Он замолкает. Спускается с палубы Марииного корабля и прыгает на землю.
Вдоль всего побережья собирают тела погибших. На волнах фьорда качаются лодки, люди время от времени достают трупы и волокут их на сушу. Стоит летний зной. Мертвецы не смогут долго пролежать на жаре, не разлагаясь. Но конунг хочет похоронить их в освященной земле. Нелегко перевезти столько трупов. Некоторые придется погрузить на струги. А иные навьючить на конские спины. Но по мере того как растут по берегам горы тел, конунг укрепляется в мысли освятить участок земли возле фьорда под кладбище. Находят перепуганного священника, который так заикается от страха, стоя пред очами конунга, что тот бранится и прогоняет его прочь. Подходит стражник и объявляет:
– Здесь один из людей конунга Магнуса, он хочет говорить с тобой, государь…
Один из людей конунга Магнуса?..
Это Николас, тот, кто сопровождал Магнуса и Орма в Нидарос на переговоры со Сверриром. Ты не трус, Николас. Ты никогда не был красавцем, низкорослый и кривой, но зато ты мудрый, отважный и хитрый. Знаешь, что Сверрир теперь единовластный конунг. Выбирай же: служить ему или умереть.
Николас не участвовал в битве. Его маленькая шхуна замешкалась в устье фьорда и не поспела вовремя. Вообразим, что конунг Сверрир пожелает помиловать как можно больше своих бывших противников. Ему могут пригодиться твои услуги, Николас. И ты знаешь это.
Конунг благодарит его. Говорит:
– Я не доверяю тебе и никогда не буду. Но покуда власть моя, твое дело – верность.
Священник Николас освящает участок земли под кладбище, и наши павшие недруги могут быть погребены.
В тот же день находят тела Магнуса и Орма Конунгова Брата.
Я долго стою и смотрю на тело Магнуса. Дивлюсь, что же было в нем такого, что народ любил его больше, чем Сверрира. Ведь он был слабым конунгом? Не всегда учтив, но зато красив – немного узкоплечий, с мягкими светлыми волосами. Особым умом тоже не отличался.
Думаю, чрезмерная мудрость Сверрира причиной тому, что народ не смог полностью признать его своим конунгом. У Магнуса при всем его ничтожестве было нечто понятное народу: его слабости – это и их слабости, а сильных сторон негусто у всех.
Следующей ночью мы с конунгом долго разговаривали. Он хотел отвезти тело конунга Магнуса в Бьёргюн и замуровать в стену Церкви Христа.
– Пусть все любившие Магнуса проходят мимо своего мертвого конунга и кланяются ему, – говорит Сверрир.
Непостижимое зрелище – армада боевых кораблей выплывала из фьорда с одним мертвым конунгом на борту и другим живым. Живой не ликует. Он теперь единовластный конунг страны. В последующие дни некоторые из наших воинов умерли, растратив силы в сражении.
В Бьёргюне горожане приветствовали конунга Сверрира пышной процессией. После этого достали тело конунга Магнуса, чтобы замуровать его в стене церкви.
Люди идут мимо своего мертвого конунга – падают на колени и целуют его, плачут и стенают при виде его, в рыданиях отходят прочь. Все это видит конунг Сверрир. И молчит.
Потом он говорит речь над телом поверженного врага. Временами в его голосе ненависть, реже радость, а в основном – достоинство. Но я-то знаю, что под каменным лицом бушуют штормы.
Теперь все стало как прежде между нами.
В усадьбе у хребта Фимрейти один бонд усердно делал лопату.
ВЛАСТИТЕЛЬ И РАБ
Я – Сверрир, человек с далеких островов, конунг Норвегии, властитель и раб. Когда я стоял на палубе Мариина корабля, глядя, как над Сокнадалем стелется дым, будто жаркая мгла из глубин ада, тогда мои люди отвернулись от меня. Эти трусы подняли плечи от страха, спрятали глаза, – и это они, кто должен благодарить меня за все. И я, конунг Норвегии, испытывал те же чувства, что и они. Да, в самой глубине души, за непроницаемой, ледяной внешностью, лежало нечто подобное. Будто по слову Господа Всемогущего: слабость, раскаяние пред Господом, вопросы о правом и неправом, сомнения, – и все это словно ступень между жестокостью и милостью.
Из дыма над Сокнадалем встают видения: птицы над берегом Киркьюбё, моя добрая мать с твердым взглядом, старый отец Аудуна, Эйнар Мудрый, и она… За ней я бегу как пес, преследуя ее в горах; я бросаюсь в море, радостно смеясь и ликуя, выныриваю и снова выбираюсь на сушу. Я вижу ее в дыме над Сокнадалем. Мать моих сыновей, она вернулась ко мне и вновь отправилась за море, но уже под черным парусом, и живет теперь дома, под крышей из дерна. А может, на обратном пути ее настиг ураган? Что я знаю об этом, конунг Норвегии? Я, властитель и раб.
