— Бак посмотрел Кристин в глаза. — Это из его рассказов я узнал о жизни за пределами Монтаны.
Бак почувствовал угрызения совести: лучший друг лежит в гробу у него за спиной, а он наслаждается обществом Кристин. Он никогда не отличался разговорчивостью, привык держать свои мысли при себе, но с Кристин было так легко говорить, что слова лились сами собой.
— Когда я встретил Ярби — вернее, когда он меня нашел, — я почти не умел читать. Он подсовывал мне под нос газеты, книги, каталоги, даже плакаты о розыске преступников и заставлял читать, пока в конце концов я не освоил грамоту настолько, что мне понравилось это занятие.
Фургон остановился. Бак спрыгнул вниз и, обхватив Кристин за талию, опустил па землю. Солнце светило вовсю, в кроне сосны шелестел ветерок. Мужчины уложили рядом с могильной ямой веревки и опустили на них гроб.
— Пожалуйста, похороните его лицом на восток, — попросила Кристин.
Гроб осторожно повернули. Бак и Джилли медленно опустили его в могилу, выдернули веревки и отошли в сторону. Кристин раскрыла Библию, и мужчины сняли шляпы.
Встав у изголовья могилы, Кристин прочла отрывок из Писания, закрыла книгу и, прижав ее к груди, тихим дрожащим голосом произнесла слова молитвы. Закончив, она обратила лицо к небу и запела духовный гимн.
Девушка смотрела на небо и потому не замечала, что в глазах стоявшего рядом с ней высокого темноволосого мужчины были слезы.
В ярком солнечном свете ее волосы напоминали сияющий нимб; вокруг шелестела на ветру высокая трава. Чистый голос Кристин был полон любви и боли — голос этот разносился над землей, как песня птицы. Бак никогда еще не слышал ничего более прекрасного. Даже Джилли слушал Кристин с изумлением и благоговением.
Песня кончилась. Воцарилась тишина. Кристин, наклонившись, захватила пригоршню земли и бросила на крышку гроба. Потом отошла в сторону; она молча смотрела, как Бак и Джилли засыпают могилу. Казалось символичным, что именно в это время из ближнего леса донесся жалобный крик одинокой голубки.
Бак убрал лопату в фургон и встал рядом с Кристин.
— Мы привезем камней и устроим могильный холм.
— Как вы думаете, можно сделать надпись? — Она посмотрела по сторонам. — Другие могилы остались безымянными.
— Я выжгу его имя на доске.
— Когда-нибудь надо посадить на его могиле цветы.
— Вы можете сделать это весной.
Похоже, никто из них не сомневался, что весной она все еще будет на ранчо. Джилли забрался на козлы. Бак снова усадил Кристин на заднюю скамью.
— Теперь, что бы здесь ни произошло, — сказала она, — дядя Ярби все равно навсегда останется на земле «Аконита».
Остаток дня прошел в странной тишине. Девушка приготовила обед. Сидя за столом, мужчины почти не разговаривали; каждый из них за время обеда произнес два-три слова, не более, ни одно из них не было обращено непосредственно к Кристин, за исключением «спасибо» после обеда. Убирая со стола, Кристин увидела в окно, что Джилли уезжает. Рядом с повозкой на пятнистом пони ехал один из индейцев-гуртовщиков.
Кристин нахмурилась: заниматься обыденными хозяйственными хлопотами в день похорон близкого человека? Дома, в Ривер-Фоллз, такой день был бы посвящен воспоминаниям, а из домашних дел выполнялись бы только самые насущные.
Побродив некоторое время по опустевшим комнатам, девушка накинула шаль и вышла из дома. Она прошла к загону, в котором содержалось не менее дюжины лошадей. Здешние — высокие, тонконогие — казались Кристин дикими и совсем не похожими на крепких откормленных животных, к которым она привыкла в Висконсине. Пока Кристин, прислонившись к изгороди, наблюдала за лошадьми, по загону расхаживал какой-то индеец с волосами до плеч и кожаной ленточкой на голове. Он был невысокого роста, с кривыми ногами, все лицо — в шрамах; Кристин даже приблизительно не могла определить его возраст. Набросив веревку на шею одной из лошадей, индеец вывел ее за ворота, потом уцепился за гриву, вскочил на спину лошади и ускакал.
Кристин подумала о том, что здешние индейцы тоже отличаются от тех, которых она встречала раньше. На ее родине они казались более цивилизованными. Здесь же, в Монтане, они были подобны земле, на которой жили, — дикие, горячие, своенравные. Девушка ни разу не видела, чтобы кто-то из индейцев смотрел прямо на нее, но при этом ее не покидало ощущение, что они замечают малейшее ее движение, даже когда она отмахивалась от мухи.
