Марии Андреевне это показалось странным, и, раздвинув тряпье, издающее знакомый запах мужских духов, она вынула папку. Рука ее протянулась к тесемкам, коими без излишних причуд скреплялись вместе половинки папки, и замерла: тесемки были завязаны чрезвычайно хитроумным узлом.
Вряд ли Хесс прибег к ухищрениям, неизбежным при завязывании столь затейливого узла, просто от нечего делать или по привычке; княжна неоднократно по просьбе немца сама развязывала папку, с которой тот ходил на этюды, но там тесемки были завязаны обычным бантом. А это... Мария Андреевна видела: стоит только потянуть за кончик, и узел послушно развяжется. Развязаться-то он развяжется, да вот каково будет завязать его обратно?
В течение долгих десяти минут княжна изучала хитрое переплетение, образованное двумя матерчатыми тесемками, испытывая горячее желание поскорее засунуть папку на место и бежать куда глаза глядят, пока немец не вернулся. Но узел этот хранил секрет надежнее любого замка — значит, секрет был здесь! Именно тот секрет, ради которого она пошла на неслыханное унижение, связанное с тайным обыском в комнате гостя...
Наконец она решила, что сумеет завязать узел так же или почти так же, как это сделал до нее хитрый тевтон, и потянула за кончик тесемки. Как и ожидала княжна, узел развязался легко, будто сам собою; папка раскрылась, и взору Марии Андреевны сразу же предстала целая кипа мастерски выполненных рисунков с видами Смоленска.
Рисунки были сделаны в уже знакомой ей летящей, кажущейся небрежною, поэтической манере. Она насчитала пять рисунков, на коих был изображен кремль. Изображение было старое, еще до разрушений, причиненных ему заложенными при отступлении за Днепр минами. Это были улики, гораздо более веские, чем какая-то баня и яблоня, от которых ныне остался лишь поросший бурьяном и лебедою бугор. Рисунок старинных укреплений княжна помнила отменно — и тот, каким он был до войны, и тот, каким стал сейчас.
Теперь сомнений не было: Хесс лгал ей с первого дня. Вероятнее всего, он лгал и Вацлаву, но зачем? Вряд ли он проделал столь длинный путь только лишь ради дармовой кормежки и крыши над головой; к тому же немец не произвел на княжну впечатления человека, который нуждается в деньгах. Что же тогда — очередной охотник за приданым? Нет, вздор. Да он и не пытался ухаживать за Марией Андреевной — его неуклюжие комплименты, конечно же, нельзя было принимать всерьез.
«Стоп, — сказала себе княжна. — Давайте-ка по порядку, ваше сиятельство. Что мы имеем? Рисунки нужны немцу, чтобы оправдать свои ежедневные отлучки и то, что он целыми днями пропадает где-то около кремля, — это ясно как божий день. При этом у мольберта его нет, криков он не слышит, а по возвращении имеет поцарапанные сапоги и колени в земле. И пистолет в кармане, и постоянная ложь... Неужто кладоискатель? Господи, да какие клады можно найти в нашем кремле?!»
«Любые, — ответила она на собственный вопрос, — любые. Большие и маленькие. А главное, что в эту версию отменно укладываются все странности милейшего Павла Францевича. Хотя на типичного кладоискателя он как-то непохож...» А с другой стороны, откуда ей знать, как должен выглядеть типичный кладоискатель? Ей ведь уже приходилось видеть негодяев и висельников, более того, самых настоящих каторжников, которые весьма успешно выдавали себя за благородных людей...
Вздрогнув, княжна принялась поспешно завязывать тесемки. Дело отчего-то не заладилось, мудреный узел никак не хотел связываться. Мария Андреевна вдруг преисполнилась весьма неприятной уверенности, что вот сейчас, сию минуту, в комнату войдет Хесс и застанет ее за этим неблаговидным занятием. Гнев тевтона княжну не пугал; ей были противны минуты стыда и унижения, которые ей неминуемо пришлось бы пережить, будучи пойманной при осмотре чужих вещей.
Усилием воли княжна заставила себя успокоиться. Дрожь в руках улеглась, и узел завязался будто сам собою. Критически его осмотрев, Мария Андреевна решила, что все правильно, и вернула папку в шкаф, снова завесив ее одеждой герра Пауля.
Идя по коридору прочь от комнаты двуличного немца, Мария Андреевна едва не столкнулась с выскочившей из-за угла горничной. Вид у девки был такой, что у княжны тревожно сжалось сердце: что опять?..
Впрочем, немедля выяснилось, что ничего страшного не случилось, а просто явился какой-то барин с цветами и просит принять.
— Барин? — удивилась Мария Андреевна. — Принять? Его принять или цветы?
