Со всех сторон меня окружали красные распаренные рожи, спутанные лохмы волос и потные подмышки. А в воздухе стоял нестройный гул и пахло самыми бесстыжими духами и мыслями.
Пока я пробиралась к батарее бутылок, возле которых орудовал штопором еще один деятель в барашковой шапке, меня успели облапать, облобызать и предложить выпить на брудершафт. Самым удивительным было то, что вела я себя, как какая-нибудь послушница разрушенного монастыря Св. Урсулы, — ойкала, взвизгивала и возмущалась.
Боженька вполне мог быть мной доволен. Но окончательно встать на путь исправления мне помешала огромная дубовая бочка, которую выкатили под нестройные вопли и такие же нестройные аплодисменты и улюлюканье.
— Коньяк! — объявила Барашковая Шапка. — «Буку-рия»!
Проклятые писаки ломанулись к бочке, как к чудотворной иконе, и едва не сбили меня с ног. Но в последний момент чья-то сильная рука выдернула меня прямо из середины стада. И та же рука отвела меня в безопасное место — за стойку.
— Спасибо, — проблеяла я и подняла глаза на своего спасителя.
Молдаванин. Типичный молдаванин.
Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.
Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.
— Вы не пьете, — едва сдерживая разочарование, сказал он.
— Еще не успела, — начала оправдываться я. — Только пришла.
— Вы журналистка?
Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.
— Журналистка.
Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!
— Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.
— Пишете о светской жизни? — Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.
— Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…
— Вы не похожи на журналистку.
Я открыла рот от удивления. По мнению Кайе, в прошлом большой любительницы немытых южных славян, молдаване всегда отличались некоторой безапелляционностью суждений. Но не до такой же степени!.. Или этот тип, как и всякий цыганский барон, не в меру прозорлив?
— Почему не похожа? У меня и удостоверение есть. Хотите, покажу?
— Удостоверение ничего не значит, — продолжал интриговать меня молдаванин. — Вы ведете себя не как журналистка.
— А как должна вести себя журналистка?
— Настоящая журналистка должна набрасываться на выпивку, как только почувствует ее запах. А вы здесь уже десять минут и так ни к чему и не прикоснулись.
— Вы за мной наблюдали…
— Я всегда наблюдаю за всем. Я — хозяин.
Черт возьми, значит, это и есть Аурэл Чорбу! Винодел, обитатель третьего номера гостиницы на Крестовском!
На вид Чорбу было не меньше сорока, а то и сорока пяти, и никогда в жизни я не видела такого вероломного лица. Этот, пожалуй, не задумываясь вырежет всех завсегдатаев придорожной корчмы, а их лошадей сведет на базар в какую-нибудь Чадыр-Лунгу!..
— Почему вы так на меня смотрите? — Чорбу неожиданно улыбнулся, и, в полном соответствии с моими представлениями о злодеях, в глубине его пасти сверкнул золотой зуб.
— Вы — Аурэл Чорбу, — сказала я.
— Верно. Я — Аурэл Чорбу.
— Я хотела взять у вас интервью, — тут же нашлась я. — Вы не будете возражать?
— Сейчас? — удивился он. — Даже не попробовав моих вин?
— Почему… Можно пить и разговаривать.
— Нет, нельзя. — Единственный золотой зуб Чорбу продолжал гипнотизировать меня. — Вина ревнивы, как женщины. Они не прощают, когда ими занимаются между делом.
Ценная мысль.
Сейчас мне придется выбрать, чем заняться — пить с Чорбу или задавать ему вопросы. Лучше, конечно, выпить, — тогда он уверится, что я и есть самая настоящая журналистка.
— Давайте начнем с вин, Аурэл.
— С каких?
— Все равно с каких…
— Так не пойдет, Римма… Я правильно запомнил ваше имя?
— Абсолютно, — кивнула я, больше всего опасаясь, что он потребует мое удостоверение.
— Для начала решите, чего вы хотите больше — сухих, полусухих, десертных, крепких? Может быть, коньяк?
Больше всего мне хотелось сейчас жахнуть водки, но намекать на белоголовое пойло в галерее вин я посчитала неприличным.
— А красное сухое у вас есть?
Аурэл Чорбу покровительственно ухмыльнулся и подбросил в руках невесть откуда взявшуюся темную бутылку.
— Удивительное совпадение. Мне тоже нравятся красные вина… Прошу! «Рошуде Пуркарь», лучшее, что у меня есть.
С проворством заправского бармена он вытащил пробку, разлил вино в хрустальные рюмки и протянул одну из них мне.
