А местные царьки — губернатор, бизнесмены, бандиты — так и вообще распрекрасно. Именно для них и будут выпускаться самые разные деликатесы.
— Неужели царьки не боятся, что когда в Самоваре закончатся собаки, голодающие примутся за них самих? Я, конечно, имею в виду грабежи, а не каннибализм.
— Да кто же осмелится тронуть хозяев города?
— Но ведь собаку у директора завода похитили? Может быть, в следующий раз заберутся прямо к нему в дом?
— Тогда это уже будет преступление!
— А морить людей голодом — не преступление?
Мой последний вопрос заставил собравшихся задуматься.
— Отчаяние может толкнуть людей на любое преступление, — сказал Мыстр.
— Для того-то и существуют полиционеры, чтобы защищать честных граждан от преступников, — сказала Устинья, жена Кондрата Полуухова.
— Остается только выяснить, кто в Колоссии преступник, а кто — честный гражданин, — заметил Демьян Фиолетов.
Боблин Шемар Курасин, сотрудник Государственного Колосского института изучения проблем истории, произнес:
— В Мураве теперь жить тоже не очень-то приятно. Помните, какой у нас был район — тихий, зеленый? А теперь прямо напротив нашего дома построили магазин.
— Да-да! — подхватила боблинка Зоара, его жена. — Это просто ужас какой-то! Магазин круглосуточный, так что мы теперь совершенно не можем спать по ночам!
— Так радоваться надо, в нашем-то возрасте… — хихикнул Анисим Коловоротов, за что немедленно получил от своей супруги толчок локтем в бок.
— Да нет, я серьезно! — повысила голос Зоара, видимо, эта проблема задевала ее до глубины души. — Я говорю не просто об обычном шуме. Но ведь возле магазина постоянно собираются все местные алкоголики. С вечера и до самого утра — нецензурные вопли, ругань, драки. Вокруг магазина и дома — грязь. А то еще ночью подъедет пьяная компания на автомобиле, поставит его прямо возле дома, откроет все двери, включит музыку на полную громкость — тут не только не заснешь, тут с ума можно сойти!
— А вы пробовали писать жалобы? — спросила Алевтина Соображаева.
— Мы их писали, когда магазин только строился. Ведь его построили против всех санитарных норм — в пяти шагах от дома. Да что толку… Говорят, этот магазин принадлежит какой-то преступной группировке. Бандиты-то все необходимые разрешения получили без труда. Кто же осмелится им отказать?
Шемар Курасин тяжело вздохнул:
— Иногда думаешь: сгорел бы этот магазин!
— Так в чем же дело? — спросил я.
— В смысле?… — боблин посмотрел на меня.
— Все очень просто, — я показал на одну из бутылок, стоявших на столе. — Алкоголь, конечно, горит плохо. Но ведь бутылку можно наполнить чем-то более горючим.
— Вы что же, молодой человек, предлагаете мне совершить поджог? Ведь это уголовно наказуемое деяние!
— А как же покой и здоровый сон жителей целого дома? — парировал я. — Почему страдать должны ВЫ, а не те, кто причиняет вам неудобства? Первыми нарушили закон они. Вы всего лишь восстановите справедливость. Кроме того, если подойти к делу разумно, вас никогда не вычислят и не арестуют.
— Нет! — покачал головой Шемар. — Я никогда не смогу совершить преступление. И вообще, я думаю, что твои слова — всего лишь шутка. Ты же не всерьез предлагаешь мне поджечь магазин?
— Конечно, не всерьез! — улыбнулся я. — Я всего лишь хотел узнать, готовы ли вы отстаивать свою честь и достоинство, или можете только терпеть и жаловаться.
Шемар открыл было рот, чтобы произнести что-то резкое, но, посмотрев мне в глаза, осекся и потупился. Видимо, он почувствовал во мне силу, которой не было в нем самом. И это была даже не сила магии, а всего лишь сила духа.
— И все-таки закон нарушать нельзя! — заявил Кондрат Полуухов.
Я повернулся к нему:
— А что вы считаете законом?
Кондрат слегка замялся:
— Ну… Это всем известно. Закон — это свод установленных государством правил… Конституция, например…
— Вот именно! — подхватил я. — Государство диктует свой закон с позиции силы. А что первым делом записано в любом законе любого государства?
— Там записано, что существующий государственный строй не может быть изменен, — ответил Демьян Фиолетов. — А в уголовном кодексе указано, что попытки изменить государственный строй наказываются значительно суровее, чем преступления против граждан: убийства, разбои и изнасилования. Государство в первую очередь заботится о себе самом, и только потом — о своих гражданах.
