Здесь же вытянулись два длинных рабочих стола и большие стоячие рамы для гобеленов. Казалось, хозяин ненадолго вышел из комнаты, однако Палатон знал, что тот уехал, поступив обдуманно.
Он медленно прошел по дому. Дом был пуст, только насекомые разбегались в удивлении, скрываясь в щелях и дырах, прогрызенных за годы бесцеремонного вторжения. Хозяин дома, по-видимому, был и художником, хотя холст на раме остался чистым и был прислонен к стене, дожидаясь, когда его поднимут и заполнят. Кисти, палитры и ножи были вымыты и сложены в большом шкафу. Здесь же свисало гнездо грызунов, свитое из объеденных кистей.
Палатон с тихим раздражением закрыл дверцы шкафа. Комнаты наверху оказались совершенно пустыми, без малейших признаков мебели или рабочих принадлежностей, кроме одной корзины, заполненной обрывками тонких, серебристых нитей. Палатон спустился вниз в глубоком раздумье. Даже если здесь остались какие-либо следы его матери, он не смог их найти, и вряд ли бахдар смог бы почувствовать ауру сорок лет спустя.
– Если ты вор, то здесь тебе нечего взять, – заметил с порога похожий на паука глава общины.
Палатон быстро поднял голову, пряча удивление и не желая доставлять радость старому чоя.
– Я думал, – сказал он, – что если она училась у этого наставника, она могла бы быть его любовницей.
– Ты правильно думал, но если ты ищешь его, то он давно уехал, а если хочешь увидеть его работы – мы сожгли их. Хотя… – старик вывел Палатона из дома во двор, – может, что-нибудь осталось в пещере, где он рисовал чаще всего. Она находится в скалах, как раз над развалинами, чуть выше границы вечных снегов. Должно быть, туда еще можно пройти.
– Значит, вы отсылаете меня туда.
– Я бы отослал тебя в Чаролон, – резко возразил старик, – будь это в моих силах.
– Вы узнали меня.
– Вероятно, я знаю тебя лучше, чем ты – самого себя, – глава общины оборвал фразу и издал хриплый вздох.
– Тогда почему бы просто не сказать мне о том, что я хочу узнать?
Мутные старческие глаза устремились на него, как будто пытаясь разглядеть его получше.
– Желания не всегда совпадают с возможностями, – ответил старик. Он потянулся и взял Палатона за рукав, будто стараясь не упасть. Его слабые голоса задрожали сильнее. – Подчинение своей воле и обладание – таланты Огненного дома. Он правит умами чоя и подавляет их волю. Он похож на паутину, в которую попался мотылек, и чем больше трепыхается этот мотылек, тем труднее ему освободиться!
Палатон придержал старика за плечи, и когда его дыхание выровнялось, он выпрямился.
– О чем вы говорите?
– Никто из нас, оставшихся здесь, – с трудом пробормотал старик, сжимая кулаки, как будто помогая своим словам, – не способен говорить. Только ты… – он сглотнул с тяжелым вздохом и закончил: – Разыщи пещеру, – и он прислонился к веранде, отирая пот и дрожа.
Палатон смутился. Глава общины махнул рукой, хрипло повторяя:
– Уходи! Уходи!
– Но вы…
– Неважно. Ты должен уйти. Большинство из нас, оставшихся здесь, способны убить, лишь бы сохранить свои тайны. Они еще не решили насчет тебя – но времени у тебя нет! – глава общины сел на ступеньку. – Прошу тебя, уходи.
Палатон обернулся. В конце улицы он заметил фигуру Баки, приближающуюся к дому. Старик недолго пробудет один.
– Спасибо, – произнес он и немедленно ушел, позволяя своим длинным ногам быстрее унести себя за пределы города. Он не оглядывался, чтобы проверить, преследуют ли его.
К тому времени, как он добрался до разрушенных стен древнего Мерлона, воздух похолодел и стал еще более разреженным. Он прислонился плечом к старому камню, ощущая его ледяной холод, и отдышался. Крепость была огромной и надежной, ибо что другое могло защитить от боевых кораблей? В те времена чоя обладали крепким бахдаром, обильным, хотя и не обязательно исключительно мощным. Чоя могли подниматься в воздух безо всяких аппаратов выше, чем на два фута, но, конечно, не умели преодолевать тридцатифутовые стены. Они могли высекать огонь из пальцев, но не достаточно жаркий, чтобы разрушить камень. Чоя умели телепортироваться, но недостаточно хорошо, чтобы знать наверняка, что окажутся внутри крепости, а не в ее стене – это грозило медленной и мучительной смертью. И потому Мерлон простоял века – несмотря на бахдар.
