Много, в конце концов, психически больных или изломанных жизнью людей…
Против сидельца стены и решетки, бактерии и люди. Все против него. Порой даже он сам против себя.
Он сидит, и время тянется медленно. И в стенах тюремных ничего не происходит.
И все же тюрьма живет. Она наполнена явными и тайными движениями, борьбой, катастрофами, победами, страстями. Она хранит в себе память о тысячах, десятках тысяч арестантов. Если бы стены Владимирки могли заговорить! О, если бы они смогли заговорить… но стены молчат.
…Следствие по делу Таранова двигалось не шатко не валко. Собственно, все сводилось к тому, что Ивана изредка дергали на допросы, но он молчал, протоколов не подписывал. Адвокат приходил, вел с Иваном задушевные беседы. Сразу было видно – адвокат не простой, «специального назначения». Он уговаривал дать чистосердечные показания, потому как дело – труба. Срок дадут «огромный. Поверьте мне, Иван Сергеевич, огромный, и даже Плевако, Спасович и Карабчевский вместе взятые ничего не смогли бы сделать. Сотрудничая же со следствием, можно добиться значительных… поверьте мне, значительных успехов». Адвокат приносил сигареты, бутерброды, совал Ивану телефон – вы можете позвонить куда угодно. Таранов сигареты брал, бутерброды ел и с радостью воспользовался телефоном. Поставил условие: адвокат затыкает уши, отворачивается и не слушает разговор. Тот сразу согласился, уши «заткнул» и превратился в одно большое ухо.
– Это я, – тихо сказал Таранов в трубку. – Дела хреновые. Если не окажете помощь – всех сдам… Мне пожизненное светит… А что хотите, то и делайте – хоть штурмом централ берите. Я вас предупредил. Чао!
После встречи с подзащитным адвокат скоренько побежал к следователю прокуратуры с докладом: есть контакт. Следак немедля стал пробивать телефон. Телефон оказался питерский, срочный запрос в Петербург принес ответ: номер принадлежит дежурному ГУВД… Следак захлопал глазами, потом обозвал Таранова сволочью, а адвоката идиотом. Потом долго хохотал.
Граф, когда Иван рассказал ему о «секретном» звонке в Питер, хохотал еще дольше. Отсмеявшись, сказал:
– Давайте, Иван Сергеич, организую вам нормального адвоката. Денег никаких не надо.
– Спасибо, Василий Тимофеич, – ответил Иван. – Ни к чему. Вы и так много для меня сделали.
– Пустое, – махнул рукой вор.
– Кстати, – сказал Иван, – можно вопрос?
– Конечно.
– Вы ко мне очень хорошо, по-человечески, отнеслись. Почему, Василий Тимофеевич?
Граф помолчал, потом ответил:
– Ну, во-первых, относиться по-человечески нужно ко всем. Я, Иван, длинную жизнь прожил. И людей видел, и нелюдей. В тюрьме ведь ничего не скроешь. Она все дерьмо человеческое проявляет. В тебе я сразу характер разглядел. Еще в ИВС… Но даже если б не разглядел – нет у меня права худо о человеке думать, пока я его не знаю по-настоящему. Но – повторю – в тюрьме или на зоне ничего не скроешь. Тюрьма разберется и каждому воздаст по справедливости.
– Так ли уж тюрьма справедлива, Василий Тимофеич? – спросил Иван. Граф вздохнул, надолго задумался.
– Не все так просто, Сергеич, – ответил после паузы. – Тюрьма – она разная. Я человек старый, я еще ЖИГАНОВ некоторых застал. Наслушался их рассказов о нэпманском времени. Колоритные, доложу я тебе, были личности… С шиком жизнь прожигали, нэпманов грабили, на лихачах раскатывали. Ботиночки «джимми», брюки «оксфорд», наганы-браунинги, малины-марухи. Кровь, однако, лили не по-божески. Но и их уничтожали безжалостно. Кого при арестах, кого в лагерях… Вообще, тоталитарные режимы жестко действуют – им «альтернативная власть» не нужна. Железный Римлянин Бенито Муссолини на Сицилии ой полютовал, но донов тамошних прижал крепко. Да и Шикльгрубер в фатерлянде уркаганов тамошних – фрицев-гансов – на айн-цвай перековываться в лагеря пристроил. Арбайт махт фрай! И у нас то же самое было: в тридцатых годах всю ментуру подчинили ОГПУ. А ОГПУ – это, батенька, орган карающий. Хотя они больше по политическим били, но и блатным в ежовых-то рукавицах не сладко пришлось…Я к чему такой исторический экскурс устроил? Да к тому, что закон воровской от жиганов происходит, по которому тюрьма и живет. Или, по крайней мере, должна жить. Потому что закон воровской на справедливости построен.
– Ой ли, Василий Тимофеич? – усомнился Иван.
