– Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?
– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.
* * *
Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.
– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:
– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».
– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…
– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.
– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.
Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:
– Вы что – всерьез?
– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.
Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.
– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.
* * *
Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.
В общем, Апокалипсис конца XX века мало чем отличался от Апокалипсиса начала XXI.
Прошел месяц с тех пор, как Таранов попал во Владимирский централ. О большей части событий на воле он просто не знал – в ШИЗО нет телевизора. Да и не очень интересовал Ивана арест Бородина или смерть в Нью-Йорке великой княгини Веры Константиновны на 95-м году жизни. Первый шок – неизбежный, как ни готовь себя, – уже прошел, и Таранов задумался о том, что ни на шаг не приблизился к цели. К тому, из-за чего, собственно, он и вошел в зарешеченный мир, – к Волку.
Глава 3
КОГДА ЗАПАХЛО ВЕСНОЙ
Вечером первого февраля опер следственного изолятора капитан Пятаков прогуливался на углу Верхней Дубровы и улицы Тихонравова. Погода была не для прогулок – мороз заворачивал за двадцать, по Дуброве свистел северный ветер. Пятаков сильно замерз и уже дважды посмотрел на часы. Еще минуту, решил он, и ухожу. Но когда он собрался уйти, рядом с ним остановился микроавтобус «форд».
Пятаков механически посмотрел на номер и быстро сел в салон. В салоне было тепло, играла музыка.
– Что так долго? – зло спросил опер. – Я уже задубел. Водитель ответил:
– Извини, проверялся… ради твоей же безопасности, Николай.
– Ну-ну. Заботливый ты мужик, Толя. Водитель, а им был попутчик Таранова, лгал – на рандеву с опером он прибыл за сорок минут, и не один, а с напарником. Вдвоем они изучили обстановку вокруг места встречи, и сейчас напарник страховал попутчика со стороны.
– Включи печку на максимум, – попросил тюремный опер.
– Сейчас сделаем тебе Ташкент, – водитель поставил обороты вентилятора на максимум, и из дефлекто-ров хлынул мощный поток теплого воздуха. Николай подставил под дефлектор руки.
– Может, тебе водочки для сугреву? – спросил попутчик. – Питерская, «Русский стандарт».
– Хорошая водка?
– Чудак ты, Коля. За границей ценят только ту русскую водку, что сделана на невской воде… качество гарантирую.
– Давай, – скомандовал опер решительно.
– Возьми в бардачке. Там же и стакан.
Опер достал серебристо-матовую бутылку необычной формы, накатил полстакана. Спросил: закусить есть? – и, услышав ответ: нет, – выдохнул и выпил… сдержанно похвалил: мягкая, легко идет.
– Ну как, Коля, наши дела?
Опер сосредоточенно закурил, ответил:
– Трудно.
– Было бы легко, я бы сам его за руку перевел из одной камеры в другую.
– Не горячись, – сказал опер. – Разработал я одну комбинацию. Если получится, через неделю твой Пивовар будет сидеть вместе с Волком.
– Надо, чтобы получилось, – твердо произнес Толя.
– Это без гарантии. Но… попробую. Скорее всего, получится.
Опер уже отогрелся, да и водка начала действовать – он пришел в благодушное состояние, спросил:
– Выпью еще?
– Пей, – пожал плечами попутчик. Пятаков выпил, они выкурили по сигарете, обсудили незамысловатую комбинацию, и попутчик – сам в прошлом оперативник – сказал:
– Действуй. Сколько бабок тебе надо?
– Еще штуку баксов как минимум. В тюрьме, Толян, все дорого.
Анатолий без слов отсчитал тысячу долларов, которые мгновенно исчезли в кармане опера. Когда Николай выпрыгнул из салона «форда», агент Председателя аккуратно упаковал в полиэтилен бутылку и стакан, из которых пил опер Пятаков, – глядишь, пригодятся при случае.
* * *
Таранов об этой встрече, разумеется, ничего не знал. Он нервничал, все ждал «контакта», но никто на связь не выходил. Неизвестность давила, угнетала Ивана, уже начало казаться, что операция зашла в тупик, что Председатель и Лидер некритично отнеслись к своим оперативным возможностям.
…Девятого февраля пупкарь бросил в распахнутую кормушку:
– Таранов, с вещами на выход. Десять минут у тебя.
Такие слова всегда означают какую-то перемену в жизни сидельца: может, в другую камеру переводят. Может, в другой изолятор, а может, поведут на этап. Иван предположил, что его этапируют в Питер, так как за ним числились грехи и дома.
Он собрал вещи, попрощался с людьми.
– Держись, Иван, – сказал Граф. – Ежели в Питер тебя закинут, то в Крестах-то и стены родные. Все полегче. А скажешь, что во Владимирском остроге шконку телом грел, – зауважают. На меня ссылайся… Да я и сам скоро в Санкт-Петербург зарулю, зашлю письмецо в Кресты.
Заметив удивление на лице Ивана, Граф добавил:
– Скоро, Иван Сергеич, скоро. Нет против меня ничего – скоро освободят… а тебе желаю мужества. И удачи. Думаю, что мы еще встретимся.
Попрощались без сантиментов. За Тарановым пришел пупкарь. «Этапировали» Ивана сорок метров по продолу, в другую хату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.