Палатону стало жарко в куртке, ее захотелось снять, но он понимал, что сразу замерзнет под пронзительным ветром. Он отошел от стены и начал обходить крепость, разыскивая ворота. Он обнаружил тропу, проложенную горными козами, узкую и крутую, и пошел по ней. Вскоре он оказался над Мерлоном и смог взглянуть внутрь крепости, поверженной скорее коварством, нежели силой.
Палатон невольно вздрогнул. Дар Огненного дома – подавлять волю и обладать. Схватывать чужие мысли настолько крепко, чтобы обратить их в свою пользу. От понимания этого Палатона замутило. И он знал чоя, способных приказывать, подчинять, принуждать, но настоящее обладание было невозможным и вызывало отвращение. Неужели это и есть его наследственность? Неудивительно, что мать не смогла поведать о ней – даже если бы имела возможность.
Его мать никогда не говорила о том, кем был ее любовник – и не потому, что не хотела, а потому, что он не оставил ей выбора. Она словно попала в паутину, стягивающуюся от судорожных движений пленницы. Вероятно, ее лишили! памяти. Он вздрогнул, подумав о деяниях более преступных, чем вторжение в чужую душу.
Палатон замедлил шаг, достигнув границы вечных снегов и ощущая их физическое присутствие. Земля распространяла холод, снега застилали тропинку. Он не мог подняться выше без горного снаряжения, к тому же горы не были его стихией. Он рожден пилотом, а не альпинистом. Он уже повернулся, но тут заметил сизую расщелину в буром камне и понял, что нашел пещеру.
Солнечная батарея вспыхнула, едва он ступил внутрь, ее панель была обращена к входу в пещеру, но почти не улавливала высоко поднявшееся солнце. Панель была искусно настроена, ибо посылала несильный, желтый луч света, создавая причудливое освещение. Однако этого света было достаточно, чтобы он смог разглядеть пустые мольберты и коробки с красками, широкую лежанку в углу, накрытую серебристым покрывалом, напоминающим паучью сеть. Палатон подошел к лежанке – это было ложе любовников, а в изголовье его валялась малиново-лиловая шаль. Палатон поднял ее. Даже спустя десятилетия шаль испускала ощутимый аромат тара.
Этот аромат был острым, сухим, он никогда не входил в моду, тем более в нынешние времена, но его мать всю жизнь пользовалась только этим ароматом – постоянно, день за днем. Чувствуя, что у него перехватило горло, Палатон прижал шаль к груди.
Повернувшись, еще не в силах ровно дышать, он увидел освещенный направленным лучом мольберт, обращенный к двери, с натянутым на него холстом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Он медленно прошел по дому. Дом был пуст, только насекомые разбегались в удивлении, скрываясь в щелях и дырах, прогрызенных за годы бесцеремонного вторжения. Хозяин дома, по-видимому, был и художником, хотя холст на раме остался чистым и был прислонен к стене, дожидаясь, когда его поднимут и заполнят. Кисти, палитры и ножи были вымыты и сложены в большом шкафу. Здесь же свисало гнездо грызунов, свитое из объеденных кистей.
Палатон с тихим раздражением закрыл дверцы шкафа. Комнаты наверху оказались совершенно пустыми, без малейших признаков мебели или рабочих принадлежностей, кроме одной корзины, заполненной обрывками тонких, серебристых нитей. Палатон спустился вниз в глубоком раздумье. Даже если здесь остались какие-либо следы его матери, он не смог их найти, и вряд ли бахдар смог бы почувствовать ауру сорок лет спустя.
– Если ты вор, то здесь тебе нечего взять, – заметил с порога похожий на паука глава общины.
Палатон быстро поднял голову, пряча удивление и не желая доставлять радость старому чоя.
– Я думал, – сказал он, – что если она училась у этого наставника, она могла бы быть его любовницей.
– Ты правильно думал, но если ты ищешь его, то он давно уехал, а если хочешь увидеть его работы – мы сожгли их. Хотя… – старик вывел Палатона из дома во двор, – может, что-нибудь осталось в пещере, где он рисовал чаще всего. Она находится в скалах, как раз над развалинами, чуть выше границы вечных снегов. Должно быть, туда еще можно пройти.
– Значит, вы отсылаете меня туда.
– Я бы отослал тебя в Чаролон, – резко возразил старик, – будь это в моих силах.
– Вы узнали меня.
– Вероятно, я знаю тебя лучше, чем ты – самого себя, – глава общины оборвал фразу и издал хриплый вздох.
– Тогда почему бы просто не сказать мне о том, что я хочу узнать?
Мутные старческие глаза устремились на него, как будто пытаясь разглядеть его получше.
– Желания не всегда совпадают с возможностями, – ответил старик. Он потянулся и взял Палатона за рукав, будто стараясь не упасть. Его слабые голоса задрожали сильнее. – Подчинение своей воле и обладание – таланты Огненного дома. Он правит умами чоя и подавляет их волю. Он похож на паутину, в которую попался мотылек, и чем больше трепыхается этот мотылек, тем труднее ему освободиться!
