Кроме того, отстранившийся от Иисуса предатель поместился в тени, где его не так видно, тогда как Фома находится напротив одного из окон, прорубленных Марко д'Оджоне в торцевой стене; поэтому указывающий кверху палец, крючковатый нос и выдающийся, как у беззубого старика, подбородок отчетливо обрисовываются на светлом небе. В свое время Зороастро ссылался на какую-то взлетающую птицу, которую якобы высмотрел в произведениях Мастера, говоря, что в действительности это не что иное, как его подпись. Теперь наиболее остроумные из друзей Леонардо также сообразили насчет указывающего пальца Фомы, обнаруживая в этом важное сходство его фигуры с фигурою ангела из «Мадонны в скалах».
– За время, разделяющее оба произведения, – сказал Джакопо Андреа Феррарский, – указательный палец преодолел расстояние в четверть круга и повернулся к полудню. И тут можно подразумевать полдень жизни и ее расцвет; с другой стороны, за истекшие четырнадцать лет ангел, выступающий теперь в виде апостола, преобразовался в крючконосого старика. Из такого затруднения легко выбраться, имея в виду, что есть природное время, одинаковое для всех, а есть время внутреннее, у выдающегося человека измеряемое его достижениями. И если ему сорок четыре, – с любезной улыбкой, обращаясь к Леонардо, закончил свою речь Джакопо Андреа, – этим не исключается, что его опытный в размышлении разум и изобретательность значительно старше. Таким образом, внешность апостола представляет собой аллегорию души живописца.
Обескураженный мерностью и быстротой, с какой прибывают приглашенные к трапезе апостолы, настоятель, не зная, к чему еще придраться, стал предъявлять Мастеру самые несправедливые обвинения, ссылаясь в отличие от прежних клеветнических выдумок на его излишнее усердие. Такова бесплодная изобретательность глупости.
64
В числе глупцов есть некая секта, называемая лицемерами, которые беспрерывно учатся обманывать себя и других, но больше других, чем себя, а в действительности обманывают больше себя, чем других; и это именно они упрекают живописцев, которые изучают в праздничные дни предметы, относящиеся к истинному познанию всех фигур, свойственных произведениям природы, и которые ревностно стараются по мере своих сил приобрести их знание.
– Пусть умолкнут такие хулители, – сказал Леонардо, – ибо в желании познать творца столь многих удивительных произведений и полюбить их великого изобретателя не следует терять и часу, поскольку утраченное время не возвращается с прибылью, как это бывает с деньгами, пущенными в оборот их владельцем.
Марко д'Оджоне – из-за своего упрямства он защищал правоту настоятеля, не допускавшего живописцев в трапезную по воскресеньям и другим праздничным дням, – умолк и принялся за работу: подгоняемый алчностью, Марко готов трудиться и по ночам, и когда угодно в неудобное время, хотя бы на словах строго придерживался церковных правил.
Картина еще не окончена, а Марко уже старается над ее повторением, понятное дело, значительно меньшего размера. Он настолько спешит, будто заранее осведомлен об участи величайшего после Коня произведения Мастера, когда несчастным хранителям придется над ним трястись, подобно кормилице над колыбелью, прослеживая, чтобы отставшая от грунта свернувшаяся чешуями краска не осыпалась от каких-нибудь незаметных глазу толчков или от простого бичевания воздуха при разговоре. Впрочем, торопливость Марко д'Оджоне отчасти объясняется его намерением скоро покинуть гнездо, в котором воспитывался. Теперь же, повторяя за Мастером, он как бы соразмеряет способность не окончательно развившихся крыльев с высотою, на которую поднят, чтобы, если упадет, не больно разбиться.
Самую настойчивую заботу не украшает корысть; к счастью, находятся – увы, не из числа живописцев – заботящиеся не только о произведениях творчества, но и о привычках, обычае и целиком жизненном облике подобных людей, справедливо находя это поучительным. Тогда среди братии монастыря находился племянник настоятеля, Маттео, семнадцати лет; этот Маттео Банделло недаром прислушивался и внимательно наблюдал – впоследствии он стал писателем и уберег драгоценные сведения для потомства.
