вероятно, совершит прогулку, хотя погода и не располагает к этому, Марсенда рано ложится, вагонная тряска очень утомляет ее. Когда Рикардо Рейс войдет в гостиную, там будет лишь несколько мрачных фигур — кто листает газеты, кто просто зевает, а радио тихонько журчит португальскими песенками из последнего ревю, такими пронзительно-визгливыми, что не спасает и приглушенный звук. То ли от тусклого света, то ли от хмурых лиц зеркало напоминает аквариум, и Рикардо Рейсу, пересекающему гостиную из конца в конец — главное не поворачиваться спиной и бежать, чуть выйдя за дверь — кажется, что он движется в этой зеленоватой глубине, словно по дну океана, между обломками кораблей и телами утопленников, о, как бы выплыть, выбраться наружу, на поверхность, на воздух. Он меланхолично поднимается в свой холодный номер: отчего же эти маленькие препятствия так его огорчают? что ему до этих людей из Коимбры, раз в месяц приезжающих в Лиссабон; этот врач не ищет себе пациентов, этому поэту не нужны музы-вдохновительницы, этот мужчина не ищет себе невесту и в Португалию он вернулся не за тем, чтобы жениться, да опять же и разница в возрасте, в данном случае — -весьма значительная. Мысли эти принадлежат не Рикардо Рейсу и даже не одному из тех бесчисленных, кто обитает в нем: мысли существуют сами по себе, разворачиваясь виток за витком, а он лишь с легким недоумением следит, как разматывается эта нить, ведущая его по неведомым стезям и коридорам туда, где стоит девушка в подвенечном платье, которая не может держать букет, потому что когда пройдут они вокруг аналоя и по ковровой дорожке под звуки свадебного марша направятся к выходу, правая ее рука будет занята его рукой. Как видим, Рикардо Рейс уже взял бразды мышления, сам правит своими мыслями, пользуясь ими, чтобы вышутить себя самого: и свадебный марш, и ковровая дорожка — суть игра воображения, а раз игра, то, значит, предназначена она для развлечения, не так ли? — а теперь, чтобы столь лирическая история завершилась счастливым концом, он, свершив подвиг клинициста, вложит букет Марсенде в левую руку, и та удержит его без всякой посторонней помощи, и вот теперь пусть исчезнут алтарь и священник, смолкнет музыка, сгинут в дыму и пыли гости заодно с новобрачным: врач вылечил больную, все прочее должно быть творением поэта. В оду, написанную алкеевой строфой, не уместятся все те романтические эпизоды, которые мы намеревались продемонстрировать, если, впрочем, нужда в этом еще не отпала, ибо не столь уж редки случаи, когда написанное опровергается тем, что было прожито, испытано на самом деле и что могло бы послужить для него источником. А потому не спрашивайте поэта, что чувствовал он, о чем думал, не вынуждайте его изъяснять словами, из чего он делает стихи. Случись такое — и всякое вдохновение как рукой снимет.
Минула ночь, Лидия не спустилась к нему, нотариус Сампайо воротился поздно, Фернандо Пессоа обретается неведомо где. Потом пришел день, Лидия унесла гладить костюм, Марсенда с отцом вышли из отеля: К врачу пошли, на физиоцарапию, объясняет, перевирая ученое слово, управляющий Сальвадор, а Рикардо Рейс впервые задумался вот над какой несообразностью: зачем возить пациентку в Лиссабон из Коимбры, где такое количество и разнообразие врачей, где можно получить любое лечение, какие угодно процедуры — ультрафиолет, например, — их так широко применяют, но ей, пожалуй, мало от них будет толку, и эти сомнения одолевают Рикардо Рейса, пока он спускается по Шиадо, чтобы приобрести себе билет в Национальный Театр, но отвлекается от них при виде того, сколько людей в трауре встречается ему — дамы под вуалью, черные галстуки и печальный вид у мужчин, а у некоторых изъявление скорби простерлось до креповой ленты на шляпе, ах да, сегодня же похороны английского короля Георга V, нашего давнего