– Именно так, Иван Сергеич. На справедливости. Закон не с бухты-барахты появился. Он арестанту необходим. Он учит жить достойно, по совести, и пресекает беспредел. Закон направлен на защиту правого и наказание виноватого. Задумайтесь, Иван Сергеич: где больше всего беспредела? На общем режиме. А почему? Да потому, что сидит там шпана. Традиций не знают, закон не уважают. Стучат куму друг на друга – караул! Опускают людей, насильно петушат. А закон-то обратного требует: не стучи. Не бери чужого. Не унижай человека. Опустить кого-либо без серьезных оснований не моги! Даже если упорол человек косяк – он имеет право на разбор. И на защиту. Да взять тот же случай с Пароходом. Вот до чего додумался – дырявого натравить на человека! Я давно сижу, но с таким не сталкивался. Слышал, что бывают на дальних лагерях такие вещи, но сам не сталкивался… Впрочем, Парохода судьба наказала.
– А соблюдается закон-то? – спросил Таранов с иронией.
– В том-то и беда, что часто не соблюдается, Иван Сергеич. Вырождаются традиции, мельчают люди. Уже и воры совсем не те стали. Раньше как было? Если ты вор – живи вором. Семьи у вора быть не должно, дома быть не должно… с властями – никаких контактов. Я еще старых воров застал. Удивительные были люди. Кремни. По полжизни на зонах. Но порядок держали. Если вор на зоне – там порядок. Правильный вор зону держит. Сам из БУРа не выходит, на воде и хлебе, но беспредельничать никому не дает, зону греет, вопросы решает. Изводили воров всячески. Стравливали между собой, ломали… навязали «сучью войну». Некоторые – даже неглупые люди – считают, что «сучья война» сама по себе произошла. Что, мол, правильные воры схлестнулись с теми, кто кодекс воровской нарушил, от власти оружие принял и на фронт пошел. Но не так все просто… Были, конечно, воры, кто фронтовиков «суками» посчитал. Были. Однако же и рука властей здесь присутствовала. Не даром же аккурат в 47-м вышел Указ об усилении ответственности за кражи. Менты ловко сложный момент использовали. Пошла между ворами резня – кровавая. Страшная. А менты здесь «помогали» – загоняли в одну зону и правильных воров и «ссученных». Если не удавалось между собой стравить – мужиков натравливали. Ох, лютая резня шла. Тогда, в конце сороковых – начале пятидесятых, много блатарей погибло. Тяжелое было для воров время, трудное… Про тех, которые сломались или отошли, – молчу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Против сидельца стены и решетки, бактерии и люди. Все против него. Порой даже он сам против себя.
Он сидит, и время тянется медленно. И в стенах тюремных ничего не происходит.
И все же тюрьма живет. Она наполнена явными и тайными движениями, борьбой, катастрофами, победами, страстями. Она хранит в себе память о тысячах, десятках тысяч арестантов. Если бы стены Владимирки могли заговорить! О, если бы они смогли заговорить… но стены молчат.
…Следствие по делу Таранова двигалось не шатко не валко. Собственно, все сводилось к тому, что Ивана изредка дергали на допросы, но он молчал, протоколов не подписывал. Адвокат приходил, вел с Иваном задушевные беседы. Сразу было видно – адвокат не простой, «специального назначения». Он уговаривал дать чистосердечные показания, потому как дело – труба. Срок дадут «огромный. Поверьте мне, Иван Сергеевич, огромный, и даже Плевако, Спасович и Карабчевский вместе взятые ничего не смогли бы сделать. Сотрудничая же со следствием, можно добиться значительных… поверьте мне, значительных успехов». Адвокат приносил сигареты, бутерброды, совал Ивану телефон – вы можете позвонить куда угодно. Таранов сигареты брал, бутерброды ел и с радостью воспользовался телефоном. Поставил условие: адвокат затыкает уши, отворачивается и не слушает разговор. Тот сразу согласился, уши «заткнул» и превратился в одно большое ухо.
– Это я, – тихо сказал Таранов в трубку. – Дела хреновые. Если не окажете помощь – всех сдам… Мне пожизненное светит… А что хотите, то и делайте – хоть штурмом централ берите. Я вас предупредил. Чао!
После встречи с подзащитным адвокат скоренько побежал к следователю прокуратуры с докладом: есть контакт. Следак немедля стал пробивать телефон. Телефон оказался питерский, срочный запрос в Петербург принес ответ: номер принадлежит дежурному ГУВД… Следак захлопал глазами, потом обозвал Таранова сволочью, а адвоката идиотом. Потом долго хохотал.
Граф, когда Иван рассказал ему о «секретном» звонке в Питер, хохотал еще дольше. Отсмеявшись, сказал:
– Давайте, Иван Сергеич, организую вам нормального адвоката. Денег никаких не надо.
– Спасибо, Василий Тимофеич, – ответил Иван. – Ни к чему. Вы и так много для меня сделали.