«Флорентиец имел обыкновение, как я много раз видел и наблюдал, рано утром влезать на помост и от восхода солнца до сумерек не выпускать кисти из рук и, забывая о еде и питье, беспрерывно писать. Однако затем могло пройти два, три и четыре дня, в течение которых он не брался за работу или проводил около картины один, два или три часа, но только созерцал, рассматривая и внутренне обсуждая и оценивая ее фигуры. Я видел также, как в соответствии с тем, что ему подсказывал его произвол, он уходил в полдень, когда солнце находится в созвездии Льва, из Корте Веккио, где он делал из глины своего удивительного Коня, и шел к монастырю делла Грацие. Там он влезал на помост, брал кисть, делал один или два мазка по какой-нибудь из фигур и сразу затем спускался оттуда, и уходил, и шел в другое место».
Все это похоже: Мастер, если бы его не преследовали заказчики, ни одного произведения не объявлял бы законченным и не выпускал бы из мастерской, а живопись в делла Грацие и вовсе увязла бы в бесконечном обдумывании и обсуждении – с самим собой, и с приятелями, и с разными посторонними лицами. Напрасно отец Винченцо надеялся, что, отложив в сторону уголь и взявшись за кисть, живописец оставит проволочки, настоятелю приходилось огорчаться как прежде. Избранный Мастером, хотя и мало проверенный практикой способ живописи смесью темперы и масла по сухой штукатурке хорошо пригоден для переделок и улучшений, тогда как живопись по сырому не дала бы возможности сделать один-два мазка и затем спуститься с лесов, покинуть трапезную и временно отдаться другому занятию. Леонардо как раз начал лепить всадника для своего Коня, хотя лучше бы он этого не делал, поскольку фигура герцога Франческо из-за ее надменного вида послужила причиной разрушения памятника, так как неприятели Сфорца этого не вынесли.
Между тем негодяям следовало бы поучиться благородству поведения у Мастера, презиравшего применяющих силу, мало того, он учил исследовать и принимать к сведению аргументацию противника, и какой бы возмутительной она ни была, предпочитал ее аргументации доброжелателей и пояснял это следующими словами:
Будь расположен столь же охотно выслушивать то, что твои противники говорят о твоих произведениях, как и то, что говорят друзья: ведь если это истинный друг, то он второе ты сам, а противоположное этому ты найдешь во враге. Друг же может ошибаться.
Осенью 1496 года с окончанием торжественных празднеств по случаю вручения Моро императорской инвеституры вместе с титулом герцога Миланского Мастер послал Больтраффио в Павию, чтобы тот приступил к обещанной картине с изображением герцогини Изабеллы в виде св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
– За время, разделяющее оба произведения, – сказал Джакопо Андреа Феррарский, – указательный палец преодолел расстояние в четверть круга и повернулся к полудню. И тут можно подразумевать полдень жизни и ее расцвет; с другой стороны, за истекшие четырнадцать лет ангел, выступающий теперь в виде апостола, преобразовался в крючконосого старика. Из такого затруднения легко выбраться, имея в виду, что есть природное время, одинаковое для всех, а есть время внутреннее, у выдающегося человека измеряемое его достижениями. И если ему сорок четыре, – с любезной улыбкой, обращаясь к Леонардо, закончил свою речь Джакопо Андреа, – этим не исключается, что его опытный в размышлении разум и изобретательность значительно старше. Таким образом, внешность апостола представляет собой аллегорию души живописца.
Обескураженный мерностью и быстротой, с какой прибывают приглашенные к трапезе апостолы, настоятель, не зная, к чему еще придраться, стал предъявлять Мастеру самые несправедливые обвинения, ссылаясь в отличие от прежних клеветнических выдумок на его излишнее усердие. Такова бесплодная изобретательность глупости.
64
В числе глупцов есть некая секта, называемая лицемерами, которые беспрерывно учатся обманывать себя и других, но больше других, чем себя, а в действительности обманывают больше себя, чем других; и это именно они упрекают живописцев, которые изучают в праздничные дни предметы, относящиеся к истинному познанию всех фигур, свойственных произведениям природы, и которые ревностно стараются по мере своих сил приобрести их знание.
– Пусть умолкнут такие хулители, – сказал Леонардо, – ибо в желании познать творца столь многих удивительных произведений и полюбить их великого изобретателя не следует терять и часу, поскольку утраченное время не возвращается с прибылью, как это бывает с деньгами, пущенными в оборот их владельцем.
