Королева полагается на него, а мне приходится заботиться о собственной безопасности.
Астансия фыркнула.
– Признаю, маркграфиня, что ваша атана выглядит внушительно, но ведь она, в конце концов, только женщина.
Элана улыбнулась.
– Баронесса, – ответила она, – вам бы следовало сказать это тем десятерым мужчинам, которых она уже убила.
Баронесса воззрилась на нее с ужасом.
– У эозийцев, миледи, уже имеется тонкий налет цивилизации, – пояснил ей Стрейджен, – но под ним, если копнуть поглубже, – мы остаемся все теми же дикарями.
– Это довольно утомительная поездка, барон Котэк, – говорил патриарх Эмбан, – но архипрелат и император состояли в переписке со времен падения Земоха и теперь оба чувствуют, что пришло время обменяться личными посланниками. В отсутствие прямых контактов легко возникнуть нежелательным недоразумениям, а мир уже достаточно испытал войн.
– Мудрое решение, ваша светлость. – Котэк был явно ошеломлен присутствием в его доме особ такого высокого ранга.
– Я пользуюсь в столице определенным признанием, сэр Бевьер, – надменно говорил Элрон. – Мои стихи имеют большой успех у людей образованных, однако для неграмотной черни их смысл недоступен. Я особенно известен своей способностью передавать цвета. Я полагаю, что цвет – это душа реального мира. Последние шесть месяцев я работал над «Одой к Голубому».
– Потрясающая настойчивость, – пробормотал Бевьер.
– Я стремлюсь к глубине и точности, – провозгласил Элрон. – Я уже создал двести шестьдесят три строфы, а до конца, боюсь, еще далеко.
Бевьер вздохнул.
– Поскольку я рыцарь церкви, у меня остается мало времени для изящной словесности, – посетовал он. – Мой обет призывает меня сосредоточиться на военных и религиозных трудах. Сэр Спархок куда более светский человек, нежели я, и его описания людей и стран весьма поэтичны.
– Это в высшей степени интересно, – солгал Элрон, всем своим видом выражая презрение профессионала к жалким потугам дилетантов. – Уделяет ли он внимание цвету?
– Скорее, мне кажется, свету, – отвечал Бевьер, – но ведь свет и цвет в сущности одно и то же, не так ли? Цвет не существует без света. Я помню, как-то он описывал улицу в Джирохе – это город на побережье Рендора, где солнце точно бьет по земле раскаленным молотом. Рано утром, еще до восхода солнца, когда ночь лишь начинает бледнеть, небо обретает цвет закаленной стали. Тени исчезают, и кажется, что все вокруг вытравлено, как гравюра, на этом бесконечном сером фоне. Дома в Джирохе все белого цвета, и женщины выходят к колодцам, торопясь успеть до восхода, когда еще не так жарко. Они в черных одеяниях и вуалях, скрывающих лица, и несут на плечах глиняные кувшины. Движутся они с врожденной грацией, какая недоступна самому опытному танцору. Их безмолвное и прекрасное шествие отмечает начало каждого дня в Джирохе – словно тени, приветствуют они рассвет ритуалом древним, как мир. А вы, Элрон, видели когда-нибудь этот странный свет перед восходом солнца?
– Я редко просыпаюсь раньше полудня, – неловко пробормотал юнец.
– Вам бы следовало иногда просыпаться на рассвете, – мягко предложил Бевьер. – В конце концов, истинный художник должен уметь жертвовать собой ради искусства.
– Прошу прощения, – резко сказал кудрявый поэт, – я должен удалиться. – Он едва заметно поклонился и поспешно бежал с униженным выражением на лице, сменившим ненадолго его привычную маску презрения.
– Это было жестоко, Бевьер, – упрекнул Спархок, – и вдобавок еще ты говорил от моего имени. Правда, должен признать, что у тебя несомненный литературный талант.
– Зато я добился желанного эффекта, Спархок. Если бы этот напыщенный молодой осел еще хоть что-то ляпнул свысока, я бы свернул ему шею. Две с лишним сотни виршей в оде к голубому цвету? Что за осел!
– В следующий раз, когда он наскучит тебе болтовней о голубом цвете, опиши ему Беллиом. Бевьер содрогнулся.
– Нет, Спархок, только не я. У меня от одной мысли о Беллиоме кровь стынет в жилах.
Спархок рассмеялся и, отойдя к окну, стал смотреть на дождь, хлещущий по стеклам.
К нему подошла Даная и взяла его за руку.
– Отец, неужели нам обязательно оставаться здесь на ночь? – тихо спросила она. – Меня уже тошнит от этих людей.
– Нам нужно укрыться от дождя, Даная.
– Если это все, что тебя беспокоит, я могу прекратить дождь. Если одна из этих омерзительных женщин еще раз начнет сюсюкать со мной, я превращу ее в жабу.