— Однако ни одно государство не вечно, — сказал я. — Большинство из вас, насколько я знаю, историки по образованию. Поэтому вы должны понимать это лучше, чем другие. Вспомните: племена великоколоссов силой оружия подчинили себе окрестные земли и образовали государство Колоссию. Когда государство было сильным, оно захватывало все новые и новые земли, пока не столкнулось с другими не менее сильными соседями: аллеманами на западе, торкестанцами на юге, ктойтойцами на востоке. Спрашивал при этом кто-нибудь согласия у захваченных и насильно включенных в государство племен и народов? Что-то я этого не помню. Когда среди людей и боблинов насаждалась хрустианская религия, а древние храмы и молельни разорялись и сжигались, кто-нибудь говорил о терпимости и свободе вероисповедания? Что-то я об этом не слышал. Восемьдесят лет назад, когда власть царей Колоссии деградировала и иссякла, Уравнительная церковь организовала переворот и силой захватила власть. Кто-нибудь при этом вспоминал про законы? Нет. Уравнители уничтожили хрустианцев точно так же, как те ранее истребили предыдущих правителей. И преступления одних ни чуть не больше и не меньше, чем преступления других. А когда Уравнителей заменили нынешние правители, именующие себя «демократами», опирались ли они при этом на законы Уравнителей? Нет. Какой из всего этого напрашивается вывод? Нет никаких законов! Есть только право сильного. По этому праву сильный диктует свою волю тем, кто слабее него и готов безропотно повиноваться. Вот это право сильного и именуется «законом».
Я замолчал и перевел дух. Говорил я настолько горячо, что никто не решился меня прервать. Зато теперь заговорили все одновременно:
— А ведь он прав!
— Да ничего он не прав! С такими рассуждениями мы скатимся в анархию и экстримизм.
— Но ведь историческая научная объективность…
— Ох, коллега, вам ли говорить об исторической науке? Можно подумать, вы не знаете, что история постоянно переписывается и подправляется в угоду новым правителям.
— И тем не менее это не доказывает…
— Как раз это и доказывает, что все в мире относительно, особенно государственные законы.
— А что удерживает нас от преступлений?
— Как что? Разумеется, страх перед наказанием.
— А как же честь и совесть?
— Честь и совесть — это такие же страхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Неужели царьки не боятся, что когда в Самоваре закончатся собаки, голодающие примутся за них самих? Я, конечно, имею в виду грабежи, а не каннибализм.
— Да кто же осмелится тронуть хозяев города?
— Но ведь собаку у директора завода похитили? Может быть, в следующий раз заберутся прямо к нему в дом?
— Тогда это уже будет преступление!
— А морить людей голодом — не преступление?
Мой последний вопрос заставил собравшихся задуматься.
— Отчаяние может толкнуть людей на любое преступление, — сказал Мыстр.
— Для того-то и существуют полиционеры, чтобы защищать честных граждан от преступников, — сказала Устинья, жена Кондрата Полуухова.
— Остается только выяснить, кто в Колоссии преступник, а кто — честный гражданин, — заметил Демьян Фиолетов.
Боблин Шемар Курасин, сотрудник Государственного Колосского института изучения проблем истории, произнес:
— В Мураве теперь жить тоже не очень-то приятно. Помните, какой у нас был район — тихий, зеленый? А теперь прямо напротив нашего дома построили магазин.
— Да-да! — подхватила боблинка Зоара, его жена. — Это просто ужас какой-то! Магазин круглосуточный, так что мы теперь совершенно не можем спать по ночам!
— Так радоваться надо, в нашем-то возрасте… — хихикнул Анисим Коловоротов, за что немедленно получил от своей супруги толчок локтем в бок.
— Да нет, я серьезно! — повысила голос Зоара, видимо, эта проблема задевала ее до глубины души. — Я говорю не просто об обычном шуме. Но ведь возле магазина постоянно собираются все местные алкоголики. С вечера и до самого утра — нецензурные вопли, ругань, драки. Вокруг магазина и дома — грязь. А то еще ночью подъедет пьяная компания на автомобиле, поставит его прямо возле дома, откроет все двери, включит музыку на полную громкость — тут не только не заснешь, тут с ума можно сойти!
— А вы пробовали писать жалобы? — спросила Алевтина Соображаева.
— Мы их писали, когда магазин только строился. Ведь его построили против всех санитарных норм — в пяти шагах от дома. Да что толку… Говорят, этот магазин принадлежит какой-то преступной группировке. Бандиты-то все необходимые разрешения получили без труда. Кто же осмелится им отказать?
