Может, он все еще продолжал спать. Но в эту секунду магнитофон опять разразился серией щелчков. Он отпустил пленку, совсем как собака, которая еще секунду назад ухватила брошенную ей палку, но теперь потеряла к ней интерес. Экран стал черным. Рамазан вздрогнул от этого звука, повернул голову к телевизору, но уставился не на экран, быстро смекнув, что там все равно не появится ничего интересного, а на Алазаева. Они смотрели друг на друга с таким же выражением в глазах, какое, наверное, бывает у двух лунатиков, повстречавшихся посреди ночи на крыше дома.
- Подойди ко мне, - сказал Алазаев.
Рамазан был не от мира сего. Его вечно блуждающий взгляд никак не мог сосредоточиться на одной точке, и когда кто-нибудь с ним разговаривал, то не мог избавиться от мысли, что Рамазан беседует с кем-то другим, а тебя вовсе не замечает, смотрит то ли в сторону, то ли вовсе в пустоту. Что он там видел? В советское время он несколько лет провел в психиатрической больнице, но вел себя там тихо и смирно, считался среди самых перспективных больных, которые когда-нибудь могут излечиться. В конце концов его выпустили на свободу, обязав раз в месяц приходить в больницу на обследование. Впрочем, когда пришли перемены, следить за ним перестали, как и за другими больными. Они разбежались кто куда и, к настоящему моменту, скорее всего уже повымирали. Изредка речь Рамазана становилась несвязной, слова не собирались в предложения, он заикался, а потом и вовсе замолкал, погружаясь в собственный мир, и тогда из него нельзя было вытянуть ни единого слова - жги его огнем или ставь к стенке. Но порой взгляд его прояснялся, тело напрягалось и, всматриваясь куда-то впереди себя, а там обычно ничего не было, кроме стены убежища, Рамазан изрекал фразы типа: "Миром правит зло. Не ходите на перевал". Потом он поникал, вновь превращался в умалишенного, без которого не обходится ни одно селение. Алазаев подумывал приставить к нему человека, чтобы тот записывал все слова, произнесенные Рамазаном. Вдруг тот скажет что-то важное... Во время жестокого боя, когда воздух был насыщен пулями, точно пчелами на пасеке, Рамазан мог встать в полный рост, запрыгать, затанцевать или спеть песню странно, что до сих пор ни одна пуля в него не попала, словно он успевал от них увернуться. Кто-то им восхищался. Но в других случаях, когда обстрел был не столь жарким, Рамазан мог лежать, втиснувшись в землю, и не шевелиться, как мертвый, точно хотел обмануть пули и осколки, чтобы они поверили в то, что он уже мертв, и перестали обращать на него внимание.
Сколько ему лет, сказать было трудно, но, судя по седеющим волосам и изрезанному морщинами лицу, никак не меньше пятидесяти. В этом возрасте надо уже давно обзавестись домом и нянчиться с внуками.
Алазаев выменял Рамазана у одного из полевых командиров, дав взамен заложника, за которого вполне можно было получить приличный выкуп. Это было второе деяние, которое Аллах просто обязан отметить, когда станет думать, куда отправлять Алазаева после смерти. Но если и этого окажется недостаточно, чтобы перевесить все его грехи, придется срочно жениться, нарожать и вырастить не менее трех дочек. За это Аллах простит все.
Полевой командир был доволен тем, что расстался с обузой, коей являлся для него Рамазан. Вот только выкуп за заложника он получить не успел. Через месяц его отряд попал в засаду и был полностью перебит.
Рамазан встал с матраца, завернулся в одеяло, как в халат, подошел к Алазаеву. От него исходил тяжелый неприятный запах давно немытого тела. Алазаев и сам не благоухал.
- Зачем ты меня позвал? Ты же не чувствуешь боли?
- Нет, я здоров. Ты мне нужен для другого.
Рамазан опустился на корточки. Лупоглазый, как жаба, и такой же внешне отталкивающий, если не сказать страшный, не приведи Господь увидеть такого ночью, разрыв сердца может случиться. Рука при виде его так и тянется к ножу, чтобы немного подправить физиономию, срезая отвратительные бородавки, усеявшие кожу. Алазаев никак не мог привыкнуть к внешности Рамазана, и, когда тот приблизил к нему лицо, отмахнулся, а потом, уже справившись со своими чувствами, устыдился, подумав, что невольно его обидел. Но Рамазан ничего не заметил или сделал вид, что ничего не заметил. Он уже привык к тому, что люди обычно гонят его прочь.
