Но те, что выжили и выстояли, закон блюли. Теперь – нет. Пришли молодые, наглые, жадные. Жизнь человеческую ни в копейку не ставят. Слово «достоинство» им вообще неизвестно. Одни доллары в глазах… Такой орел на зону поднялся и сразу шасть – крыло надел… Нет, Иван Сергеич, не соблюдается нынче закон. Половина тех, кто себя ворами называет, не воры давно уже… чего ж от шпаны требовать?
– А все же по-прежнему коронуют людей, – заметил с ехидцей Таранов.
– Коронуют, – согласился Граф. – Он, понимаете ли, в офисе сидит, по трем телефонам разговаривает, пять вилл в Европе имеет, а туда же – вор. Или, как минимум, – авторитет. У лаврушников и раньше это было: двадцать лет юноше, всего одна ходка по смешной статье, но уже – «вор»… Ясное дело, что за деньги да по связям «уважаемый батоне» титул получил. Не про всех говорю – я в «Белом лебеде» с грузинами сидел, с дагестанцами – убежденные босяки есть среди них. Не гнулись, не ломались. А уж в «Белом лебеде» кумовья не одного блатаря перемололи. На что был крепкий человек мой тезка – Вася Бурят – а из «лебедя» вышел он другим человеком. Я никого не осуждаю. Каждый свою жизнь сам строит. Годы, за проволокой проведенные, не воротишь. А их, таких годков, много иной раз набегает… При Андропове, в 83 году, ввели в УК статью 188-3. Называлась «Злостное неподчинение законным требованиям администрации ИТУ». Специально, чтобы отрицалово ломать. По этой статье человеку могли бесконечно, раз за разом, к сроку добавлять от годика до пятерочки. Ой, мама, караул! Полностью надежды лишали человека. А ведь многие – не все, но многие – наперекор судьбе шли. Так-то, Иван… но теперь уже мало таких. Почти совсем не осталось. Вот в тебе вижу хребет, характер. Но судьбы такой не желаю. На своей шкуре испытал. Двадцать пять годочков – это, Иван Сергеич, очень много.
Граф умолк. Таранов тоже молчал. Он думал о себе. О своей жизни… о том, что ждет его впереди.
– Все будет хорошо, Иван Сергеич, – сказал Граф, как будто угадал его мысли.
– Что?… А-а, да, конечно. Все будет хорошо… Можно задать очень личный вопрос, на который вы, Василий Тимофеевич, можете, если не хотите, не отвечать?
– Задавайте, Иван Сергеич… отвечу. Я даже догадываюсь, о чем вопрос: о потерянных годах… верно?
– Верно. Если вы не хотите отвечать…
– Отвечу, – сказал Граф. – Я ведь и сам себе его задаю. Довольно часто задаю. Не жалею ли лет, проведенных за решеткой? Хороший вопрос… И да, и нет, Иван Сергеич. И да, и нет. С одной стороны, в тюрьме-то ничего хорошего нет. Убитые годы. Тоска по воле страшная, нечеловеческая. Я бегал дважды. Пуля до сих пор сидит во мне. Не стали доставать – думали, помру я. Но я не помер, выжил, как видите… А с другой стороны, я ведь прожил очень интересную жизнь. Я судьбе благодарен. Она меня со многими удивительными людьми сводила. В том числе здесь, в этих стенах. Жалею ли я о своей жизни? Нет, пожалуй что, не жалею. Это очень трудно объяснить, но… но лучше я прочитаю вам стихи. С автором я, кстати, познакомился здесь же, в централе.
Граф замолчал, потирая лоб, вспоминая. Потом улыбнулся и прочитал:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо. Он не может обратно к людям: Ключ повернут в замочной скважине. За стеною жизнь продолжается, Он пред нею на ладан дышит.
Он стучится и в дверь толкается: Может, кто-нибудь да услышит? Но закрыто, забито наглухо, И куда идти – неизвестно. Кругом стены из черного мрамора Заслоняют купол небесный…
– А чьи это стихи? – спросил Таранов после паузы.
– Автора зовут Евгений Николаев. Многие зовут – Джон… Это не все стихотворение – есть еще одно четверостишие. Но оно слишком мрачно, и я его сознательно не прочитал… Вам понравилось?
