Рассказывали и о том, как по лестнице проходил тот, чей портрет на стене, но эти рассказы уже не особенно достоверны, потому что я слышал их от одного разнорабочего, Вовки, который сколачивал в поликлинике деревянные козлы для монтеров. Дело в том, что потолки в поликлинике, в здании дореволюционной постройки, были высокие, монтерам не хватало лесенок, рассчитанных на стандартную советскую высоту потолка, и Вовка сколачивал столь необходимые козлы и деревянные лесенки. Делал он это вечером, и удары молотка гулко разносились по всему зданию. А у меня талончик попался на 19 часов, да еще врач выбежал из кабинета, сказал, чтобы мы подождали, он на минуточку… и исчез надолго.
Собственно, я и пришел на удары молотка и на бодрое пение Вовки. Песня его мне так понравилась, что я ее запомнил наизусть, но только вот жаль, без последнего куплета:
Сегодня тринадцатое сентября,
Мне снились кошмары всю ночь
То черти носились, убором звеня,
Грозились в муку истолочь.
То Пушкин и Лермонтов, пьяные в дым,
Грозились мне рифмой помочь
Потом Пугачев предлагал мне калым,
А с ним — капитанскую дочь.
Потом приходил Емельян Пугачев,
До вторника трешку просил,
И, глядя на мой пролетарский карман,
Ругался и в грудь себя бил.
Потом меня посетил гробовщик,
Осиновый гроб преподнес.
И только ушел он, как кто-то в гробу
Завыл, как некормленый пес.
Дальше в песне шла речь о том, что пришел сосед, принес портвейн, и всякие кошмары исчезли. Но точно, в рифму, я этого текста не помню.
Для советских нравов характерно, что раза два появлялась толстая тетка в белом халате и визгливо орала на Вовку, чего это он тут распелся:
— Больные тут, а он орет, рожа бессовестная!
А вот дикий стук молотка — это все в порядке, это можно! Производство — священно, а попытки общаться, развлекаться, вообще делать что-то неофициальное — глубоко подозрительны.
У Вовки оказался портвейн и пирожки «собачья радость» с ливером и с «повидлой» (так почему-то всегда полагалось писать на этикетках), а у меня были бесконечные таежные истории, и вот после второго стакана портвешка Вовка и рассказал, что раза два видел тут «прозрачного такого мужика», который проходит по лестнице и «шасть вон туда!» — причем очень точно показал место, куда шастает прозрачный мужик. Это было как раз место, где появлялся портрет, но вот портрета Вовка почему-то никогда не видел, а я ему не стал рассказывать.
Вечер закончился «правильно» — появился врач, мы с Вовкой закончили перерыв, и он продолжал сколачивать свои деревянные конструкции, а я побежал на прием. Врач «не заметил», что от меня пахнет портвейном, а я «не обратил внимания» на густой аромат скверной водки, волной расходящийся от эскулапа. Он продлил мне больничный лист, и мы еще посидели с Вовкой…
Больше я Вовку никогда в жизни не видел, и в какой степени правда все, что он наблюдал, мне судить трудно. Но вот что дает основания принимать эти истории всерьез: то, что до «эпохи исторического материализма» здание поликлиники использовалось, как здание благородного собрания. Со зданием же связана история, имеющая прямое отношение к портрету и, очень может быть, к «прозрачному мужику» на лестнице.
4 апреля 1866 года состоялось очередное неудачное покушение на Александра II: у ворот Летнего сада в него стрелял некий Дмитрий Владимирович Каракозов, родом из дворян, студент Казанского, а затем Московского университетов. Потом уже стало известно, что этого самого Каракозова вовлек в боевую организацию его двоюродный брат Н.А.Ишутин, и что Каракозов уже распространял листовку «Друзьям-рабочим», в которой агитировал рабочих на восстание, но неудачно — устраивать революцию никому и ни для чего не было нужно. И тогда Каракозов купил револьвер, взял несколько уроков стрельбы и отправился в Петербург — убивать…
До сих пор «революционеров-демократов» у нас ухитряются рисовать строго розовой краской, изображать людьми, которые, может, в чем-то и ошибались, но следовали высоким идеалам и пытались воплотить в жизнь некие прекрасные мечты. Мол, если и ошибались — люди все равно были достойные.
Сложность в том, что современники понятия не имели, что это за благородные, прекрасные люди их окружают, и писали о них, что называется, нелюбезно. Об Ишутине и Каракозове подробно писала Елена Ивановна Козлинина, хорошо знавшая обоих: «Любовь к молодой девушке необыкновенной красоты заставила Ишутина лезть в герои, он гонялся за славой, готовый купить ее хотя бы даже ценой жизни. Будь он человеком более культурным, он, вероятно, этой славы и сумел бы добиться. Как ни широко тогда шагала наука, но все же в ней не было ни единой области, которую при упорной настойчивости нельзя было бы еще и еще продвинуть вперед. Но в том-то и заключалась трагедия, что таким мелким людям, сереньким недоучкам, наука была не по плечу. Проще и легче людям этого типа прикрываться бутафорией и под флагом политической деятельности выжидать, не подвернется ли где еще кус послаще. А не ровён час попасть в герои».
О Каракозове писала она еще более неприязненно: «Каракозов был еще серее и еще озлобленнее Ишутина: он хотя и кое-как переполз из бурсы в университет, учиться положительно не мог и, не умея по своей неразвитости ни к чему приспособиться, перекочевывал из одного университета в другой, нигде подолгу не уживаясь… и всюду его угнетала все та же беспросветная нужда. Это и сделало его всегда готовым на всякое злое дело в отместку за свои неудачи» [4, с. 80].
Директор красноярской городской библиотеки Леонид Павлович Бердников, человек объективный и ученый, так комментирует это сообщение: «Наверное, это не очень объективная оценка. Но в архиве Красноярска хранятся сотни дел, где описываются не очень высоконравственные поступки политических ссыльных» [4, с. 81].
Как видно, романтический ореол «революционеров-демократов» сразу рассеивается, стоит только заглянуть в архивы и с небес теории «переустройства общества» спустить эту неприятную публику на не особенно чистую земельку…
Каракозов промахнулся и был повешен — на мой взгляд, хорошо, что промахнулся, и совершенно справедливо повешен. А вот по поводу события, повлекшего за собой появление портрета в благородном собрании, возникают разные версии.
По одной из них, некий мещанин, Осип Иванович Комиссаров, стоящий в толпе рядом с Каракозовым, схватил его за руку. Потому, мол, и промахнулся Каракозов в царя. По другой версии, все объясняется гораздо проще: этот мещанин был в стельку пьян, и когда Каракозов вскинул руку с револьвером, уцепился за нее, повис на руке, просто чтобы не упасть. Опять же — есть версия, что напился дяденька в приступе верноподданнического экстаза, а есть и другая — что он не просыхал уже с неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112