Я мог бы подсчитать для своих людей – и для Аудуна тоже – все «за» и «против» того, чтобы спалить Сокнадаль дотла. Я брал бы камешки и бросал их на полотно: «Это – страх, что конунг Магнус вернется обратно! А потому нам надо истребить своих противников в Сокнадале, чтобы они не напали на нас внезапно, в удобный для них момент. Это – боязнь того, что бонды и горожане в единой волне ненависти восстанут против меня – и вас тоже, – по всей Норвегии. Поэтому нам надо ударить первыми. А вот этот камешек, поменьше, чем остальные, – опасение, что если мы будем защищаться с мечом в руках, то против нас восстанут многие, и мечи у них будут больше наших. И что тогда? Вы же, безымянные воины, довольствуйтесь тем, что слушайте своего конунга, а сами помалкивайте. Я, конунг Норвегии, буду выбирать нам путь, и что бы я ни выбрал, меня все равно осудят».
Я вижу ее в дыме над Сокнадалем. Да, это Астрид, мать моих сыновей… Ветер уносит тебя и вновь возвращает ко мне: ты в моих воспаленных глазах, в гулких ударах сердца. Ты всегда будешь жить во мне.
На следующий день после битвы в Фимрейти, когда нестерпимо палило солнце и светил грозный свет с Божьих небес, мы вытащили из воды на берег множество трупов. А иные все еще лежат на дне моря, люди конунга Магнуса… Мы вылавливали их, укладывали на спины лошадей, – по трое или четверо, – будто бы это связки голов и ног, которые свешивались с коней. И тогда я подумал: а что, если это трупы моих сыновей?
Я знал, что это не так! И все равно позвал Аудуна, он не пришел; тогда я крикнул другим людям: они были послушны мне, как только может пожелать победный конунг. Но чего я ждал от них? Я, конунг, человек с далеких островов, который пожаловал в эту страну всего с одним-единственным спутником, выиграл борьбу и стал тем, чем является любой другой конунг: моя жалкая награда – властитель и раб, – так чего же я жду от этих людей, которые пришли на мой зов? Разве могли они предложить мне свою дружбу? Мне, конунгу, который одним словом может послать любого из них на смерть? Разве они могли подарить мне веселый смех или крепкий сон? Могли бы? И мог бы Аудун?
Пожалуй, Аудун мог бы. Путь назад, к нашей былой дружбе, будет долог, Аудун, если мы сможем пройти его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Вдоль всего побережья собирают тела погибших. На волнах фьорда качаются лодки, люди время от времени достают трупы и волокут их на сушу. Стоит летний зной. Мертвецы не смогут долго пролежать на жаре, не разлагаясь. Но конунг хочет похоронить их в освященной земле. Нелегко перевезти столько трупов. Некоторые придется погрузить на струги. А иные навьючить на конские спины. Но по мере того как растут по берегам горы тел, конунг укрепляется в мысли освятить участок земли возле фьорда под кладбище. Находят перепуганного священника, который так заикается от страха, стоя пред очами конунга, что тот бранится и прогоняет его прочь. Подходит стражник и объявляет:
– Здесь один из людей конунга Магнуса, он хочет говорить с тобой, государь…
Один из людей конунга Магнуса?..
Это Николас, тот, кто сопровождал Магнуса и Орма в Нидарос на переговоры со Сверриром. Ты не трус, Николас. Ты никогда не был красавцем, низкорослый и кривой, но зато ты мудрый, отважный и хитрый. Знаешь, что Сверрир теперь единовластный конунг. Выбирай же: служить ему или умереть.
Николас не участвовал в битве. Его маленькая шхуна замешкалась в устье фьорда и не поспела вовремя. Вообразим, что конунг Сверрир пожелает помиловать как можно больше своих бывших противников. Ему могут пригодиться твои услуги, Николас. И ты знаешь это.
Конунг благодарит его. Говорит:
– Я не доверяю тебе и никогда не буду. Но покуда власть моя, твое дело – верность.
Священник Николас освящает участок земли под кладбище, и наши павшие недруги могут быть погребены.
В тот же день находят тела Магнуса и Орма Конунгова Брата.
Я долго стою и смотрю на тело Магнуса. Дивлюсь, что же было в нем такого, что народ любил его больше, чем Сверрира. Ведь он был слабым конунгом? Не всегда учтив, но зато красив – немного узкоплечий, с мягкими светлыми волосами. Особым умом тоже не отличался.
Думаю, чрезмерная мудрость Сверрира причиной тому, что народ не смог полностью признать его своим конунгом. У Магнуса при всем его ничтожестве было нечто понятное народу: его слабости – это и их слабости, а сильных сторон негусто у всех.
Следующей ночью мы с конунгом долго разговаривали. Он хотел отвезти тело конунга Магнуса в Бьёргюн и замуровать в стену Церкви Христа.