– Не знаю, – сказал Таранов. – Но… написано сердцем.
– Да, именно сердцем. Вы очень точно сказали.
Таранов повторил про себя:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо.
А за окном, за решеткой, летел ветер и нес на своем плече мириады снежинок… Куда, Господи? Куда?…Человек живет тем, что любит.
* * *
У арестанта свободного времени много. Навалом у арестанта свободного времени… Каждый заполняет его как может: чтением, телевизором, играми и, конечно, разговорами. Таранов постоянно общался с Графом. Василий Тимофеевич был прекрасный рассказчик и, как и «инструктор» Таранова Герман Константинович, историй знал множество… Рассказывал их всегда к месту, кстати.
Однажды Иван задал вопрос о побегах из централа. Граф посмотрел на него остро, внимательно.
– Побеги, говорите? Побеги были, Иван Сергеич. Официальная историография Владимирки о них умалчивает. Не любят об этом говорить, имидж портить… Тюрьма-то старинная, с традициями, с историей. Здесь даже и музей есть. Я даже бывал в нем.
– Музей? – переспросил Таранов. – В тюрьме?
– Да, представьте себе, музей. Всего два таких в России. Один – в наших питерских Крестах, второй – здесь, в централе. Централ-то вдвое Крестов старше. И народу здесь пересидело – тьма… Многие, кстати, за политику. Вы обратили внимание, что один из корпусов иногда называют польским?
– Обратил.
– Это потому, что еще в девятнадцатом веке здесь сидели поляки, участники знаменитого Январского восстания… О, эти стены дрожали от звуков «Варшавянки»! Так что традиция держать здесь политических издавна заложена. Еще в девятьсот шестом году во Владимирке решили содержать каторжных. И образовали тюрьму в тюрьме, которую окрестили «Временной каторжной тюрьмой». Вот ее-то и стали называть Владимирским централом. В централе держали политических… К чему, спросите вы, я все это рассказываю? Вопрос-то был о побегах. Именно к побегам мы и подошли. Или, по крайней мере, к одному из знаменитых «побегушников».
– Вы имеете в виду Фрунзе? – спросил Иван.
– Именно. Именно Михаила Васильевича Фрунзе – выдающегося революционера и полководца. Он как раз был одним из узников централа. Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.
– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.
– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– А все же по-прежнему коронуют людей, – заметил с ехидцей Таранов.
– Коронуют, – согласился Граф. – Он, понимаете ли, в офисе сидит, по трем телефонам разговаривает, пять вилл в Европе имеет, а туда же – вор. Или, как минимум, – авторитет. У лаврушников и раньше это было: двадцать лет юноше, всего одна ходка по смешной статье, но уже – «вор»… Ясное дело, что за деньги да по связям «уважаемый батоне» титул получил. Не про всех говорю – я в «Белом лебеде» с грузинами сидел, с дагестанцами – убежденные босяки есть среди них. Не гнулись, не ломались. А уж в «Белом лебеде» кумовья не одного блатаря перемололи. На что был крепкий человек мой тезка – Вася Бурят – а из «лебедя» вышел он другим человеком. Я никого не осуждаю. Каждый свою жизнь сам строит. Годы, за проволокой проведенные, не воротишь. А их, таких годков, много иной раз набегает… При Андропове, в 83 году, ввели в УК статью 188-3. Называлась «Злостное неподчинение законным требованиям администрации ИТУ». Специально, чтобы отрицалово ломать. По этой статье человеку могли бесконечно, раз за разом, к сроку добавлять от годика до пятерочки. Ой, мама, караул! Полностью надежды лишали человека. А ведь многие – не все, но многие – наперекор судьбе шли. Так-то, Иван… но теперь уже мало таких. Почти совсем не осталось. Вот в тебе вижу хребет, характер. Но судьбы такой не желаю. На своей шкуре испытал. Двадцать пять годочков – это, Иван Сергеич, очень много.
Граф умолк. Таранов тоже молчал. Он думал о себе. О своей жизни… о том, что ждет его впереди.
– Все будет хорошо, Иван Сергеич, – сказал Граф, как будто угадал его мысли.