- Посмотри, - Алазаев опять отмотал пленку на кассете немного назад, на этот раз рассчитав время точно. Когда экран осветился, шел выпуск новостей. - Запомни этого человека. Тебе придется с ним поработать.
- Что ты хочешь сделать?
- Я хочу, чтобы ты кое-что ему внушил.
- На расстоянии ничего не получится. Мне нужно его видеть. Ты хочешь его похитить?
- Да.
- Устроишь налет на федеральный пресс-центр а Илегуне?
- Нет. Это слишком сложно. Во-первых, у меня не хватит людей. Во-вторых, если мы разрушим пресс-центр, то как же станем получать информацию о том, что происходит в Истабане?
Рамазан слушал не перебивая. Он только слегка кивал головой. Сейчас были те минуты, когда он пребывал в полном здравии, разумно вел диалог и вполне мог сойти за нормального, даже за очень умного человека. Алазаев знал, что продлится это недолго, от силы минут десять, поэтому поспешил закончить разговор, опасаясь, что в любую секунду Рамазан вновь может впасть в состояние сомнамбулы.
- Ты понял? Ты должен с ним поработать.
- Хорошо. Но как ты его захватишь?
- Это не твоя забота. Она не должна тебя беспокоить.
- Я сделаю все, что ты захочешь.
Вентиляторов, а тем более кондиционеров, конструкция убежища не предусматривала. В воздухе стоял густой запах человеческих тел. По малой и большой нужде выбегали на свежий воздух. Морозец бодрил, кусался, потому все спешили побыстрее избавиться от отходов и снова спрятаться в тепле. Дышалось уже с трудом. Никто не подумал расставить по углам кадки с пальмами или другими растениями, поглощавшими углекислый газ. Вскоре пещера превратится в некое подобие газовой камеры. Поддерживать чистоту хотя и старались и даже назначали каждый день ответственного за санитарное состояние убежища, но с мусором ослабевшие боевики уже не справлялись. Его можно было просто выбросить, но тогда это выдало бы расположение базы. Тряпки, обертки и прочий хлам могли увидеть с вертолетов или "Стрекоз" они часто барражировали над горами. Периодически над Истабаном пролетал спутник слежения. Зарывать мусор в землю или снег было слишком муторно, вот и скапливался он на полу. Хорошо еще, крысы здесь не завелись. Но все равно, скоро надо убежище бросать. Не век же здесь сидеть. Пусть оно достанется федералам захламленным, а не чистеньким и прибранным.
В глубине пещеры было сооружено некое подобие клетки. Там сидели три заложника. Все возрастом примерно чуть за двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
- Подойди ко мне, - сказал Алазаев.
Рамазан был не от мира сего. Его вечно блуждающий взгляд никак не мог сосредоточиться на одной точке, и когда кто-нибудь с ним разговаривал, то не мог избавиться от мысли, что Рамазан беседует с кем-то другим, а тебя вовсе не замечает, смотрит то ли в сторону, то ли вовсе в пустоту. Что он там видел? В советское время он несколько лет провел в психиатрической больнице, но вел себя там тихо и смирно, считался среди самых перспективных больных, которые когда-нибудь могут излечиться. В конце концов его выпустили на свободу, обязав раз в месяц приходить в больницу на обследование. Впрочем, когда пришли перемены, следить за ним перестали, как и за другими больными. Они разбежались кто куда и, к настоящему моменту, скорее всего уже повымирали. Изредка речь Рамазана становилась несвязной, слова не собирались в предложения, он заикался, а потом и вовсе замолкал, погружаясь в собственный мир, и тогда из него нельзя было вытянуть ни единого слова - жги его огнем или ставь к стенке. Но порой взгляд его прояснялся, тело напрягалось и, всматриваясь куда-то впереди себя, а там обычно ничего не было, кроме стены убежища, Рамазан изрекал фразы типа: "Миром правит зло. Не ходите на перевал". Потом он поникал, вновь превращался в умалишенного, без которого не обходится ни одно селение. Алазаев подумывал приставить к нему человека, чтобы тот записывал все слова, произнесенные Рамазаном. Вдруг тот скажет что-то важное... Во время жестокого боя, когда воздух был насыщен пулями, точно пчелами на пасеке, Рамазан мог встать в полный рост, запрыгать, затанцевать или спеть песню странно, что до сих пор ни одна пуля в него не попала, словно он успевал от них увернуться. Кто-то им восхищался. Но в других случаях, когда обстрел был не столь жарким, Рамазан мог лежать, втиснувшись в землю, и не шевелиться, как мертвый, точно хотел обмануть пули и осколки, чтобы они поверили в то, что он уже мертв, и перестали обращать на него внимание.
