— Ссора с Сергуней не входила в мои планы. — Прости.
— Да ладно… — Он тоже пошел на попятный и с надеждой спросил:
— У тебя планы на сегодня?
— В общем, планы.
— Когда вернешься?
«Лучше б — никогда», — сквозило в его отрешенном, очарованном маньяком-некрофилом взгляде. Да, черт возьми, битву за криминального репортера Сергея Си-ненко я проиграла окончательно!
— Не знаю…
— Если меня не будет, — покорми Идисюда. И песочек ему поменяй, хорошо?
Хоть от дома не отказывает — и то радость. Я перевела дух и кротким голосом домохозяйки произнесла:
— Конечно… Я вот о чем подумала, Сергуня… Может быть, мы начнем? С завтрашнего дня…
— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.
— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебе некоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.
— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, — Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. И история у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так, статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют. Профессионально вырос. Вот так.
— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев по брошюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.
— Без обид?
— Конечно. Но…
— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне не мешаешь…
Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную, как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.
Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откуда ты только взялся, культуролог Роман Попов?..
…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылок уже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки с петухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок поле боя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте, подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали у выхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.
Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:
— Придется делать еще один ремонт.
— После русских всегда приходится делать еще один ремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?
— Почему?
— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечь нутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделать маленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.
* * *
Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-за проклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу. Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняных полотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.
— Вино не терпит одиночества, — поучал меня Аурэл Чорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. И обожает поклонение. Так же, как и женщина.
Теперь я была более осмотрительна: дегустировала еще неизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову. Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные части тела ему было ровным счетом наплевать.
Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть более хмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и есть настоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..
У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус, достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:
— Идите сюда, Римма.
Я повиновалась.
Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, но еще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.
— А бокалы? — удивилась я.
— Подставляйте ладони, — подмигнул мне Чорбу. — Только сожмите их крепче.
Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино. А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.
— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.
— А теперь — вы.
Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливым молдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.
— Можно?
— Пейте, — позволил мне Чорбу.
Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самая натуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать об этом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.
— Ну, как? — спросил у меня он.
— Потрясающе.
— Определите букет? Я задумалась.
— Немного базилика — но это вино, не вы…
— А я?
— Металл… Чуть-чуть дерева… Нет, пожалуй, только металл. Но не обычный… Очень старый… — Слова выскакивали из моего горла без всякой посторонней помощи.
— Потрясающе! — Аурэл Чорбу коснулся большим, сладким от вина пальцем моего подбородка. — Как называется ваша газета?
— «Петербургская Аномалия», — с трудом вспомнила я.
— Похоже. У вас аномальный нюх. Такой нюх воспитывается десятилетиями. Или дается от бога. Вы не молдаванка?
— Нет.
— Может быть, румынка?
— Нет.
— И даже не француженка? Не итальянка из Пьемон-та? И не имеете никакого отношения к винограду?
— Никакого.
— Тогда я ничего не понимаю… Идемте. Мы вернулись к автобусу, Аурэл забросил в рот горсть черешни, повернул ключ зажигания и посмотрел на меня.
— А хотите знать, что почувствовал я?
Нет. Только не это. Если позволить молдаванину исследовать меня и дальше, то он наверняка наткнется на два трупа у береговой линии моей отчаявшейся душонки. Два трупа, которые, возможно, сам и подложил…
Нет. Вить из себя веревки я не позволю. Нет.
— Да, — потупив глаза, сказала я. — Я хочу знать, что почувствовали вы.
— Чужую кожу. Не вашу. Чужую кровь. Не вашу. И Meталл. Он тоже не ваш. И тоже необычный. И тоже очень старый…
От сладкого и какого-то невесомого испуга я щелкнула зубами и потянулась за черешней.
— Что скажете? — доморощенный молдавский поэт подмигнул мне и погладил усы.
— Даже не знаю. Это хорошо или плохо?
— Это замечательно. Вы не похожи на других женщин.
— На блудниц? — на всякий случай уточнила я. Аурэл Чорбу рассмеялся, и его фикса сверкнула в темноте, как прожектор.