— Ничуть не уступает французскому бордо. Видите, как играет?
Я подняла рюмку: вино, действительно, было удивительного темно-рубинового цвета с едва заметным оттенком граната.
— Ну, как? — спросил у меня Чорбу, когда я пригубила так похожий на бордо «Рошу де Пуркарь». — Определите букет?
— Фиалка, — прикрыв глаза, сказала я.
— Правильно, фиалка… И чуть-чуть сафьяна. Он придает бархатистость… У вас задатки дегустатора. А теперь еще одно…
Он быстро поменял рюмки и представил мне новое вино:
— «Негру де Пуркарь»!
«Негру де Пуркарь» оказался сводным братом «Рощу де Пуркарь», но вместо фиалки отдавал черной смородиной. Я вылакала все до капли и мило улыбнулась отцу основателю «Каса Марэ».
Потом были «Виорика» и «Пино» в рейнвейных рюмках; «Романешты» и «Мерло» в лафитных рюмках; «Трандафирул Молдовей» в мадерных рюмках, разливанное море хереса и кагора — и все тот же чертов коньяк «Букурия» на десерт.
И над всем этим великолепием ароматов и послевкусии возвышался хитрый золотозубый дьявол Аурэл Чорбу. Теперь он уже не казался мне цыганом-конокрадом, скорее наоборот — утонченным философом, покровителем лозы, духом коньячной бочки… Глаза его отливали янтарным «Штефан Водэ», лоб искрился соломенным «Флоарэ», а в уголках губ играл рубиновый «Чумай».
За каких-нибудь вшивых полтора часа я нахрюкалась до такой степени, что пришла в себя только в директорском кабинете, на директорском диване, под директорскими руками, осторожно пытающимися лишить меня футболки.
И повела себя как последняя растреклятая девственница: вырвала край футболки из смуглых молдавских пальцев, свела ноги и двинула Аурэла Чорбу коленом в плоский и абсолютно непробиваемый живот.
Он не обиделся.
Напротив, рассмеялся, запрокинув массивную голову, и покровительственно потрепал меня по щеке.
— Ай, молодец! Честная девушка, хотя и плохая журналистка…
Кем-кем, а честной девушкой мне еще быть не приходилось. И от этой немудреной похвалы все выпитые вина наперегонки бросились мне в голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Пока я пробиралась к батарее бутылок, возле которых орудовал штопором еще один деятель в барашковой шапке, меня успели облапать, облобызать и предложить выпить на брудершафт. Самым удивительным было то, что вела я себя, как какая-нибудь послушница разрушенного монастыря Св. Урсулы, — ойкала, взвизгивала и возмущалась.
Боженька вполне мог быть мной доволен. Но окончательно встать на путь исправления мне помешала огромная дубовая бочка, которую выкатили под нестройные вопли и такие же нестройные аплодисменты и улюлюканье.
— Коньяк! — объявила Барашковая Шапка. — «Буку-рия»!
Проклятые писаки ломанулись к бочке, как к чудотворной иконе, и едва не сбили меня с ног. Но в последний момент чья-то сильная рука выдернула меня прямо из середины стада. И та же рука отвела меня в безопасное место — за стойку.
— Спасибо, — проблеяла я и подняла глаза на своего спасителя.
Молдаванин. Типичный молдаванин.
Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.
Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.
— Вы не пьете, — едва сдерживая разочарование, сказал он.
— Еще не успела, — начала оправдываться я. — Только пришла.
— Вы журналистка?
Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.
— Журналистка.
Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!
— Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.
— Пишете о светской жизни? — Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.
— Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…
— Вы не похожи на журналистку.
Я открыла рот от удивления. По мнению Кайе, в прошлом большой любительницы немытых южных славян, молдаване всегда отличались некоторой безапелляционностью суждений. Но не до такой же степени!.. Или этот тип, как и всякий цыганский барон, не в меру прозорлив?
— Почему не похожа? У меня и удостоверение есть. Хотите, покажу?
— Удостоверение ничего не значит, — продолжал интриговать меня молдаванин. — Вы ведете себя не как журналистка.
— А как должна вести себя журналистка?
— Настоящая журналистка должна набрасываться на выпивку, как только почувствует ее запах. А вы здесь уже десять минут и так ни к чему и не прикоснулись.
— Вы за мной наблюдали…
— Я всегда наблюдаю за всем. Я — хозяин.
Черт возьми, значит, это и есть Аурэл Чорбу! Винодел, обитатель третьего номера гостиницы на Крестовском!
