У меня уже жужжало в голове и мелькало в глазах, когда Марина решительно прервала сеанс, сообщив, что цыпленок готов. Папа достал из холодильника запотевшую бутылку “Пшеничной”, и мы уселись за стол.
– Это у него болезнь такая, – пожаловалась на отца Марина. – Готов рекламировать свой товар кому угодно. Ну что у тебя может купить участковый милиционер?
– А вдруг он станет министром внутренних дел? – оптимистично парировал Лев Ильич. – Тогда я заключу с ним потрясающий контракт!
– Погодите, – удивился я. – Это что, все продается?!
– В некотором роде, – хмыкнул папa. – Здесь продукция четырех сингапурских и южнокорейских фирм, которые я представляю. Я генеральный директор совместного предприятия “Глоба”. Если у вас есть валюта – милости прошу, обращайтесь! Для вашего ведомства могу предложить портативные рации, компактные видеокамеры, а также... – он заговорщицки подмигнул и понизил голос, – подслушивающую аппаратуру. Если у вас есть машина, имеются антирадарные устройства.
– Благодарю, – чинно кивнул я и поинтересовался: – А за рубли вы что-нибудь продаете?
– Разумеется! – воскликнул он с воодушевлением, а закончил на пару тонов ниже: – Но очень дорого. В двадцать раз дороже, чем на доллары.
Я крякнул.
– И что, находятся покупатели?
– В очереди стоят, – заверил он меня и поднялся из-за стола. – Пойдемте-ка, я вам еще кое-что покажу.
Марина закатила глаза, а я показал ей лицом, что делать нечего, придется терпеть до конца. Вслед за говорливым папб мы прошли в гостиную. Здесь, вероятно, было продолжение экспозиции.
– Ну, это обыкновенный компьютер, это обыкновенный телефакс, это радиотелефон, а это... – указующий палец Льва Ильича торжественно замер, – это вещь необыкновенная! – Он подошел к огромному, как стол, агрегату и нежно погладил крышку из шероховатого пластика. – Цветной ксерокс! Кроме как у меня, нигде не увидите!
Он глядел на меня соколом, его глубоко посаженные глаза блестели, как вода на дне колодца. Я вежливо покивал, хотя, по-моему, прочувствовать всю грандиозность момента не смог. Возможно, папa уловил это, потому что вдруг спросил строго:
– У вас есть деньги?
– В каком смысле? – оторопел я.
– Ну, деньги, бумажки, – нетерпеливо повторил он, а Марина, стоя за моим плечом, вздохнула длинно и сказала:
– Дай ему трешку или пятерку.
Тон у нее был устало-снисходительный, как будто речь шла о приставучем ребенке. “Дай, а то не отвяжется”. Я порылся в карманах и извлек червонец. Лев Ильич выхватил его у меня из рук, откинул крышку агрегата, нажал какие-то кнопки, отчего загорелись сразу несколько разноцветных лампочек, и сунул кредитку в утробу своему монстру. Тот заурчал, что-то глухо заворочалось у него внутри, и он вдруг выплюнул лист бумаги с изображением десятирублевки. Я взял его в руки и всмотрелся. Это была точная копия, вплоть до мельчайших завитушек, до малейшего рубчика! Да ведь эдак ничего не стоит лепить фальшивые купюры, обалдело подумалось мне. Я поднял глаза на папa. У него был вид именинника.
– Знаю, знаю, о чем вы думаете, товарищ милиционер, – засмеялся он. – Для фальшивых денег прежде всего бумага нужна, водяные знаки, а печатать их еще в прошлом веке без всякого ксерокса умели!
“Черт, – подумал я с огорчением, – нехорошо-то как! Если всякий будет по моей физиономии угадывать, о чем я думаю...”
– А настоящие деньги назад можно получить?
– Будьте любезны! – Он жестом фокусника извлек из аппарата мой червонец и обратился к Марине: – Детка, дай нам стопочки, я товарища сыщика угощу настоящим куантро.
Я смотрел, как льется из бутылки тягучий янтарный ликер, и вдруг без всякой связи вспомнил, что, пока я целый вечер предаюсь бессмысленной роскоши и душевному разврату, бедный Дыскин где-то там бьется, возможно, с железнозубым ящером, тупым и жестоким, как всякое ископаемое.
– Вы позволите от вас позвонить? – спросил я. Здесь и телефон был какой-то невиданный. Кроме обычных десяти цифр еще множество кнопок.
– Это у него память на сорок восемь номеров, – снова угадав мои мысли, объяснил Лев Ильич.
– А для чего тут окошко? – спросил я, набирая рабочий телефон Дыскина и слушая длинные гудки.
– Если нажать вон ту кнопочку, в окошке появится номер, с которого вам звонят.
– И зачем это нужно? – удивился я. В отделении Дыскина нет, надо позвонить ему домой.