— Поехали…
…Он заглушил двигатель в сотне метров от гостиницы, неподалеку от кустов жимолости, за которыми совсем недавно поджидал клиентов шофер Гена, так слу-л чайно сосватавший мне коллекционера Дементия.
— Идемте, Римма. Обещаю вам романтический взлом гостиницы. А потом мы отметим это событие коньяком «Дойна». Двадцать пять лет выдержки, исключительный ванильный букет.
— А как же камеры слежения по периметру? — спросила я.
— А вы откуда знаете о камерах слежения? Действительно, откуда я, рядовой газетный мусорщик, приставленный к псевдосветской помойке, могу знать об особенностях периметра VIP-гостиницы на Крестовском?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Да ладно… — Он тоже пошел на попятный и с надеждой спросил:
— У тебя планы на сегодня?
— В общем, планы.
— Когда вернешься?
«Лучше б — никогда», — сквозило в его отрешенном, очарованном маньяком-некрофилом взгляде. Да, черт возьми, битву за криминального репортера Сергея Си-ненко я проиграла окончательно!
— Не знаю…
— Если меня не будет, — покорми Идисюда. И песочек ему поменяй, хорошо?
Хоть от дома не отказывает — и то радость. Я перевела дух и кротким голосом домохозяйки произнесла:
— Конечно… Я вот о чем подумала, Сергуня… Может быть, мы начнем? С завтрашнего дня…
— Что — начнем? — не на шутку перепугался он.
— Книгу писать. Я созрела и готова поведать тебе некоторые подробности из жизни женщины, убившей дву… Договорить я не успела.
— Знаешь… Только не обижайся, пожалуйста, — Сергуня виновато улыбнулся. — Ты молодец… Хладнокровная. Бесстрашная. И история у тебя замечательная… Но на книгу она не потянет. Извини. Так, статейка… И на подвал не наберется. А статейки меня уже не интересуют. Профессионально вырос. Вот так.
— Понятно, — я щелкнула кончиками пальцев по брошюре, торчащей из Сергуниной подмышки. — Вавилонская блудница.
— Без обид?
— Конечно. Но…
— Но ты все равно можешь пожить у меня… Ты мне не мешаешь…
Я благодарно ткнулась в его щеку — холодную и равнодушную, как засиженный голубями памятник Сергею Мироновичу Кирову.
Отныне рассчитывать на связи Сергуни не приходится. И откуда ты только взялся, культуролог Роман Попов?..
…Когда я появилась в галерее, стройные ряды винных бутылок уже одержали победу над шайкой журналистов. Полную и окончательную. Платки с петухами, нанятые предусмотрительным Аурэлом Чорбу, приводили в порядок поле боя: выносили битые черепки, складывали в пакеты ошметки мамалыги и плэчинте, подтирали блевотину и разлившееся вино. А Барашковые Шапки складировали у выхода особенно отличившиеся в битве журналистские тела.
Я подошла к Аурэлу и философски произнесла:
— Придется делать еще один ремонт.
— После русских всегда приходится делать еще один ремонт, — так же философски ответил мне Чорбу. — А все почему?
— Почему?
— Потому что вы относитесь к жизни, как к водке: обжечь нутро и поскорее забыться. А к жизни нужно относиться, как к вину: сделать маленький глоток и почувствовать послевкусие. Послевкусие — вот что важно.
* * *
Мы добирались до Крестовского больше часа. И все из-за проклятого удивительного вина, которым был забит микроавтобус Аурэла Чорбу. Бутылки были везде — на сиденьях и под сиденьями, в плетеных корзинах и льняных полотенцах; в яблоках, в давленой черешне, в подсохших лепестках цветов.
— Вино не терпит одиночества, — поучал меня Аурэл Чорбу, перебирая лепестки в жестких пальцах. — Так же, как и мужчина. И обожает поклонение. Так же, как и женщина.
Теперь я была более осмотрительна: дегустировала еще неизвестные мне сорта наперсточными дозами и старалась сохранять ясную голову. Тем более что молдаванин обращался именно к моей голове. На все остальные части тела ему было ровным счетом наплевать.