Кристин обошла угол конюшни и прислонилась к стене, глядя на горы. Над лагерем индейцев вилась тонкая струйка дыма. Отсюда вигвамы казались маленькими, почти игрушечными. Ей хотелось бы подойти поближе и познакомиться с женщинами, но она боялась, что не будет желанной гостьей. Одна из индианок склонилась над костром, другая толкла что-то в деревянной ступке, третья возилась с тушей какого-то животного, подвешенной за задние ноги к ветке дерева. Кристин недоумевала: не собираются же они жить и зимой в таких легких шатрах из шкур?
За сараем начинался широкий луг, подступавший к лесу, из которого появились индейцы. Кристин побрела куда глаза глядят; она медленно шла по высокой траве. Вокруг порхали прекрасные бабочки, на длинной травинке сидела ярко-оранжевая божья коровка с черными пятнышками. Подойдя ближе, Кристин хотела потрогать ее пальцем, но жучок расправил свои крошечные крылышки и улетел, напомнив Кристин детскую песенку:
Божья коровка, полети на небо, Полети на небо, принеси мне хлеба…
Девушку вдруг охватила острая тоска по дому — она тосковала по Густаву, по знакомым запахам реки и плодородным черноземам Висконсина.
Она остановилась. Глядя на поросшую травой лощину, ведущую к горам, Кристин видела совсем другое — широкую дорогу с тремя колеями, проложенными бесчисленными колесами повозок и копытами лошадей. По обеим сторонам дороги протянулась живая изгородь — кусты диких ягод; эта дорога отделяла ферму ее отца от фермы дяди Хэнсела и проходила мимо школы, возле которой цвели лиловые ирисы. У крыльца школьного здания рос высокий куст сирени, а по кирпичной каминной трубе карабкался дикий виноград.
Подъезжая к ферме, она бы, наверное, увидела кузена Ларса — старшего из сыновей дяди Хэнсела, — работавшего в открытой кузнице, под навесом, рядом с конюшней. Он, наверное, подковывал бы лошадей, а в воздухе разносился бы резкий запах жженого копыта. Густав — ее товарищ по детским играм — выбежал бы ей навстречу и, наверное, напугал бы, сунув под нос длинного червяка или уродливую бородавчатую жабу.
Кристин сделала шаг, другой и снова двинулась по высокой траве, сама того не сознавая. Она вышла к берегу ручья и заглянула в его прозрачную воду, весело журчащую по камням.
— Куда ты бежишь? — прошептала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Бак почувствовал угрызения совести: лучший друг лежит в гробу у него за спиной, а он наслаждается обществом Кристин. Он никогда не отличался разговорчивостью, привык держать свои мысли при себе, но с Кристин было так легко говорить, что слова лились сами собой.
— Когда я встретил Ярби — вернее, когда он меня нашел, — я почти не умел читать. Он подсовывал мне под нос газеты, книги, каталоги, даже плакаты о розыске преступников и заставлял читать, пока в конце концов я не освоил грамоту настолько, что мне понравилось это занятие.
Фургон остановился. Бак спрыгнул вниз и, обхватив Кристин за талию, опустил па землю. Солнце светило вовсю, в кроне сосны шелестел ветерок. Мужчины уложили рядом с могильной ямой веревки и опустили на них гроб.
— Пожалуйста, похороните его лицом на восток, — попросила Кристин.
Гроб осторожно повернули. Бак и Джилли медленно опустили его в могилу, выдернули веревки и отошли в сторону. Кристин раскрыла Библию, и мужчины сняли шляпы.
Встав у изголовья могилы, Кристин прочла отрывок из Писания, закрыла книгу и, прижав ее к груди, тихим дрожащим голосом произнесла слова молитвы. Закончив, она обратила лицо к небу и запела духовный гимн.
Девушка смотрела на небо и потому не замечала, что в глазах стоявшего рядом с ней высокого темноволосого мужчины были слезы.
В ярком солнечном свете ее волосы напоминали сияющий нимб; вокруг шелестела на ветру высокая трава. Чистый голос Кристин был полон любви и боли — голос этот разносился над землей, как песня птицы. Бак никогда еще не слышал ничего более прекрасного. Даже Джилли слушал Кристин с изумлением и благоговением.
Песня кончилась. Воцарилась тишина. Кристин, наклонившись, захватила пригоршню земли и бросила на крышку гроба. Потом отошла в сторону; она молча смотрела, как Бак и Джилли засыпают могилу. Казалось символичным, что именно в это время из ближнего леса донесся жалобный крик одинокой голубки.
Бак убрал лопату в фургон и встал рядом с Кристин.
— Мы привезем камней и устроим могильный холм.
— Как вы думаете, можно сделать надпись? — Она посмотрела по сторонам. — Другие могилы остались безымянными.