Шемар Курасин тяжело вздохнул:
— Иногда думаешь: сгорел бы этот магазин!
— Так в чем же дело? — спросил я.
— В смысле?… — боблин посмотрел на меня.
— Все очень просто, — я показал на одну из бутылок, стоявших на столе. — Алкоголь, конечно, горит плохо. Но ведь бутылку можно наполнить чем-то более горючим.
— Вы что же, молодой человек, предлагаете мне совершить поджог? Ведь это уголовно наказуемое деяние!
— А как же покой и здоровый сон жителей целого дома? — парировал я. — Почему страдать должны ВЫ, а не те, кто причиняет вам неудобства? Первыми нарушили закон они. Вы всего лишь восстановите справедливость. Кроме того, если подойти к делу разумно, вас никогда не вычислят и не арестуют.
— Нет! — покачал головой Шемар. — Я никогда не смогу совершить преступление. И вообще, я думаю, что твои слова — всего лишь шутка. Ты же не всерьез предлагаешь мне поджечь магазин?
— Конечно, не всерьез! — улыбнулся я. — Я всего лишь хотел узнать, готовы ли вы отстаивать свою честь и достоинство, или можете только терпеть и жаловаться.
Шемар открыл было рот, чтобы произнести что-то резкое, но, посмотрев мне в глаза, осекся и потупился. Видимо, он почувствовал во мне силу, которой не было в нем самом. И это была даже не сила магии, а всего лишь сила духа.
— И все-таки закон нарушать нельзя! — заявил Кондрат Полуухов.
Я повернулся к нему:
— А что вы считаете законом?
Кондрат слегка замялся:
— Ну… Это всем известно. Закон — это свод установленных государством правил… Конституция, например…
— Вот именно! — подхватил я. — Государство диктует свой закон с позиции силы. А что первым делом записано в любом законе любого государства?
— Там записано, что существующий государственный строй не может быть изменен, — ответил Демьян Фиолетов. — А в уголовном кодексе указано, что попытки изменить государственный строй наказываются значительно суровее, чем преступления против граждан: убийства, разбои и изнасилования. Государство в первую очередь заботится о себе самом, и только потом — о своих гражданах.
— Однако ни одно государство не вечно, — сказал я. — Большинство из вас, насколько я знаю, историки по образованию. Поэтому вы должны понимать это лучше, чем другие. Вспомните: племена великоколоссов силой оружия подчинили себе окрестные земли и образовали государство Колоссию. Когда государство было сильным, оно захватывало все новые и новые земли, пока не столкнулось с другими не менее сильными соседями: аллеманами на западе, торкестанцами на юге, ктойтойцами на востоке. Спрашивал при этом кто-нибудь согласия у захваченных и насильно включенных в государство племен и народов? Что-то я этого не помню. Когда среди людей и боблинов насаждалась хрустианская религия, а древние храмы и молельни разорялись и сжигались, кто-нибудь говорил о терпимости и свободе вероисповедания? Что-то я об этом не слышал. Восемьдесят лет назад, когда власть царей Колоссии деградировала и иссякла, Уравнительная церковь организовала переворот и силой захватила власть. Кто-нибудь при этом вспоминал про законы? Нет. Уравнители уничтожили хрустианцев точно так же, как те ранее истребили предыдущих правителей. И преступления одних ни чуть не больше и не меньше, чем преступления других. А когда Уравнителей заменили нынешние правители, именующие себя «демократами», опирались ли они при этом на законы Уравнителей? Нет. Какой из всего этого напрашивается вывод? Нет никаких законов! Есть только право сильного. По этому праву сильный диктует свою волю тем, кто слабее него и готов безропотно повиноваться. Вот это право сильного и именуется «законом».
Я замолчал и перевел дух. Говорил я настолько горячо, что никто не решился меня прервать. Зато теперь заговорили все одновременно:
— А ведь он прав!
— Да ничего он не прав! С такими рассуждениями мы скатимся в анархию и экстримизм.
— Но ведь историческая научная объективность…
— Ох, коллега, вам ли говорить об исторической науке? Можно подумать, вы не знаете, что история постоянно переписывается и подправляется в угоду новым правителям.
— И тем не менее это не доказывает…
— Как раз это и доказывает, что все в мире относительно, особенно государственные законы.
— А что удерживает нас от преступлений?
— Как что? Разумеется, страх перед наказанием.
— А как же честь и совесть?
— Честь и совесть — это такие же страхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148