по обе стороны большого зеркала стояло по свече; а между ними перед зеркалом прихорашивалось какое-то существо - воздушное, светлое, белое, маленькое, легкое - зимний дух.
Я, признаюсь, уж подумала было про Грэма, про мой "обман зренья". Подозрительно разглядывала я новый призрак. Платье было белое в красную крапинку, красный поясок, а в волосах блистал венок из остролиста. Потустороннее или нет, существо это вовсе меня не напугало, и я подошла поближе.
Огромные глаза из-под длинных ресниц взметнули взгляд на пришелицу; ресницы, не только длинные, но и темные, оттеняли этот взгляд и делали его бархатным.
- А, вот и вы наконец! - произнесла она тихим, нежным голосом и широко улыбнулась, продолжая в меня всматриваться.
Теперь я узнала ее. Однажды увидев это тонкое лицо, эти черты, их уж нельзя было не узнать.
- Мисс де Бассомпьер, - сказала я.
- Нет, - был ответ. - Для вас я не мисс Бассомпьер.
Я не стала ни о чем расспрашивать и ждала разъяснений.
- Вы переменились, и все же остались прежняя, - сказала она и подошла ко мне вплотную. - Я хорошо вас помню, и ваш румянец, и цвет волос, и овал лица...
Я наклонилась к камину, а она, стоя рядом, не отрывала от меня глаз; и глаза ее все больше теплели от воспоминаний, пока, наконец, не затуманились.
- Я чуть не плачу, как вспомню те далекие дни. Только не подумайте, будто мне грустно. Мне, напротив, хорошо и весело.
Я в замешательстве не знала, что говорить.
Она улыбнулась:
- Так вы, стало быть, забыли, как я сиживала у вас на коленях, как вы брали меня на руки, как я делила даже с вами постель? Вы уже не помните, как я прибежала к вам ночью, хныча, словно капризное дитя, каким и была тогда, а вы меня успокаивали? Из памяти вашей изгладились те добрые слова, какими вы утешали мои горести? Вспомните Бреттон. Вспомните мистера Хоума.
И вдруг я все поняла.
- Так вы маленькая Полли?
- Полина Мэри Хоум де Бассомпьер.
До чего же время все меняет! В бледном личике маленькой Полли, в его живой игре уже был залог прелести; но как хороша стала Полина Мэри! Не той поражающей красотою розы - пышной, яркой, завершенной; у нее не было ни пунцовых щечек, ни золотистых кудрей кузины ее Джиневры; но ее семнадцатая весна принесла ей очарованье, зависевшее не от цвета лица (хоть лицо у нее было ясное и нежное), не от черт и сложенья (хоть черты были тонки, а сложенье изящное); ее очарованье шло от пробивающейся наружу души. Не чудесная ваза, пусть из самого драгоценного фарфора, но прозрачная лампа, хранящая свое пламя и блюдущая для поклоненья живой огонь весталок. Мне не хотелось бы ничего преувеличивать, говоря про ее обаянье, но, право же, оно было неодолимо. Хоть и маленькая, фиалка эта источала такой аромат, который делал ее заметней самой роскошной камелии, самой царственной далии, когда-нибудь украшавшей землю.
- О! Так вы помните наши старые дни в Бреттоне?
- Лучше даже, - ответила она, - лучше, наверное, чем вы сами. Я помню все подробности. Не только дни, но помню часы и минуты.
- Кое-что ведь позабылось, не правда ли?
- Очень немногое.
- Вы тогда были совсем маленькая и ужасно как переменчивы. Признайтесь, вы давно выбросили из головы привязанности, лишенья, радости и беды, приключившиеся десять лет назад?
- Вы, верно, думаете, я забыла, до чего сильно и кого именно я любила тогда?
- Нет, не забыли, но воспоминанья ведь утратили отчетливость, признайтесь?
- Нет, все, что тогда было, я хорошо помню.
И кажется, она не обманывалась. У кого такие глаза, тот умеет помнить; у того детство не проходит как сон, юность не гаснет как солнечный луч. Она-то не станет глотать жизнь небрежно и неразборчиво, кусками, и с каждым новым годом забывать год минувший; она все сохранит и скопит в памяти; часто возвращаясь мыслью к прошедшему, она, мужая душой, будет делаться все постоянней. Однако ж я никак не могла поверить тому, что все картины, теснившиеся в моей голове, могли и для нее быть так же живы и полны значенья. Ее пристрастия, соревнования и споры с любимым товарищем детских игр, нежное, преданное поклоненье детского сердца, страхи, приступы скрытности, смешные невзгоды и, наконец, мучительная боль разлуки... Все это я перебрала в уме и недоверчиво покачала головой. Она прочла мои мысли.
- Нет, правда, семилетний ребенок продолжает жить в человеке, когда ему семнадцать лет.
- Вы души не чаяли в миссис Бреттон, - заметила я, поддразнивая. Она тотчас меня поправила.
- Не то что души не чаяла, а она мне нравилась. Я почитала ее, как и теперь почитаю. Она, кажется мне, почти не переменилась.
- Да, она все такая же, - подхватила я.
Мы помолчали. Потом она обвела глазами комнату и сказала:
- Тут много вещей, какие были еще в Бреттоне! Я это зеркало помню и подушечку для булавок.
Как видно, она не заблуждалась несчет добрых свойств своей памяти.
- Стало быть, вы сразу узнали бы миссис Бреттон? - продолжала я.
- Я прекрасно ее запомнила. И черты, и смуглый цвет лица, и черные волосы, рост, походку, голос.
- Ну, а доктора Бреттона - само собой. Но я же видела первую вашу встречу, и, бьюсь об заклад, вы его приняли за незнакомца.
- Просто я совсем смешалась, - был ответ.
- Но как же потом вам удалось друг друга опознать?
- Они с папой обменялись визитными карточками. Прочли имена - Грэм Бреттон и Хоум де Бассомпьер, ну и спохватились. Это на другой день уже было. Но я еще раньше стала догадываться.
- Как это - догадываться?
- Да вот как, - начала она. - Ведь просто удивительно, до чего иные люди не чуят правды. Не то что не видят, а не чуют! Доктор Бреттон навещал меня раз, другой, сидел рядом, расспрашивал. И когда я разглядела его глаза, выраженье губ, форму подбородка, посадку головы - словом, все, что нельзя не разглядеть в человеке, который сидит с тобою рядом, - как же могла я не вспомнить о Грэме Бреттоне? Грэм был тоньше, меньше ростом, лицо у него было нежней, волосы светлей и длинней и голос не такой глубокий, почти девичий. Но ведь он же Грэм, точно так же, как я - Полли, а вы Люси Сноу.
Я думала то же; но я подивилась тому, что мысли наши совпадают. Иным мыслям так редко встречаешь отзыв, что чудом кажется, когда выпадает этот случай.
- Вы с Грэмом очень дружили.
- Вы и это помните? - спросила она.
- И он тоже помнит, разумеется.
- Я его не спросила. Просто удивительно, если он помнит. Думаю, он все так же весел и беспечен?
- Он вам таким казался? Вы таким его запомнили?
- Другим и не помню. Иногда он вдруг делался прилежен; иногда веселился. Но углублялся ли он в чтенье или предавался игре - думал он только о книге или об игре, - на окружающих же он мало обращал вниманья.
- Но к вам он был пристрастен.
- Пристрастен ко мне? О нет! У нею другие были товарищи, его однокашники. Обо мне он вспоминал разве по воскресеньям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165