союзника. Несмотря на официально объявленный траур, спектакль не отменили, что ж поделаешь, жизнь продолжается. Кассир продал ему билет в партер и сообщил: Сегодня вечером будут рыбаки. Какие рыбаки? — удивился Рикардо Рейс и сразу же понял, что допустил непростительную ошибку, кассир, омрачив чело и интонацию, ответил: Из Назаре, разумеется, еще бы не разумелось, кому ж и быть в театре, как не тем, про кого пьеса, и что делать в театре рыбакам из Капарисы, к примеру, или же из Повоа, впрочем, в появлении этих, назарейских, смысла не больше — им оплатили дорогу в оба конца, предоставят ночлег, чтобы народ мог поучаствовать в таинстве художественного творчества, предметом коего он в данном случае является, выделят представителей, мужчин и женщин: В Лиссабон! в Лиссабон! увидим тамошнее море, надо же, волны на подмостках сцены прямо как настоящие, любопытно поглядеть, как г-жа Пальмира Бастос будет изображать тетушку Жертрудес, а г-жа Амелия — Марию, а г-жа Лаланда — Розу, и все они вместе — представлять нашу жизнь, ну, а раз уж все равно будем в столице, используем такую возможность, попросим правительство, пусть ради всего святого построит нам причал, ибо нужда в нем великая и давняя — с тех самых пор, как впервые вышел в море корабль. Рикардо Рейс целый день бродил по окрестным кафе, любовался тем, как споро подвигаются работы по реконструкции театра «Эдем», скоро уж леса снимут, пусть все знают, что Лиссабон растет и хорошеет, ибо торжество прогресса неостановимо, и скоро будет ничем не хуже крупнейших европейских городов, а иначе и быть не может, потому что он — столица империи. Ужинать в отеле Рикардо Рейс не стал, а зашел туда лишь переодеться — пиджак и брюки, равно как и жилет, аккуратнейшим образом висели на вешалке, и не было на них ни морщинки, ни складочки, поистине чудотворны руки любящей — да простится нам это преувеличение, ибо нет и не может быть любви в происходящем по ночам между горничной и постояльцем, поэтом и женщиной, которую по чистой случайности зовут Лидия, как и героиню его од, которой повезло все же меньше, потому что из этой Лидии, в отличие от Лидии той, не исторгнуть ни стонов, ни бессвязного шепота страсти — все бы ей сидеть на берегу ручья, все бы ей слушать: Страх пред судьбою мрачит мою душу. Он съел бифштекс в кафе «Мартиньо», что на площади Россио, посмотрел, как спорят игроки, как треснутый слоновой кости шар скользит и вьется по сукну бильярда — чудесен и блажен язык наш, который, чем больше выкручивают его и ломают, тем больше способен сказать — а потом, поскольку уже пора было отправляться в театр, вышел и вошел, затесавшись между двух многочисленных семей, ибо не хотел, чтобы его заметили раньше, чем он сам не выберет для этого подходящую минуту, и одному Богу известно, какими стратегическими расчетами он при этом руководствовался. Не останавливаясь, проходит он через фойе, которое когда-нибудь мы будем называть атриумом или вестибюлем, если к тому времени не прилетит из другого языка другое слово, означающее то же самое или нечто большее или ничего не значащее вовсе, как например, какой-нибудь hall, который в наших португальских устах делается загадочно ал , хорошо хоть, не гол, а капельдинер по левому проходу доводит его до седьмого ряда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Минула ночь, Лидия не спустилась к нему, нотариус Сампайо воротился поздно, Фернандо Пессоа обретается неведомо где. Потом пришел день, Лидия унесла гладить костюм, Марсенда с отцом вышли из отеля: К врачу пошли, на физиоцарапию, объясняет, перевирая ученое слово, управляющий Сальвадор, а Рикардо Рейс впервые задумался вот над какой несообразностью: зачем возить пациентку в Лиссабон из Коимбры, где такое количество и разнообразие врачей, где можно получить любое лечение, какие угодно процедуры — ультрафиолет, например, — их так широко применяют, но ей, пожалуй, мало от них будет толку, и эти сомнения одолевают Рикардо Рейса, пока он спускается по Шиадо, чтобы приобрести себе билет в Национальный Театр, но отвлекается от них при виде того, сколько людей в трауре встречается ему — дамы под вуалью, черные галстуки и печальный вид у мужчин, а у некоторых изъявление скорби простерлось до креповой ленты на шляпе, ах да, сегодня же похороны английского короля Георга V, нашего давнего союзника. Несмотря на официально объявленный траур, спектакль не отменили, что ж поделаешь, жизнь продолжается. Кассир продал ему билет в партер и сообщил: Сегодня вечером будут рыбаки. Какие рыбаки? — удивился Рикардо Рейс и сразу же понял, что допустил непростительную ошибку, кассир, омрачив чело и интонацию, ответил: Из Назаре, разумеется, еще бы не разумелось, кому ж и быть в театре, как не тем, про кого пьеса, и что делать в театре рыбакам из Капарисы, к примеру, или же из Повоа, впрочем, в появлении этих, назарейских, смысла не больше — им оплатили дорогу в оба конца, предоставят ночлег, чтобы народ мог поучаствовать в таинстве художественного творчества, предметом коего он в данном случае является, выделят представителей, мужчин и женщин: В Лиссабон! в Лиссабон! увидим тамошнее море, надо же, волны на подмостках сцены прямо как настоящие, любопытно поглядеть, как г-жа Пальмира Бастос будет изображать тетушку Жертрудес, а г-жа Амелия — Марию, а г-жа Лаланда — Розу, и все они вместе — представлять нашу жизнь, ну, а раз уж все равно будем в столице, используем такую возможность, попросим правительство, пусть ради всего святого построит нам причал, ибо нужда в нем великая и давняя — с тех самых пор, как впервые вышел в море корабль. Рикардо Рейс целый день бродил по окрестным кафе, любовался тем, как споро подвигаются работы по реконструкции театра «Эдем», скоро уж леса снимут, пусть все знают, что Лиссабон растет и хорошеет, ибо торжество прогресса неостановимо, и скоро будет ничем не хуже крупнейших европейских городов, а иначе и быть не может, потому что он — столица империи. Ужинать в отеле Рикардо Рейс не стал, а зашел туда лишь переодеться — пиджак и брюки, равно как и жилет, аккуратнейшим образом висели на вешалке, и не было на них ни морщинки, ни складочки, поистине чудотворны руки любящей — да простится нам это преувеличение, ибо нет и не может быть любви в происходящем по ночам между горничной и постояльцем, поэтом и женщиной, которую по чистой случайности зовут Лидия, как и героиню его од, которой повезло все же меньше, потому что из этой Лидии, в отличие от Лидии той, не исторгнуть ни стонов, ни бессвязного шепота страсти — все бы ей сидеть на берегу ручья, все бы ей слушать: Страх пред судьбою мрачит мою душу. Он съел бифштекс в кафе «Мартиньо», что на площади Россио, посмотрел, как спорят игроки, как треснутый слоновой кости шар скользит и вьется по сукну бильярда — чудесен и блажен язык наш, который, чем больше выкручивают его и ломают, тем больше способен сказать — а потом, поскольку уже пора было отправляться в театр, вышел и вошел, затесавшись между двух многочисленных семей, ибо не хотел, чтобы его заметили раньше, чем он сам не выберет для этого подходящую минуту, и одному Богу известно, какими стратегическими расчетами он при этом руководствовался. Не останавливаясь, проходит он через фойе, которое когда-нибудь мы будем называть атриумом или вестибюлем, если к тому времени не прилетит из другого языка другое слово, означающее то же самое или нечто большее или ничего не значащее вовсе, как например, какой-нибудь hall, который в наших португальских устах делается загадочно ал , хорошо хоть, не гол, а капельдинер по левому проходу доводит его до седьмого ряда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130