На вид Чорбу было не меньше сорока, а то и сорока пяти, и никогда в жизни я не видела такого вероломного лица. Этот, пожалуй, не задумываясь вырежет всех завсегдатаев придорожной корчмы, а их лошадей сведет на базар в какую-нибудь Чадыр-Лунгу!..
— Почему вы так на меня смотрите? — Чорбу неожиданно улыбнулся, и, в полном соответствии с моими представлениями о злодеях, в глубине его пасти сверкнул золотой зуб.
— Вы — Аурэл Чорбу, — сказала я.
— Верно. Я — Аурэл Чорбу.
— Я хотела взять у вас интервью, — тут же нашлась я. — Вы не будете возражать?
— Сейчас? — удивился он. — Даже не попробовав моих вин?
— Почему… Можно пить и разговаривать.
— Нет, нельзя. — Единственный золотой зуб Чорбу продолжал гипнотизировать меня. — Вина ревнивы, как женщины. Они не прощают, когда ими занимаются между делом.
Ценная мысль.
Сейчас мне придется выбрать, чем заняться — пить с Чорбу или задавать ему вопросы. Лучше, конечно, выпить, — тогда он уверится, что я и есть самая настоящая журналистка.
— Давайте начнем с вин, Аурэл.
— С каких?
— Все равно с каких…
— Так не пойдет, Римма… Я правильно запомнил ваше имя?
— Абсолютно, — кивнула я, больше всего опасаясь, что он потребует мое удостоверение.
— Для начала решите, чего вы хотите больше — сухих, полусухих, десертных, крепких? Может быть, коньяк?
Больше всего мне хотелось сейчас жахнуть водки, но намекать на белоголовое пойло в галерее вин я посчитала неприличным.
— А красное сухое у вас есть?
Аурэл Чорбу покровительственно ухмыльнулся и подбросил в руках невесть откуда взявшуюся темную бутылку.
— Удивительное совпадение. Мне тоже нравятся красные вина… Прошу! «Рошуде Пуркарь», лучшее, что у меня есть.
С проворством заправского бармена он вытащил пробку, разлил вино в хрустальные рюмки и протянул одну из них мне.
— Ничуть не уступает французскому бордо. Видите, как играет?
Я подняла рюмку: вино, действительно, было удивительного темно-рубинового цвета с едва заметным оттенком граната.
— Ну, как? — спросил у меня Чорбу, когда я пригубила так похожий на бордо «Рошу де Пуркарь». — Определите букет?
— Фиалка, — прикрыв глаза, сказала я.
— Правильно, фиалка… И чуть-чуть сафьяна. Он придает бархатистость… У вас задатки дегустатора. А теперь еще одно…
Он быстро поменял рюмки и представил мне новое вино:
— «Негру де Пуркарь»!
«Негру де Пуркарь» оказался сводным братом «Рощу де Пуркарь», но вместо фиалки отдавал черной смородиной. Я вылакала все до капли и мило улыбнулась отцу основателю «Каса Марэ».
Потом были «Виорика» и «Пино» в рейнвейных рюмках; «Романешты» и «Мерло» в лафитных рюмках; «Трандафирул Молдовей» в мадерных рюмках, разливанное море хереса и кагора — и все тот же чертов коньяк «Букурия» на десерт.
И над всем этим великолепием ароматов и послевкусии возвышался хитрый золотозубый дьявол Аурэл Чорбу. Теперь он уже не казался мне цыганом-конокрадом, скорее наоборот — утонченным философом, покровителем лозы, духом коньячной бочки… Глаза его отливали янтарным «Штефан Водэ», лоб искрился соломенным «Флоарэ», а в уголках губ играл рубиновый «Чумай».
За каких-нибудь вшивых полтора часа я нахрюкалась до такой степени, что пришла в себя только в директорском кабинете, на директорском диване, под директорскими руками, осторожно пытающимися лишить меня футболки.
И повела себя как последняя растреклятая девственница: вырвала край футболки из смуглых молдавских пальцев, свела ноги и двинула Аурэла Чорбу коленом в плоский и абсолютно непробиваемый живот.
Он не обиделся.
Напротив, рассмеялся, запрокинув массивную голову, и покровительственно потрепал меня по щеке.
— Ай, молодец! Честная девушка, хотя и плохая журналистка…
Кем-кем, а честной девушкой мне еще быть не приходилось. И от этой немудреной похвалы все выпитые вина наперегонки бросились мне в голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110