Это потрясающее ощущение — чувствовать себя чуть более хмельной, чем на самом деле. И чуть более умной. Может быть, именно это и есть настоящая жизнь, к которой нужно относиться, как к послевкусию?..
У въезда на Крестовский Чорбу остановил свой микроавтобус, достал еще одну бутылку вина и позвал меня наружу:
— Идите сюда, Римма.
Я повиновалась.
Молдаванин подвел меня к старой липе — почти отцветшей, но еще сохраняющей тонкий приторный аромат — и снова откупорил бутылку.
— А бокалы? — удивилась я.
— Подставляйте ладони, — подмигнул мне Чорбу. — Только сожмите их крепче.
Я сложила ладони лодочкой, и он осторожно налил в них вино. А потом припал губами к этой импровизированной чаше. И быстро добрался до дна.
— А теперь? — спросила я, холодея от предчувствий.
— А теперь — вы.
Я перехватила бутылку пальцами, подсушенными неторопливым молдавским ртом, и опрокинула ее в живой Ковшик ладоней Аурэла.
— Можно?
— Пейте, — позволил мне Чорбу.
Вот что было гвоздем вечера — вино из рук мужчины! Самая натуральная сцена соблазнения, как же я раньше этого не поняла?! Но думать об этом не хотелось — во всяком случае, до тех пор, пока не закончилось вино.
— Ну, как? — спросил у меня он.
— Потрясающе.
— Определите букет? Я задумалась.
— Немного базилика — но это вино, не вы…
— А я?
— Металл… Чуть-чуть дерева… Нет, пожалуй, только металл. Но не обычный… Очень старый… — Слова выскакивали из моего горла без всякой посторонней помощи.
— Потрясающе! — Аурэл Чорбу коснулся большим, сладким от вина пальцем моего подбородка. — Как называется ваша газета?
— «Петербургская Аномалия», — с трудом вспомнила я.
— Похоже. У вас аномальный нюх. Такой нюх воспитывается десятилетиями. Или дается от бога. Вы не молдаванка?
— Нет.
— Может быть, румынка?
— Нет.
— И даже не француженка? Не итальянка из Пьемон-та? И не имеете никакого отношения к винограду?
— Никакого.
— Тогда я ничего не понимаю… Идемте. Мы вернулись к автобусу, Аурэл забросил в рот горсть черешни, повернул ключ зажигания и посмотрел на меня.
— А хотите знать, что почувствовал я?
Нет. Только не это. Если позволить молдаванину исследовать меня и дальше, то он наверняка наткнется на два трупа у береговой линии моей отчаявшейся душонки. Два трупа, которые, возможно, сам и подложил…
Нет. Вить из себя веревки я не позволю. Нет.
— Да, — потупив глаза, сказала я. — Я хочу знать, что почувствовали вы.
— Чужую кожу. Не вашу. Чужую кровь. Не вашу. И Meталл. Он тоже не ваш. И тоже необычный. И тоже очень старый…
От сладкого и какого-то невесомого испуга я щелкнула зубами и потянулась за черешней.
— Что скажете? — доморощенный молдавский поэт подмигнул мне и погладил усы.
— Даже не знаю. Это хорошо или плохо?
— Это замечательно. Вы не похожи на других женщин.
— На блудниц? — на всякий случай уточнила я. Аурэл Чорбу рассмеялся, и его фикса сверкнула в темноте, как прожектор.
— Поехали…
…Он заглушил двигатель в сотне метров от гостиницы, неподалеку от кустов жимолости, за которыми совсем недавно поджидал клиентов шофер Гена, так слу-л чайно сосватавший мне коллекционера Дементия.
— Идемте, Римма. Обещаю вам романтический взлом гостиницы. А потом мы отметим это событие коньяком «Дойна». Двадцать пять лет выдержки, исключительный ванильный букет.
— А как же камеры слежения по периметру? — спросила я.
— А вы откуда знаете о камерах слежения? Действительно, откуда я, рядовой газетный мусорщик, приставленный к псевдосветской помойке, могу знать об особенностях периметра VIP-гостиницы на Крестовском?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110