* * *
Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.
– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:
– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».
– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…
– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.
– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.
Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:
– Вы что – всерьез?
– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.
Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.
– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.
* * *
Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.
В общем, Апокалипсис конца XX века мало чем отличался от Апокалипсиса начала XXI.
Прошел месяц с тех пор, как Таранов попал во Владимирский централ. О большей части событий на воле он просто не знал – в ШИЗО нет телевизора. Да и не очень интересовал Ивана арест Бородина или смерть в Нью-Йорке великой княгини Веры Константиновны на 95-м году жизни. Первый шок – неизбежный, как ни готовь себя, – уже прошел, и Таранов задумался о том, что ни на шаг не приблизился к цели. К тому, из-за чего, собственно, он и вошел в зарешеченный мир, – к Волку.
Глава 3
КОГДА ЗАПАХЛО ВЕСНОЙ
Вечером первого февраля опер следственного изолятора капитан Пятаков прогуливался на углу Верхней Дубровы и улицы Тихонравова. Погода была не для прогулок – мороз заворачивал за двадцать, по Дуброве свистел северный ветер. Пятаков сильно замерз и уже дважды посмотрел на часы. Еще минуту, решил он, и ухожу. Но когда он собрался уйти, рядом с ним остановился микроавтобус «форд».
Пятаков механически посмотрел на номер и быстро сел в салон. В салоне было тепло, играла музыка.
– Что так долго? – зло спросил опер. – Я уже задубел. Водитель ответил:
– Извини, проверялся… ради твоей же безопасности, Николай.
– Ну-ну. Заботливый ты мужик, Толя. Водитель, а им был попутчик Таранова, лгал – на рандеву с опером он прибыл за сорок минут, и не один, а с напарником. Вдвоем они изучили обстановку вокруг места встречи, и сейчас напарник страховал попутчика со стороны.
– Включи печку на максимум, – попросил тюремный опер.
– Сейчас сделаем тебе Ташкент, – водитель поставил обороты вентилятора на максимум, и из дефлекто-ров хлынул мощный поток теплого воздуха. Николай подставил под дефлектор руки.
– Может, тебе водочки для сугреву? – спросил попутчик. – Питерская, «Русский стандарт».
– Хорошая водка?
– Чудак ты, Коля. За границей ценят только ту русскую водку, что сделана на невской воде… качество гарантирую.
– Давай, – скомандовал опер решительно.
– Возьми в бардачке. Там же и стакан.
Опер достал серебристо-матовую бутылку необычной формы, накатил полстакана. Спросил: закусить есть? – и, услышав ответ: нет, – выдохнул и выпил… сдержанно похвалил: мягкая, легко идет.
– Ну как, Коля, наши дела?
Опер сосредоточенно закурил, ответил:
– Трудно.
– Было бы легко, я бы сам его за руку перевел из одной камеры в другую.
– Не горячись, – сказал опер. – Разработал я одну комбинацию. Если получится, через неделю твой Пивовар будет сидеть вместе с Волком.
– Надо, чтобы получилось, – твердо произнес Толя.
– Это без гарантии. Но… попробую. Скорее всего, получится.
Опер уже отогрелся, да и водка начала действовать – он пришел в благодушное состояние, спросил:
– Выпью еще?
– Пей, – пожал плечами попутчик. Пятаков выпил, они выкурили по сигарете, обсудили незамысловатую комбинацию, и попутчик – сам в прошлом оперативник – сказал:
– Действуй. Сколько бабок тебе надо?
– Еще штуку баксов как минимум. В тюрьме, Толян, все дорого.
Анатолий без слов отсчитал тысячу долларов, которые мгновенно исчезли в кармане опера. Когда Николай выпрыгнул из салона «форда», агент Председателя аккуратно упаковал в полиэтилен бутылку и стакан, из которых пил опер Пятаков, – глядишь, пригодятся при случае.
* * *
Таранов об этой встрече, разумеется, ничего не знал. Он нервничал, все ждал «контакта», но никто на связь не выходил. Неизвестность давила, угнетала Ивана, уже начало казаться, что операция зашла в тупик, что Председатель и Лидер некритично отнеслись к своим оперативным возможностям.
…Девятого февраля пупкарь бросил в распахнутую кормушку:
– Таранов, с вещами на выход. Десять минут у тебя.
Такие слова всегда означают какую-то перемену в жизни сидельца: может, в другую камеру переводят. Может, в другой изолятор, а может, поведут на этап. Иван предположил, что его этапируют в Питер, так как за ним числились грехи и дома.
Он собрал вещи, попрощался с людьми.
– Держись, Иван, – сказал Граф. – Ежели в Питер тебя закинут, то в Крестах-то и стены родные. Все полегче. А скажешь, что во Владимирском остроге шконку телом грел, – зауважают. На меня ссылайся… Да я и сам скоро в Санкт-Петербург зарулю, зашлю письмецо в Кресты.
Заметив удивление на лице Ивана, Граф добавил:
– Скоро, Иван Сергеич, скоро. Нет против меня ничего – скоро освободят… а тебе желаю мужества. И удачи. Думаю, что мы еще встретимся.
Попрощались без сантиментов. За Тарановым пришел пупкарь. «Этапировали» Ивана сорок метров по продолу, в другую хату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64