Марко д'Оджоне – из-за своего упрямства он защищал правоту настоятеля, не допускавшего живописцев в трапезную по воскресеньям и другим праздничным дням, – умолк и принялся за работу: подгоняемый алчностью, Марко готов трудиться и по ночам, и когда угодно в неудобное время, хотя бы на словах строго придерживался церковных правил.
Картина еще не окончена, а Марко уже старается над ее повторением, понятное дело, значительно меньшего размера. Он настолько спешит, будто заранее осведомлен об участи величайшего после Коня произведения Мастера, когда несчастным хранителям придется над ним трястись, подобно кормилице над колыбелью, прослеживая, чтобы отставшая от грунта свернувшаяся чешуями краска не осыпалась от каких-нибудь незаметных глазу толчков или от простого бичевания воздуха при разговоре. Впрочем, торопливость Марко д'Оджоне отчасти объясняется его намерением скоро покинуть гнездо, в котором воспитывался. Теперь же, повторяя за Мастером, он как бы соразмеряет способность не окончательно развившихся крыльев с высотою, на которую поднят, чтобы, если упадет, не больно разбиться.
Самую настойчивую заботу не украшает корысть; к счастью, находятся – увы, не из числа живописцев – заботящиеся не только о произведениях творчества, но и о привычках, обычае и целиком жизненном облике подобных людей, справедливо находя это поучительным. Тогда среди братии монастыря находился племянник настоятеля, Маттео, семнадцати лет; этот Маттео Банделло недаром прислушивался и внимательно наблюдал – впоследствии он стал писателем и уберег драгоценные сведения для потомства.
«Флорентиец имел обыкновение, как я много раз видел и наблюдал, рано утром влезать на помост и от восхода солнца до сумерек не выпускать кисти из рук и, забывая о еде и питье, беспрерывно писать. Однако затем могло пройти два, три и четыре дня, в течение которых он не брался за работу или проводил около картины один, два или три часа, но только созерцал, рассматривая и внутренне обсуждая и оценивая ее фигуры. Я видел также, как в соответствии с тем, что ему подсказывал его произвол, он уходил в полдень, когда солнце находится в созвездии Льва, из Корте Веккио, где он делал из глины своего удивительного Коня, и шел к монастырю делла Грацие. Там он влезал на помост, брал кисть, делал один или два мазка по какой-нибудь из фигур и сразу затем спускался оттуда, и уходил, и шел в другое место».
Все это похоже: Мастер, если бы его не преследовали заказчики, ни одного произведения не объявлял бы законченным и не выпускал бы из мастерской, а живопись в делла Грацие и вовсе увязла бы в бесконечном обдумывании и обсуждении – с самим собой, и с приятелями, и с разными посторонними лицами. Напрасно отец Винченцо надеялся, что, отложив в сторону уголь и взявшись за кисть, живописец оставит проволочки, настоятелю приходилось огорчаться как прежде. Избранный Мастером, хотя и мало проверенный практикой способ живописи смесью темперы и масла по сухой штукатурке хорошо пригоден для переделок и улучшений, тогда как живопись по сырому не дала бы возможности сделать один-два мазка и затем спуститься с лесов, покинуть трапезную и временно отдаться другому занятию. Леонардо как раз начал лепить всадника для своего Коня, хотя лучше бы он этого не делал, поскольку фигура герцога Франческо из-за ее надменного вида послужила причиной разрушения памятника, так как неприятели Сфорца этого не вынесли.
Между тем негодяям следовало бы поучиться благородству поведения у Мастера, презиравшего применяющих силу, мало того, он учил исследовать и принимать к сведению аргументацию противника, и какой бы возмутительной она ни была, предпочитал ее аргументации доброжелателей и пояснял это следующими словами:
Будь расположен столь же охотно выслушивать то, что твои противники говорят о твоих произведениях, как и то, что говорят друзья: ведь если это истинный друг, то он второе ты сам, а противоположное этому ты найдешь во враге. Друг же может ошибаться.
Осенью 1496 года с окончанием торжественных празднеств по случаю вручения Моро императорской инвеституры вместе с титулом герцога Миланского Мастер послал Больтраффио в Павию, чтобы тот приступил к обещанной картине с изображением герцогини Изабеллы в виде св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129