– Такие аппараты используют в полиции, на “скорой помощи”, в пожарной охране. Для борьбы с хулиганскими звонками. Оч-чень полезная вещь! – Хозяин с удовольствием отхлебнул ликера. – Что же вы не пьете? Пейте!
Дыскин наконец снял трубку, и я сказал:
– Валя, это я. Ну, что Сипягин?
Стопочка коварнейшим образом выскользнула из пальцев Льва Ильича, он попытался подхватить ее на лету, но тщетно: роскошный костюм оказался напрочь залит липким напитком.
– Порядок, – уверенно говорил в это время Дыскин. – Сделали обыск, нашли и сеть, и провода целую бухту. Он пока молчит еще, но это из упрямства. Я его домой отправил думать до утра. Или он завтра напишет мне чистосердечное, или я не профессор Дыскин!
Что-то творилось с милейшим Львом Ильичом, на нем не было лица. Марина бросилась к нему с салфеткой, стала промокать испачканные места, он вяло помогал ей. Неужели папа так расстроился из-за костюма?
– Сипягин? – повернулся он ко мне. – Вы сказали – Сипягин?
– Да, – подтвердил я. – А в чем дело?
– Как его зовут? – спросил он, и я уловил дрожь в его голосе. – Виктор Андреевич?
– Нет, – покачал я головой, внимательно его разглядывая. – Его зовут не так.
– Слава Богу, – вздохнул он с облегчением. – Значит, однофамилец.
Залившая было его лицо серость уходила. Черты снова стали твердыми, в глаза вернулась ясность.
– Ну-с, что вас еще интересует? – весело осведомился он.
И тут наконец Марина не выдержала. Взяв меня за руку, она сказала, делая ударение на каждом слове:
– Его интересует твоя дочь!
Через две минуты мы неслись как угорелые по улице, через пять минут мы ворвались в мою квартиру, через семь минут лежали в постели. А еще через два часа Марина объявила, что дико хочет есть. Я пошел на кухню и сделал бутерброды себе и ей. Мы сидели, зарывшись с разных сторон под одно одеяло, и она тихо говорила:
– Ты не смейся над ним, он вообще-то мужик неплохой. Это сейчас у нас все шикарно, а ведь раньше было не так. Он во Внешторге работал, и какая-то гадина его подставила, отец не любит про это говорить. Короче, была растрата. В валюте. И он сидел, представляешь?
Я кивнул. Чего ж тут не представлять.
– А мы с мамой одни жили. А потом отец вернулся. И долго не мог никуда устроиться. А ведь у него четыре языка! И вот это эспэ с корейцами. И деньги появились, и все такое. Он радуется, как ребенок! Понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Это у него болезнь такая, – пожаловалась на отца Марина. – Готов рекламировать свой товар кому угодно. Ну что у тебя может купить участковый милиционер?
– А вдруг он станет министром внутренних дел? – оптимистично парировал Лев Ильич. – Тогда я заключу с ним потрясающий контракт!
– Погодите, – удивился я. – Это что, все продается?!
– В некотором роде, – хмыкнул папa. – Здесь продукция четырех сингапурских и южнокорейских фирм, которые я представляю. Я генеральный директор совместного предприятия “Глоба”. Если у вас есть валюта – милости прошу, обращайтесь! Для вашего ведомства могу предложить портативные рации, компактные видеокамеры, а также... – он заговорщицки подмигнул и понизил голос, – подслушивающую аппаратуру. Если у вас есть машина, имеются антирадарные устройства.
– Благодарю, – чинно кивнул я и поинтересовался: – А за рубли вы что-нибудь продаете?
– Разумеется! – воскликнул он с воодушевлением, а закончил на пару тонов ниже: – Но очень дорого. В двадцать раз дороже, чем на доллары.
Я крякнул.
– И что, находятся покупатели?
– В очереди стоят, – заверил он меня и поднялся из-за стола. – Пойдемте-ка, я вам еще кое-что покажу.
Марина закатила глаза, а я показал ей лицом, что делать нечего, придется терпеть до конца. Вслед за говорливым папб мы прошли в гостиную. Здесь, вероятно, было продолжение экспозиции.
– Ну, это обыкновенный компьютер, это обыкновенный телефакс, это радиотелефон, а это... – указующий палец Льва Ильича торжественно замер, – это вещь необыкновенная! – Он подошел к огромному, как стол, агрегату и нежно погладил крышку из шероховатого пластика. – Цветной ксерокс! Кроме как у меня, нигде не увидите!
Он глядел на меня соколом, его глубоко посаженные глаза блестели, как вода на дне колодца. Я вежливо покивал, хотя, по-моему, прочувствовать всю грандиозность момента не смог. Возможно, папa уловил это, потому что вдруг спросил строго:
– У вас есть деньги?
– В каком смысле? – оторопел я.
– Ну, деньги, бумажки, – нетерпеливо повторил он, а Марина, стоя за моим плечом, вздохнула длинно и сказала:
– Дай ему трешку или пятерку.