– Пусть все любившие Магнуса проходят мимо своего мертвого конунга и кланяются ему, – говорит Сверрир.
Непостижимое зрелище – армада боевых кораблей выплывала из фьорда с одним мертвым конунгом на борту и другим живым. Живой не ликует. Он теперь единовластный конунг страны. В последующие дни некоторые из наших воинов умерли, растратив силы в сражении.
В Бьёргюне горожане приветствовали конунга Сверрира пышной процессией. После этого достали тело конунга Магнуса, чтобы замуровать его в стене церкви.
Люди идут мимо своего мертвого конунга – падают на колени и целуют его, плачут и стенают при виде его, в рыданиях отходят прочь. Все это видит конунг Сверрир. И молчит.
Потом он говорит речь над телом поверженного врага. Временами в его голосе ненависть, реже радость, а в основном – достоинство. Но я-то знаю, что под каменным лицом бушуют штормы.
Теперь все стало как прежде между нами.
В усадьбе у хребта Фимрейти один бонд усердно делал лопату.
ВЛАСТИТЕЛЬ И РАБ
Я – Сверрир, человек с далеких островов, конунг Норвегии, властитель и раб. Когда я стоял на палубе Мариина корабля, глядя, как над Сокнадалем стелется дым, будто жаркая мгла из глубин ада, тогда мои люди отвернулись от меня. Эти трусы подняли плечи от страха, спрятали глаза, – и это они, кто должен благодарить меня за все. И я, конунг Норвегии, испытывал те же чувства, что и они. Да, в самой глубине души, за непроницаемой, ледяной внешностью, лежало нечто подобное. Будто по слову Господа Всемогущего: слабость, раскаяние пред Господом, вопросы о правом и неправом, сомнения, – и все это словно ступень между жестокостью и милостью.
Из дыма над Сокнадалем встают видения: птицы над берегом Киркьюбё, моя добрая мать с твердым взглядом, старый отец Аудуна, Эйнар Мудрый, и она… За ней я бегу как пес, преследуя ее в горах; я бросаюсь в море, радостно смеясь и ликуя, выныриваю и снова выбираюсь на сушу. Я вижу ее в дыме над Сокнадалем. Мать моих сыновей, она вернулась ко мне и вновь отправилась за море, но уже под черным парусом, и живет теперь дома, под крышей из дерна. А может, на обратном пути ее настиг ураган? Что я знаю об этом, конунг Норвегии? Я, властитель и раб.
Я мог бы подсчитать для своих людей – и для Аудуна тоже – все «за» и «против» того, чтобы спалить Сокнадаль дотла. Я брал бы камешки и бросал их на полотно: «Это – страх, что конунг Магнус вернется обратно! А потому нам надо истребить своих противников в Сокнадале, чтобы они не напали на нас внезапно, в удобный для них момент. Это – боязнь того, что бонды и горожане в единой волне ненависти восстанут против меня – и вас тоже, – по всей Норвегии. Поэтому нам надо ударить первыми. А вот этот камешек, поменьше, чем остальные, – опасение, что если мы будем защищаться с мечом в руках, то против нас восстанут многие, и мечи у них будут больше наших. И что тогда? Вы же, безымянные воины, довольствуйтесь тем, что слушайте своего конунга, а сами помалкивайте. Я, конунг Норвегии, буду выбирать нам путь, и что бы я ни выбрал, меня все равно осудят».
Я вижу ее в дыме над Сокнадалем. Да, это Астрид, мать моих сыновей… Ветер уносит тебя и вновь возвращает ко мне: ты в моих воспаленных глазах, в гулких ударах сердца. Ты всегда будешь жить во мне.
На следующий день после битвы в Фимрейти, когда нестерпимо палило солнце и светил грозный свет с Божьих небес, мы вытащили из воды на берег множество трупов. А иные все еще лежат на дне моря, люди конунга Магнуса… Мы вылавливали их, укладывали на спины лошадей, – по трое или четверо, – будто бы это связки голов и ног, которые свешивались с коней. И тогда я подумал: а что, если это трупы моих сыновей?
Я знал, что это не так! И все равно позвал Аудуна, он не пришел; тогда я крикнул другим людям: они были послушны мне, как только может пожелать победный конунг. Но чего я ждал от них? Я, конунг, человек с далеких островов, который пожаловал в эту страну всего с одним-единственным спутником, выиграл борьбу и стал тем, чем является любой другой конунг: моя жалкая награда – властитель и раб, – так чего же я жду от этих людей, которые пришли на мой зов? Разве могли они предложить мне свою дружбу? Мне, конунгу, который одним словом может послать любого из них на смерть? Разве они могли подарить мне веселый смех или крепкий сон? Могли бы? И мог бы Аудун?
Пожалуй, Аудун мог бы. Путь назад, к нашей былой дружбе, будет долог, Аудун, если мы сможем пройти его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104