Палатон придержал старика за плечи, и когда его дыхание выровнялось, он выпрямился.
– О чем вы говорите?
– Никто из нас, оставшихся здесь, – с трудом пробормотал старик, сжимая кулаки, как будто помогая своим словам, – не способен говорить. Только ты… – он сглотнул с тяжелым вздохом и закончил: – Разыщи пещеру, – и он прислонился к веранде, отирая пот и дрожа.
Палатон смутился. Глава общины махнул рукой, хрипло повторяя:
– Уходи! Уходи!
– Но вы…
– Неважно. Ты должен уйти. Большинство из нас, оставшихся здесь, способны убить, лишь бы сохранить свои тайны. Они еще не решили насчет тебя – но времени у тебя нет! – глава общины сел на ступеньку. – Прошу тебя, уходи.
Палатон обернулся. В конце улицы он заметил фигуру Баки, приближающуюся к дому. Старик недолго пробудет один.
– Спасибо, – произнес он и немедленно ушел, позволяя своим длинным ногам быстрее унести себя за пределы города. Он не оглядывался, чтобы проверить, преследуют ли его.
К тому времени, как он добрался до разрушенных стен древнего Мерлона, воздух похолодел и стал еще более разреженным. Он прислонился плечом к старому камню, ощущая его ледяной холод, и отдышался. Крепость была огромной и надежной, ибо что другое могло защитить от боевых кораблей? В те времена чоя обладали крепким бахдаром, обильным, хотя и не обязательно исключительно мощным. Чоя могли подниматься в воздух безо всяких аппаратов выше, чем на два фута, но, конечно, не умели преодолевать тридцатифутовые стены. Они могли высекать огонь из пальцев, но не достаточно жаркий, чтобы разрушить камень. Чоя умели телепортироваться, но недостаточно хорошо, чтобы знать наверняка, что окажутся внутри крепости, а не в ее стене – это грозило медленной и мучительной смертью. И потому Мерлон простоял века – несмотря на бахдар.
Палатону стало жарко в куртке, ее захотелось снять, но он понимал, что сразу замерзнет под пронзительным ветром. Он отошел от стены и начал обходить крепость, разыскивая ворота. Он обнаружил тропу, проложенную горными козами, узкую и крутую, и пошел по ней. Вскоре он оказался над Мерлоном и смог взглянуть внутрь крепости, поверженной скорее коварством, нежели силой.
Палатон невольно вздрогнул. Дар Огненного дома – подавлять волю и обладать. Схватывать чужие мысли настолько крепко, чтобы обратить их в свою пользу. От понимания этого Палатона замутило. И он знал чоя, способных приказывать, подчинять, принуждать, но настоящее обладание было невозможным и вызывало отвращение. Неужели это и есть его наследственность? Неудивительно, что мать не смогла поведать о ней – даже если бы имела возможность.
Его мать никогда не говорила о том, кем был ее любовник – и не потому, что не хотела, а потому, что он не оставил ей выбора. Она словно попала в паутину, стягивающуюся от судорожных движений пленницы. Вероятно, ее лишили! памяти. Он вздрогнул, подумав о деяниях более преступных, чем вторжение в чужую душу.
Палатон замедлил шаг, достигнув границы вечных снегов и ощущая их физическое присутствие. Земля распространяла холод, снега застилали тропинку. Он не мог подняться выше без горного снаряжения, к тому же горы не были его стихией. Он рожден пилотом, а не альпинистом. Он уже повернулся, но тут заметил сизую расщелину в буром камне и понял, что нашел пещеру.
Солнечная батарея вспыхнула, едва он ступил внутрь, ее панель была обращена к входу в пещеру, но почти не улавливала высоко поднявшееся солнце. Панель была искусно настроена, ибо посылала несильный, желтый луч света, создавая причудливое освещение. Однако этого света было достаточно, чтобы он смог разглядеть пустые мольберты и коробки с красками, широкую лежанку в углу, накрытую серебристым покрывалом, напоминающим паучью сеть. Палатон подошел к лежанке – это было ложе любовников, а в изголовье его валялась малиново-лиловая шаль. Палатон поднял ее. Даже спустя десятилетия шаль испускала ощутимый аромат тара.
Этот аромат был острым, сухим, он никогда не входил в моду, тем более в нынешние времена, но его мать всю жизнь пользовалась только этим ароматом – постоянно, день за днем. Чувствуя, что у него перехватило горло, Палатон прижал шаль к груди.
Повернувшись, еще не в силах ровно дышать, он увидел освещенный направленным лучом мольберт, обращенный к двери, с натянутым на него холстом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84