Тон у нее был устало-снисходительный, как будто речь шла о приставучем ребенке. “Дай, а то не отвяжется”. Я порылся в карманах и извлек червонец. Лев Ильич выхватил его у меня из рук, откинул крышку агрегата, нажал какие-то кнопки, отчего загорелись сразу несколько разноцветных лампочек, и сунул кредитку в утробу своему монстру. Тот заурчал, что-то глухо заворочалось у него внутри, и он вдруг выплюнул лист бумаги с изображением десятирублевки. Я взял его в руки и всмотрелся. Это была точная копия, вплоть до мельчайших завитушек, до малейшего рубчика! Да ведь эдак ничего не стоит лепить фальшивые купюры, обалдело подумалось мне. Я поднял глаза на папa. У него был вид именинника.
– Знаю, знаю, о чем вы думаете, товарищ милиционер, – засмеялся он. – Для фальшивых денег прежде всего бумага нужна, водяные знаки, а печатать их еще в прошлом веке без всякого ксерокса умели!
“Черт, – подумал я с огорчением, – нехорошо-то как! Если всякий будет по моей физиономии угадывать, о чем я думаю...”
– А настоящие деньги назад можно получить?
– Будьте любезны! – Он жестом фокусника извлек из аппарата мой червонец и обратился к Марине: – Детка, дай нам стопочки, я товарища сыщика угощу настоящим куантро.
Я смотрел, как льется из бутылки тягучий янтарный ликер, и вдруг без всякой связи вспомнил, что, пока я целый вечер предаюсь бессмысленной роскоши и душевному разврату, бедный Дыскин где-то там бьется, возможно, с железнозубым ящером, тупым и жестоким, как всякое ископаемое.
– Вы позволите от вас позвонить? – спросил я. Здесь и телефон был какой-то невиданный. Кроме обычных десяти цифр еще множество кнопок.
– Это у него память на сорок восемь номеров, – снова угадав мои мысли, объяснил Лев Ильич.
– А для чего тут окошко? – спросил я, набирая рабочий телефон Дыскина и слушая длинные гудки.
– Если нажать вон ту кнопочку, в окошке появится номер, с которого вам звонят.
– И зачем это нужно? – удивился я. В отделении Дыскина нет, надо позвонить ему домой.
– Такие аппараты используют в полиции, на “скорой помощи”, в пожарной охране. Для борьбы с хулиганскими звонками. Оч-чень полезная вещь! – Хозяин с удовольствием отхлебнул ликера. – Что же вы не пьете? Пейте!
Дыскин наконец снял трубку, и я сказал:
– Валя, это я. Ну, что Сипягин?
Стопочка коварнейшим образом выскользнула из пальцев Льва Ильича, он попытался подхватить ее на лету, но тщетно: роскошный костюм оказался напрочь залит липким напитком.
– Порядок, – уверенно говорил в это время Дыскин. – Сделали обыск, нашли и сеть, и провода целую бухту. Он пока молчит еще, но это из упрямства. Я его домой отправил думать до утра. Или он завтра напишет мне чистосердечное, или я не профессор Дыскин!
Что-то творилось с милейшим Львом Ильичом, на нем не было лица. Марина бросилась к нему с салфеткой, стала промокать испачканные места, он вяло помогал ей. Неужели папа так расстроился из-за костюма?
– Сипягин? – повернулся он ко мне. – Вы сказали – Сипягин?
– Да, – подтвердил я. – А в чем дело?
– Как его зовут? – спросил он, и я уловил дрожь в его голосе. – Виктор Андреевич?
– Нет, – покачал я головой, внимательно его разглядывая. – Его зовут не так.
– Слава Богу, – вздохнул он с облегчением. – Значит, однофамилец.
Залившая было его лицо серость уходила. Черты снова стали твердыми, в глаза вернулась ясность.
– Ну-с, что вас еще интересует? – весело осведомился он.
И тут наконец Марина не выдержала. Взяв меня за руку, она сказала, делая ударение на каждом слове:
– Его интересует твоя дочь!
Через две минуты мы неслись как угорелые по улице, через пять минут мы ворвались в мою квартиру, через семь минут лежали в постели. А еще через два часа Марина объявила, что дико хочет есть. Я пошел на кухню и сделал бутерброды себе и ей. Мы сидели, зарывшись с разных сторон под одно одеяло, и она тихо говорила:
– Ты не смейся над ним, он вообще-то мужик неплохой. Это сейчас у нас все шикарно, а ведь раньше было не так. Он во Внешторге работал, и какая-то гадина его подставила, отец не любит про это говорить. Короче, была растрата. В валюте. И он сидел, представляешь?
Я кивнул. Чего ж тут не представлять.
– А мы с мамой одни жили. А потом отец вернулся. И долго не мог никуда устроиться. А ведь у него четыре языка! И вот это эспэ с корейцами. И деньги появились, и все такое. Он радуется, как ребенок! Понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46