– У меня есть идея получше. – Спархок наклонился и взял ее на руки. – Притворись спящей, – посоветовал он.
Даная тотчас обмякла и повисла в его руках, точно сломанная кукла.
– Ты переигрываешь, – шепнул он. Отойдя в дальний угол залы, он уложил ее на диван и бережно укрыл дорожным плащом.
– И не храпи, – посоветовал он. – Ты для этого еще слишком молода.
Принцесса невинно взглянула на него.
– Не буду, Спархок. Поди принеси мне мою кошку. – Затем ее улыбка отвердела. – Приглядись внимательнее к нашему хозяину и его семейству, отец. Я думаю, ты увидишь, какие они на самом деле.
– Что ты задумала?
– Ничего. Я просто думаю, что ты увидишь их настоящее лицо.
– Мне и так неплохо видно.
– Ну, не совсем. Они изо всех сил стараются быть вежливыми, вот и приукрашивают себя, как могут. Давай-ка глянем на правду. Весь остаток вечера они будут говорить то, что думают и чувствуют на самом деле.
– Лучше не надо.
– Ты обязан быть храбрым, Спархок, и потом, эта жуткая семейка – типичные представители астелийского дворянства. Если ты сумеешь понять их – поймешь и то, что неладно в этом королевстве. – Даная посерьезнела. – В этом доме что-то есть, Спархок, – то, что нам обязательно нужно знать.
– Что именно?
– Не знаю. Будь внимателен, отец. Нынче вечером кто-то скажет тебе нечто очень важное. А теперь принеси кошку.
Ужин, поданный им в этот вечер, оказался отвратительной стряпней, а разговоры за столом были просто ужасны. Освобожденные от сдержанности чарами Данаи, барон и его домочадцы говорили то, что в обычном случае скрывали бы изо всех сил, и их злобное, пропитанное жалостью к себе тщеславие все сильнее проявлялось под влиянием скверного вина, которое вся семейка хлестала, точно забулдыги в портовой таверне.
– Я не создана для этой варварской глуши, – слезливо исповедовалась Катина бедной Мелидире. – Уж верно Бог не желал, чтобы я незамеченной цвела так далеко от света и веселья столицы. Нас жестоко обманули, когда мой брат собирался жениться на этой ужасной женщине. Ее родители заверяли нас, что поместье принесет нам богатство и высокое положение, но дохода от него едва хватает на то, чтобы прозябать узниками в этой дыре! Никакой надежды нет, что мы когда-нибудь сможем позволить себе дом в Дарсосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Астансия фыркнула.
– Признаю, маркграфиня, что ваша атана выглядит внушительно, но ведь она, в конце концов, только женщина.
Элана улыбнулась.
– Баронесса, – ответила она, – вам бы следовало сказать это тем десятерым мужчинам, которых она уже убила.
Баронесса воззрилась на нее с ужасом.
– У эозийцев, миледи, уже имеется тонкий налет цивилизации, – пояснил ей Стрейджен, – но под ним, если копнуть поглубже, – мы остаемся все теми же дикарями.
– Это довольно утомительная поездка, барон Котэк, – говорил патриарх Эмбан, – но архипрелат и император состояли в переписке со времен падения Земоха и теперь оба чувствуют, что пришло время обменяться личными посланниками. В отсутствие прямых контактов легко возникнуть нежелательным недоразумениям, а мир уже достаточно испытал войн.
– Мудрое решение, ваша светлость. – Котэк был явно ошеломлен присутствием в его доме особ такого высокого ранга.
– Я пользуюсь в столице определенным признанием, сэр Бевьер, – надменно говорил Элрон. – Мои стихи имеют большой успех у людей образованных, однако для неграмотной черни их смысл недоступен. Я особенно известен своей способностью передавать цвета. Я полагаю, что цвет – это душа реального мира. Последние шесть месяцев я работал над «Одой к Голубому».
– Потрясающая настойчивость, – пробормотал Бевьер.
– Я стремлюсь к глубине и точности, – провозгласил Элрон. – Я уже создал двести шестьдесят три строфы, а до конца, боюсь, еще далеко.
Бевьер вздохнул.
– Поскольку я рыцарь церкви, у меня остается мало времени для изящной словесности, – посетовал он. – Мой обет призывает меня сосредоточиться на военных и религиозных трудах. Сэр Спархок куда более светский человек, нежели я, и его описания людей и стран весьма поэтичны.
– Это в высшей степени интересно, – солгал Элрон, всем своим видом выражая презрение профессионала к жалким потугам дилетантов. – Уделяет ли он внимание цвету?