– Что?… А-а, да, конечно. Все будет хорошо… Можно задать очень личный вопрос, на который вы, Василий Тимофеевич, можете, если не хотите, не отвечать?
– Задавайте, Иван Сергеич… отвечу. Я даже догадываюсь, о чем вопрос: о потерянных годах… верно?
– Верно. Если вы не хотите отвечать…
– Отвечу, – сказал Граф. – Я ведь и сам себе его задаю. Довольно часто задаю. Не жалею ли лет, проведенных за решеткой? Хороший вопрос… И да, и нет, Иван Сергеич. И да, и нет. С одной стороны, в тюрьме-то ничего хорошего нет. Убитые годы. Тоска по воле страшная, нечеловеческая. Я бегал дважды. Пуля до сих пор сидит во мне. Не стали доставать – думали, помру я. Но я не помер, выжил, как видите… А с другой стороны, я ведь прожил очень интересную жизнь. Я судьбе благодарен. Она меня со многими удивительными людьми сводила. В том числе здесь, в этих стенах. Жалею ли я о своей жизни? Нет, пожалуй что, не жалею. Это очень трудно объяснить, но… но лучше я прочитаю вам стихи. С автором я, кстати, познакомился здесь же, в централе.
Граф замолчал, потирая лоб, вспоминая. Потом улыбнулся и прочитал:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо. Он не может обратно к людям: Ключ повернут в замочной скважине. За стеною жизнь продолжается, Он пред нею на ладан дышит.
Он стучится и в дверь толкается: Может, кто-нибудь да услышит? Но закрыто, забито наглухо, И куда идти – неизвестно. Кругом стены из черного мрамора Заслоняют купол небесный…
– А чьи это стихи? – спросил Таранов после паузы.
– Автора зовут Евгений Николаев. Многие зовут – Джон… Это не все стихотворение – есть еще одно четверостишие. Но оно слишком мрачно, и я его сознательно не прочитал… Вам понравилось?
– Не знаю, – сказал Таранов. – Но… написано сердцем.
– Да, именно сердцем. Вы очень точно сказали.
Таранов повторил про себя:
Человек живет тем, что любит. Потеряв – умирает заживо.
А за окном, за решеткой, летел ветер и нес на своем плече мириады снежинок… Куда, Господи? Куда?…Человек живет тем, что любит.
* * *
У арестанта свободного времени много. Навалом у арестанта свободного времени… Каждый заполняет его как может: чтением, телевизором, играми и, конечно, разговорами. Таранов постоянно общался с Графом. Василий Тимофеевич был прекрасный рассказчик и, как и «инструктор» Таранова Герман Константинович, историй знал множество… Рассказывал их всегда к месту, кстати.
Однажды Иван задал вопрос о побегах из централа. Граф посмотрел на него остро, внимательно.
– Побеги, говорите? Побеги были, Иван Сергеич. Официальная историография Владимирки о них умалчивает. Не любят об этом говорить, имидж портить… Тюрьма-то старинная, с традициями, с историей. Здесь даже и музей есть. Я даже бывал в нем.
– Музей? – переспросил Таранов. – В тюрьме?
– Да, представьте себе, музей. Всего два таких в России. Один – в наших питерских Крестах, второй – здесь, в централе. Централ-то вдвое Крестов старше. И народу здесь пересидело – тьма… Многие, кстати, за политику. Вы обратили внимание, что один из корпусов иногда называют польским?
– Обратил.
– Это потому, что еще в девятнадцатом веке здесь сидели поляки, участники знаменитого Январского восстания… О, эти стены дрожали от звуков «Варшавянки»! Так что традиция держать здесь политических издавна заложена. Еще в девятьсот шестом году во Владимирке решили содержать каторжных. И образовали тюрьму в тюрьме, которую окрестили «Временной каторжной тюрьмой». Вот ее-то и стали называть Владимирским централом. В централе держали политических… К чему, спросите вы, я все это рассказываю? Вопрос-то был о побегах. Именно к побегам мы и подошли. Или, по крайней мере, к одному из знаменитых «побегушников».
– Вы имеете в виду Фрунзе? – спросил Иван.
– Именно. Именно Михаила Васильевича Фрунзе – выдающегося революционера и полководца. Он как раз был одним из узников централа. Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.
– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.
– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64