— Да цветы уж на столе дожидаются, ваше сиятельство, — радостно сообщила горничная. — А принять барина! Их благородие... как же его, беса?.. Вот надо ж такому случиться — забыла!
— Это потому, что кричишь много, а думаешь мало, — сказала княжна. — Каков он из себя, ты хотя бы не забыла?
— Смешные, — доложила горничная и немедля прыснула в кулак. — Молодые, а в очках, как старики. И с бородой. Вот чудеса-то — борода есть, а усов нету! И на щеках шерсть. Высокие такие, только горбятся, как Гаврила-кузнец. И ручищи по колено, как у Гаврилы. Только куда им против Гаврилы-то! Гаврила — он покрепче будет. Это, известно, барин, они потоньше, постройнее...
— Замолчи ты, Христа ради, — борясь со смехом, остановила ее княжна. Сдержать улыбку было трудно, настолько точным получился нарисованный горничной портрет визитера. К тому же кузнец Гаврила всегда напоминал Марии Андреевне большую сутулую обезьяну, а племянник градоначальника, Алексей Евграфович Берестов, при первой же встрече напомнил ей кузнеца. А коли первое подобно второму, а второе — третьему, то и третье подобно первому — так, кажется, учил Платон... И как же при таких условиях не рассмеяться?
— Замолчи, — повторила она, — и немедля проси барина в оружейную. Он курит, ты не заметила?
— При мне не курили, — ответила горничная, — однако пальцы от табаку желтые.
— Ого, — удивилась Мария Андреевна. — Гляди-ка, до чего приметлива! Надо будет поговорить о тебе с полицмейстером. Примет он тебя на службу, выдаст тебе шашку, свисток, и будешь ты у нас первейший сыщик на всю округу.
— Дразнитесь, барыня, — обиделась горничная. — А чего дразниться-то? Что спросить изволили, то я и ответила.
— Наоборот, хвалю, — возразила княжна. — А кабы ты вовсе на любой вопрос могла ответить, так это было бы еще лучше. У меня, знаешь ли, много вопросов, а ответить некому... Ладно, ступай. Проси в оружейную, трубку подай, сигары, пепельницу... Да спички, спички не забудь! И вина. Поняла ли? А я сию минуту буду, так и передай.
Сказав так, она ушла к себе, чтобы оправить волосы и вообще привести себя в порядок перед встречей с нежданно нагрянувшим Алексеем Берестовым, студентом из Петербурга и племянником смоленского градоначальника. Поправляя прическу перед большим зеркалом венецианского стекла, Мария Андреевна мысленно уговаривала себя отнестись к Берестову без предвзятости, но уговоры плохо помогали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Вряд ли Хесс прибег к ухищрениям, неизбежным при завязывании столь затейливого узла, просто от нечего делать или по привычке; княжна неоднократно по просьбе немца сама развязывала папку, с которой тот ходил на этюды, но там тесемки были завязаны обычным бантом. А это... Мария Андреевна видела: стоит только потянуть за кончик, и узел послушно развяжется. Развязаться-то он развяжется, да вот каково будет завязать его обратно?
В течение долгих десяти минут княжна изучала хитрое переплетение, образованное двумя матерчатыми тесемками, испытывая горячее желание поскорее засунуть папку на место и бежать куда глаза глядят, пока немец не вернулся. Но узел этот хранил секрет надежнее любого замка — значит, секрет был здесь! Именно тот секрет, ради которого она пошла на неслыханное унижение, связанное с тайным обыском в комнате гостя...
Наконец она решила, что сумеет завязать узел так же или почти так же, как это сделал до нее хитрый тевтон, и потянула за кончик тесемки. Как и ожидала княжна, узел развязался легко, будто сам собою; папка раскрылась, и взору Марии Андреевны сразу же предстала целая кипа мастерски выполненных рисунков с видами Смоленска.
Рисунки были сделаны в уже знакомой ей летящей, кажущейся небрежною, поэтической манере. Она насчитала пять рисунков, на коих был изображен кремль. Изображение было старое, еще до разрушений, причиненных ему заложенными при отступлении за Днепр минами. Это были улики, гораздо более веские, чем какая-то баня и яблоня, от которых ныне остался лишь поросший бурьяном и лебедою бугор. Рисунок старинных укреплений княжна помнила отменно — и тот, каким он был до войны, и тот, каким стал сейчас.
Теперь сомнений не было: Хесс лгал ей с первого дня. Вероятнее всего, он лгал и Вацлаву, но зачем? Вряд ли он проделал столь длинный путь только лишь ради дармовой кормежки и крыши над головой; к тому же немец не произвел на княжну впечатления человека, который нуждается в деньгах. Что же тогда — очередной охотник за приданым? Нет, вздор. Да он и не пытался ухаживать за Марией Андреевной — его неуклюжие комплименты, конечно же, нельзя было принимать всерьез.