— Я выжгу его имя на доске.
— Когда-нибудь надо посадить на его могиле цветы.
— Вы можете сделать это весной.
Похоже, никто из них не сомневался, что весной она все еще будет на ранчо. Джилли забрался на козлы. Бак снова усадил Кристин на заднюю скамью.
— Теперь, что бы здесь ни произошло, — сказала она, — дядя Ярби все равно навсегда останется на земле «Аконита».
Остаток дня прошел в странной тишине. Девушка приготовила обед. Сидя за столом, мужчины почти не разговаривали; каждый из них за время обеда произнес два-три слова, не более, ни одно из них не было обращено непосредственно к Кристин, за исключением «спасибо» после обеда. Убирая со стола, Кристин увидела в окно, что Джилли уезжает. Рядом с повозкой на пятнистом пони ехал один из индейцев-гуртовщиков.
Кристин нахмурилась: заниматься обыденными хозяйственными хлопотами в день похорон близкого человека? Дома, в Ривер-Фоллз, такой день был бы посвящен воспоминаниям, а из домашних дел выполнялись бы только самые насущные.
Побродив некоторое время по опустевшим комнатам, девушка накинула шаль и вышла из дома. Она прошла к загону, в котором содержалось не менее дюжины лошадей. Здешние — высокие, тонконогие — казались Кристин дикими и совсем не похожими на крепких откормленных животных, к которым она привыкла в Висконсине. Пока Кристин, прислонившись к изгороди, наблюдала за лошадьми, по загону расхаживал какой-то индеец с волосами до плеч и кожаной ленточкой на голове. Он был невысокого роста, с кривыми ногами, все лицо — в шрамах; Кристин даже приблизительно не могла определить его возраст. Набросив веревку на шею одной из лошадей, индеец вывел ее за ворота, потом уцепился за гриву, вскочил на спину лошади и ускакал.
Кристин подумала о том, что здешние индейцы тоже отличаются от тех, которых она встречала раньше. На ее родине они казались более цивилизованными. Здесь же, в Монтане, они были подобны земле, на которой жили, — дикие, горячие, своенравные. Девушка ни разу не видела, чтобы кто-то из индейцев смотрел прямо на нее, но при этом ее не покидало ощущение, что они замечают малейшее ее движение, даже когда она отмахивалась от мухи.
Кристин обошла угол конюшни и прислонилась к стене, глядя на горы. Над лагерем индейцев вилась тонкая струйка дыма. Отсюда вигвамы казались маленькими, почти игрушечными. Ей хотелось бы подойти поближе и познакомиться с женщинами, но она боялась, что не будет желанной гостьей. Одна из индианок склонилась над костром, другая толкла что-то в деревянной ступке, третья возилась с тушей какого-то животного, подвешенной за задние ноги к ветке дерева. Кристин недоумевала: не собираются же они жить и зимой в таких легких шатрах из шкур?
За сараем начинался широкий луг, подступавший к лесу, из которого появились индейцы. Кристин побрела куда глаза глядят; она медленно шла по высокой траве. Вокруг порхали прекрасные бабочки, на длинной травинке сидела ярко-оранжевая божья коровка с черными пятнышками. Подойдя ближе, Кристин хотела потрогать ее пальцем, но жучок расправил свои крошечные крылышки и улетел, напомнив Кристин детскую песенку:
Божья коровка, полети на небо, Полети на небо, принеси мне хлеба…
Девушку вдруг охватила острая тоска по дому — она тосковала по Густаву, по знакомым запахам реки и плодородным черноземам Висконсина.
Она остановилась. Глядя на поросшую травой лощину, ведущую к горам, Кристин видела совсем другое — широкую дорогу с тремя колеями, проложенными бесчисленными колесами повозок и копытами лошадей. По обеим сторонам дороги протянулась живая изгородь — кусты диких ягод; эта дорога отделяла ферму ее отца от фермы дяди Хэнсела и проходила мимо школы, возле которой цвели лиловые ирисы. У крыльца школьного здания рос высокий куст сирени, а по кирпичной каминной трубе карабкался дикий виноград.
Подъезжая к ферме, она бы, наверное, увидела кузена Ларса — старшего из сыновей дяди Хэнсела, — работавшего в открытой кузнице, под навесом, рядом с конюшней. Он, наверное, подковывал бы лошадей, а в воздухе разносился бы резкий запах жженого копыта. Густав — ее товарищ по детским играм — выбежал бы ей навстречу и, наверное, напугал бы, сунув под нос длинного червяка или уродливую бородавчатую жабу.
Кристин сделала шаг, другой и снова двинулась по высокой траве, сама того не сознавая. Она вышла к берегу ручья и заглянула в его прозрачную воду, весело журчащую по камням.
— Куда ты бежишь? — прошептала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102