся меду, сказал, что пора доламывать дом, и плотники продолжили свое дело. Хозяин дома заявил, что пойдет к конунгу.
– Ступай! – сказали они. Тот пошел, но по пути передумал и побежал взглянуть на молодую жену и ребенка. Он не знал, в какой из домов их унесли, и сначала прибежал не туда. Когда же нашел нужный дом, одна женщина сказала:
– Мы мало чем можем помочь, она без сознания.
Мужчина побежал к конунгу, перешагивая через бревна собственного дома. Подошли еще работники и начали строить новый мост.
Человека, который был кормчим Эйрика и сидел в заложниках конунга Сверрира, звали Йорунд. Он и остальные заложники были теперь свободными людьми. Сидя в подземелье, пока Эйрик Конунгов Брат лобызался с железом на Божьем суде, Йорунд отдавал другим свой хлеб и воду. Он бодрствовал и молился, и сильно ослабел от этого. Теперь он попал в руки знахарки Халльгейр. Она натерла его мазью, развела молоко водой и смочила два лоскута. Те сделались похожими на соски, и Йорунд сосал их. Жизнь вернулась к нему.
– Все люди Эйрика теперь люди конунга, – сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104