«Стоп, — сказала себе княжна. — Давайте-ка по порядку, ваше сиятельство. Что мы имеем? Рисунки нужны немцу, чтобы оправдать свои ежедневные отлучки и то, что он целыми днями пропадает где-то около кремля, — это ясно как божий день. При этом у мольберта его нет, криков он не слышит, а по возвращении имеет поцарапанные сапоги и колени в земле. И пистолет в кармане, и постоянная ложь... Неужто кладоискатель? Господи, да какие клады можно найти в нашем кремле?!»
«Любые, — ответила она на собственный вопрос, — любые. Большие и маленькие. А главное, что в эту версию отменно укладываются все странности милейшего Павла Францевича. Хотя на типичного кладоискателя он как-то непохож...» А с другой стороны, откуда ей знать, как должен выглядеть типичный кладоискатель? Ей ведь уже приходилось видеть негодяев и висельников, более того, самых настоящих каторжников, которые весьма успешно выдавали себя за благородных людей...
Вздрогнув, княжна принялась поспешно завязывать тесемки. Дело отчего-то не заладилось, мудреный узел никак не хотел связываться. Мария Андреевна вдруг преисполнилась весьма неприятной уверенности, что вот сейчас, сию минуту, в комнату войдет Хесс и застанет ее за этим неблаговидным занятием. Гнев тевтона княжну не пугал; ей были противны минуты стыда и унижения, которые ей неминуемо пришлось бы пережить, будучи пойманной при осмотре чужих вещей.
Усилием воли княжна заставила себя успокоиться. Дрожь в руках улеглась, и узел завязался будто сам собою. Критически его осмотрев, Мария Андреевна решила, что все правильно, и вернула папку в шкаф, снова завесив ее одеждой герра Пауля.
Идя по коридору прочь от комнаты двуличного немца, Мария Андреевна едва не столкнулась с выскочившей из-за угла горничной. Вид у девки был такой, что у княжны тревожно сжалось сердце: что опять?..
Впрочем, немедля выяснилось, что ничего страшного не случилось, а просто явился какой-то барин с цветами и просит принять.
— Барин? — удивилась Мария Андреевна. — Принять? Его принять или цветы?
— Да цветы уж на столе дожидаются, ваше сиятельство, — радостно сообщила горничная. — А принять барина! Их благородие... как же его, беса?.. Вот надо ж такому случиться — забыла!
— Это потому, что кричишь много, а думаешь мало, — сказала княжна. — Каков он из себя, ты хотя бы не забыла?
— Смешные, — доложила горничная и немедля прыснула в кулак. — Молодые, а в очках, как старики. И с бородой. Вот чудеса-то — борода есть, а усов нету! И на щеках шерсть. Высокие такие, только горбятся, как Гаврила-кузнец. И ручищи по колено, как у Гаврилы. Только куда им против Гаврилы-то! Гаврила — он покрепче будет. Это, известно, барин, они потоньше, постройнее...
— Замолчи ты, Христа ради, — борясь со смехом, остановила ее княжна. Сдержать улыбку было трудно, настолько точным получился нарисованный горничной портрет визитера. К тому же кузнец Гаврила всегда напоминал Марии Андреевне большую сутулую обезьяну, а племянник градоначальника, Алексей Евграфович Берестов, при первой же встрече напомнил ей кузнеца. А коли первое подобно второму, а второе — третьему, то и третье подобно первому — так, кажется, учил Платон... И как же при таких условиях не рассмеяться?
— Замолчи, — повторила она, — и немедля проси барина в оружейную. Он курит, ты не заметила?
— При мне не курили, — ответила горничная, — однако пальцы от табаку желтые.
— Ого, — удивилась Мария Андреевна. — Гляди-ка, до чего приметлива! Надо будет поговорить о тебе с полицмейстером. Примет он тебя на службу, выдаст тебе шашку, свисток, и будешь ты у нас первейший сыщик на всю округу.
— Дразнитесь, барыня, — обиделась горничная. — А чего дразниться-то? Что спросить изволили, то я и ответила.
— Наоборот, хвалю, — возразила княжна. — А кабы ты вовсе на любой вопрос могла ответить, так это было бы еще лучше. У меня, знаешь ли, много вопросов, а ответить некому... Ладно, ступай. Проси в оружейную, трубку подай, сигары, пепельницу... Да спички, спички не забудь! И вина. Поняла ли? А я сию минуту буду, так и передай.
Сказав так, она ушла к себе, чтобы оправить волосы и вообще привести себя в порядок перед встречей с нежданно нагрянувшим Алексеем Берестовым, студентом из Петербурга и племянником смоленского градоначальника. Поправляя прическу перед большим зеркалом венецианского стекла, Мария Андреевна мысленно уговаривала себя отнестись к Берестову без предвзятости, но уговоры плохо помогали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92