Сколько ему лет, сказать было трудно, но, судя по седеющим волосам и изрезанному морщинами лицу, никак не меньше пятидесяти. В этом возрасте надо уже давно обзавестись домом и нянчиться с внуками.
Алазаев выменял Рамазана у одного из полевых командиров, дав взамен заложника, за которого вполне можно было получить приличный выкуп. Это было второе деяние, которое Аллах просто обязан отметить, когда станет думать, куда отправлять Алазаева после смерти. Но если и этого окажется недостаточно, чтобы перевесить все его грехи, придется срочно жениться, нарожать и вырастить не менее трех дочек. За это Аллах простит все.
Полевой командир был доволен тем, что расстался с обузой, коей являлся для него Рамазан. Вот только выкуп за заложника он получить не успел. Через месяц его отряд попал в засаду и был полностью перебит.
Рамазан встал с матраца, завернулся в одеяло, как в халат, подошел к Алазаеву. От него исходил тяжелый неприятный запах давно немытого тела. Алазаев и сам не благоухал.
- Зачем ты меня позвал? Ты же не чувствуешь боли?
- Нет, я здоров. Ты мне нужен для другого.
Рамазан опустился на корточки. Лупоглазый, как жаба, и такой же внешне отталкивающий, если не сказать страшный, не приведи Господь увидеть такого ночью, разрыв сердца может случиться. Рука при виде его так и тянется к ножу, чтобы немного подправить физиономию, срезая отвратительные бородавки, усеявшие кожу. Алазаев никак не мог привыкнуть к внешности Рамазана, и, когда тот приблизил к нему лицо, отмахнулся, а потом, уже справившись со своими чувствами, устыдился, подумав, что невольно его обидел. Но Рамазан ничего не заметил или сделал вид, что ничего не заметил. Он уже привык к тому, что люди обычно гонят его прочь.
- Посмотри, - Алазаев опять отмотал пленку на кассете немного назад, на этот раз рассчитав время точно. Когда экран осветился, шел выпуск новостей. - Запомни этого человека. Тебе придется с ним поработать.
- Что ты хочешь сделать?
- Я хочу, чтобы ты кое-что ему внушил.
- На расстоянии ничего не получится. Мне нужно его видеть. Ты хочешь его похитить?
- Да.
- Устроишь налет на федеральный пресс-центр а Илегуне?
- Нет. Это слишком сложно. Во-первых, у меня не хватит людей. Во-вторых, если мы разрушим пресс-центр, то как же станем получать информацию о том, что происходит в Истабане?
Рамазан слушал не перебивая. Он только слегка кивал головой. Сейчас были те минуты, когда он пребывал в полном здравии, разумно вел диалог и вполне мог сойти за нормального, даже за очень умного человека. Алазаев знал, что продлится это недолго, от силы минут десять, поэтому поспешил закончить разговор, опасаясь, что в любую секунду Рамазан вновь может впасть в состояние сомнамбулы.
- Ты понял? Ты должен с ним поработать.
- Хорошо. Но как ты его захватишь?
- Это не твоя забота. Она не должна тебя беспокоить.
- Я сделаю все, что ты захочешь.
Вентиляторов, а тем более кондиционеров, конструкция убежища не предусматривала. В воздухе стоял густой запах человеческих тел. По малой и большой нужде выбегали на свежий воздух. Морозец бодрил, кусался, потому все спешили побыстрее избавиться от отходов и снова спрятаться в тепле. Дышалось уже с трудом. Никто не подумал расставить по углам кадки с пальмами или другими растениями, поглощавшими углекислый газ. Вскоре пещера превратится в некое подобие газовой камеры. Поддерживать чистоту хотя и старались и даже назначали каждый день ответственного за санитарное состояние убежища, но с мусором ослабевшие боевики уже не справлялись. Его можно было просто выбросить, но тогда это выдало бы расположение базы. Тряпки, обертки и прочий хлам могли увидеть с вертолетов или "Стрекоз" они часто барражировали над горами. Периодически над Истабаном пролетал спутник слежения. Зарывать мусор в землю или снег было слишком муторно, вот и скапливался он на полу. Хорошо еще, крысы здесь не завелись. Но все равно, скоро надо убежище бросать. Не век же здесь сидеть. Пусть оно достанется федералам захламленным, а не чистеньким и прибранным.
В глубине пещеры было сооружено некое подобие клетки. Там сидели три заложника. Все возрастом примерно чуть за двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106