– Скорее, мне кажется, свету, – отвечал Бевьер, – но ведь свет и цвет в сущности одно и то же, не так ли? Цвет не существует без света. Я помню, как-то он описывал улицу в Джирохе – это город на побережье Рендора, где солнце точно бьет по земле раскаленным молотом. Рано утром, еще до восхода солнца, когда ночь лишь начинает бледнеть, небо обретает цвет закаленной стали. Тени исчезают, и кажется, что все вокруг вытравлено, как гравюра, на этом бесконечном сером фоне. Дома в Джирохе все белого цвета, и женщины выходят к колодцам, торопясь успеть до восхода, когда еще не так жарко. Они в черных одеяниях и вуалях, скрывающих лица, и несут на плечах глиняные кувшины. Движутся они с врожденной грацией, какая недоступна самому опытному танцору. Их безмолвное и прекрасное шествие отмечает начало каждого дня в Джирохе – словно тени, приветствуют они рассвет ритуалом древним, как мир. А вы, Элрон, видели когда-нибудь этот странный свет перед восходом солнца?
– Я редко просыпаюсь раньше полудня, – неловко пробормотал юнец.
– Вам бы следовало иногда просыпаться на рассвете, – мягко предложил Бевьер. – В конце концов, истинный художник должен уметь жертвовать собой ради искусства.
– Прошу прощения, – резко сказал кудрявый поэт, – я должен удалиться. – Он едва заметно поклонился и поспешно бежал с униженным выражением на лице, сменившим ненадолго его привычную маску презрения.
– Это было жестоко, Бевьер, – упрекнул Спархок, – и вдобавок еще ты говорил от моего имени. Правда, должен признать, что у тебя несомненный литературный талант.
– Зато я добился желанного эффекта, Спархок. Если бы этот напыщенный молодой осел еще хоть что-то ляпнул свысока, я бы свернул ему шею. Две с лишним сотни виршей в оде к голубому цвету? Что за осел!
– В следующий раз, когда он наскучит тебе болтовней о голубом цвете, опиши ему Беллиом. Бевьер содрогнулся.
– Нет, Спархок, только не я. У меня от одной мысли о Беллиоме кровь стынет в жилах.
Спархок рассмеялся и, отойдя к окну, стал смотреть на дождь, хлещущий по стеклам.
К нему подошла Даная и взяла его за руку.
– Отец, неужели нам обязательно оставаться здесь на ночь? – тихо спросила она. – Меня уже тошнит от этих людей.
– Нам нужно укрыться от дождя, Даная.
– Если это все, что тебя беспокоит, я могу прекратить дождь. Если одна из этих омерзительных женщин еще раз начнет сюсюкать со мной, я превращу ее в жабу.
– У меня есть идея получше. – Спархок наклонился и взял ее на руки. – Притворись спящей, – посоветовал он.
Даная тотчас обмякла и повисла в его руках, точно сломанная кукла.
– Ты переигрываешь, – шепнул он. Отойдя в дальний угол залы, он уложил ее на диван и бережно укрыл дорожным плащом.
– И не храпи, – посоветовал он. – Ты для этого еще слишком молода.
Принцесса невинно взглянула на него.
– Не буду, Спархок. Поди принеси мне мою кошку. – Затем ее улыбка отвердела. – Приглядись внимательнее к нашему хозяину и его семейству, отец. Я думаю, ты увидишь, какие они на самом деле.
– Что ты задумала?
– Ничего. Я просто думаю, что ты увидишь их настоящее лицо.
– Мне и так неплохо видно.
– Ну, не совсем. Они изо всех сил стараются быть вежливыми, вот и приукрашивают себя, как могут. Давай-ка глянем на правду. Весь остаток вечера они будут говорить то, что думают и чувствуют на самом деле.
– Лучше не надо.
– Ты обязан быть храбрым, Спархок, и потом, эта жуткая семейка – типичные представители астелийского дворянства. Если ты сумеешь понять их – поймешь и то, что неладно в этом королевстве. – Даная посерьезнела. – В этом доме что-то есть, Спархок, – то, что нам обязательно нужно знать.
– Что именно?
– Не знаю. Будь внимателен, отец. Нынче вечером кто-то скажет тебе нечто очень важное. А теперь принеси кошку.
Ужин, поданный им в этот вечер, оказался отвратительной стряпней, а разговоры за столом были просто ужасны. Освобожденные от сдержанности чарами Данаи, барон и его домочадцы говорили то, что в обычном случае скрывали бы изо всех сил, и их злобное, пропитанное жалостью к себе тщеславие все сильнее проявлялось под влиянием скверного вина, которое вся семейка хлестала, точно забулдыги в портовой таверне.
– Я не создана для этой варварской глуши, – слезливо исповедовалась Катина бедной Мелидире. – Уж верно Бог не желал, чтобы я незамеченной цвела так далеко от света и веселья столицы. Нас жестоко обманули, когда мой брат собирался жениться на этой ужасной женщине. Ее родители заверяли нас, что поместье принесет нам богатство и высокое положение, но дохода от него едва хватает на то, чтобы прозябать узниками в этой дыре! Никакой надежды нет, что мы когда-нибудь сможем позволить себе дом в Дарсосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143