– Пустое, – махнул рукой вор.
– Кстати, – сказал Иван, – можно вопрос?
– Конечно.
– Вы ко мне очень хорошо, по-человечески, отнеслись. Почему, Василий Тимофеевич?
Граф помолчал, потом ответил:
– Ну, во-первых, относиться по-человечески нужно ко всем. Я, Иван, длинную жизнь прожил. И людей видел, и нелюдей. В тюрьме ведь ничего не скроешь. Она все дерьмо человеческое проявляет. В тебе я сразу характер разглядел. Еще в ИВС… Но даже если б не разглядел – нет у меня права худо о человеке думать, пока я его не знаю по-настоящему. Но – повторю – в тюрьме или на зоне ничего не скроешь. Тюрьма разберется и каждому воздаст по справедливости.
– Так ли уж тюрьма справедлива, Василий Тимофеич? – спросил Иван. Граф вздохнул, надолго задумался.
– Не все так просто, Сергеич, – ответил после паузы. – Тюрьма – она разная. Я человек старый, я еще ЖИГАНОВ некоторых застал. Наслушался их рассказов о нэпманском времени. Колоритные, доложу я тебе, были личности… С шиком жизнь прожигали, нэпманов грабили, на лихачах раскатывали. Ботиночки «джимми», брюки «оксфорд», наганы-браунинги, малины-марухи. Кровь, однако, лили не по-божески. Но и их уничтожали безжалостно. Кого при арестах, кого в лагерях… Вообще, тоталитарные режимы жестко действуют – им «альтернативная власть» не нужна. Железный Римлянин Бенито Муссолини на Сицилии ой полютовал, но донов тамошних прижал крепко. Да и Шикльгрубер в фатерлянде уркаганов тамошних – фрицев-гансов – на айн-цвай перековываться в лагеря пристроил. Арбайт махт фрай! И у нас то же самое было: в тридцатых годах всю ментуру подчинили ОГПУ. А ОГПУ – это, батенька, орган карающий. Хотя они больше по политическим били, но и блатным в ежовых-то рукавицах не сладко пришлось…Я к чему такой исторический экскурс устроил? Да к тому, что закон воровской от жиганов происходит, по которому тюрьма и живет. Или, по крайней мере, должна жить. Потому что закон воровской на справедливости построен.
– Ой ли, Василий Тимофеич? – усомнился Иван.
– Именно так, Иван Сергеич. На справедливости. Закон не с бухты-барахты появился. Он арестанту необходим. Он учит жить достойно, по совести, и пресекает беспредел. Закон направлен на защиту правого и наказание виноватого. Задумайтесь, Иван Сергеич: где больше всего беспредела? На общем режиме. А почему? Да потому, что сидит там шпана. Традиций не знают, закон не уважают. Стучат куму друг на друга – караул! Опускают людей, насильно петушат. А закон-то обратного требует: не стучи. Не бери чужого. Не унижай человека. Опустить кого-либо без серьезных оснований не моги! Даже если упорол человек косяк – он имеет право на разбор. И на защиту. Да взять тот же случай с Пароходом. Вот до чего додумался – дырявого натравить на человека! Я давно сижу, но с таким не сталкивался. Слышал, что бывают на дальних лагерях такие вещи, но сам не сталкивался… Впрочем, Парохода судьба наказала.
– А соблюдается закон-то? – спросил Таранов с иронией.
– В том-то и беда, что часто не соблюдается, Иван Сергеич. Вырождаются традиции, мельчают люди. Уже и воры совсем не те стали. Раньше как было? Если ты вор – живи вором. Семьи у вора быть не должно, дома быть не должно… с властями – никаких контактов. Я еще старых воров застал. Удивительные были люди. Кремни. По полжизни на зонах. Но порядок держали. Если вор на зоне – там порядок. Правильный вор зону держит. Сам из БУРа не выходит, на воде и хлебе, но беспредельничать никому не дает, зону греет, вопросы решает. Изводили воров всячески. Стравливали между собой, ломали… навязали «сучью войну». Некоторые – даже неглупые люди – считают, что «сучья война» сама по себе произошла. Что, мол, правильные воры схлестнулись с теми, кто кодекс воровской нарушил, от власти оружие принял и на фронт пошел. Но не так все просто… Были, конечно, воры, кто фронтовиков «суками» посчитал. Были. Однако же и рука властей здесь присутствовала. Не даром же аккурат в 47-м вышел Указ об усилении ответственности за кражи. Менты ловко сложный момент использовали. Пошла между ворами резня – кровавая. Страшная. А менты здесь «помогали» – загоняли в одну зону и правильных воров и «ссученных». Если не удавалось между собой стравить – мужиков натравливали. Ох, лютая резня шла. Тогда, в конце сороковых – начале пятидесятых, много блатарей погибло. Тяжелое было для воров время, трудное… Про тех, которые сломались или отошли, – молчу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64