И среди первых помчался на помощь к завязшему левому крылу.
Но не могли половцы оправиться от первого сокрушительного удара Ярославовой конницы, не могли выстоять со своими сабельками против тяжелых мечей и достать руса не могли за его прочной кольчугой. Не могли поверить, что перед ними люди. Думали команы – это злые мертвые силы, вырвавшиеся из-под земли, это выползни-камни, послушные воле великанов; думали – это разъяренные дивы швырнули в орду железным песком. Отступали половцы, хоть и было их несметное число.
Но Ярослав Стражник и один мог привести в замешательство целое войско. Волот-осилок! Своим невиданным мечом, как косой, косил. Одного комана зацепить – в этом ему радости мало было. Двоих-троих засечь одним ударом!.. За себя бил тиун и за ближнего: то у Береста отобъет слишком ловкого противника, сковырнет с седла, то у Эйрика. Как скала, наваливался Ярослав на стену половцев, подминал их под себя. Оттого трещали половецкие косточки. И этот треск наводил ужас на орду. «Ярусаб-хан!» – предупреждали друг друга команы. В страхе таращили один на другого глаза. «Ярусаб-катил!» – кричали и разбегались кто куда, оставляли возле тиуна чистое поле. Помнили рассказы очевидцев о киевском Стражнике: будто он один, без оружия и без кольчуги, приходил ночью в стан врага и говорил, чтоб они уходили подобру, и будто бы не однажды так случалось, что враги уходили, отказавшись от своих намерений. Так боялись Ярослава!
В пыли, в мелькании глаз и кольчуг, в мелькании политых кровью тел и клинков игрец увидел чье-то знакомое лицо, но не сразу понял – чье. Вовремя отбил удар того человека, острию его сабли подставил край щита. Сам размахнулся мечом, но ударил слабо, в сомнении лишь оцарапал половцу щит. И половец узнал игреца, не стал бить. Несколько мгновений они смотрели один на другого, пока вокруг забавлялись оружием сильные. Толкали их крупами кони, задевали локтями рубящие всадники, хриплыми криками подбадривали с обеих сторон. Берест узнал хана Атая, хотя на лице его уже не было синяков и ссадин. Молодой хан не забыл еще недавнего милосердия. И Берест помнил слова, сказанные ему на прощание. Для них двоих сейчас зазвучал маленький курай. Протяжно и жалобно. В этом звуке был плач матери, которой однажды принесли мертвого сына… Когда курай перестал звучать или был заглушён шумом битвы, они послали своих коней в разные стороны, чтобы только уже не встречать друг друга.
Здесь в глаза игрецу брызнула чья-то кровь. И он ничего не мог видеть – свет теперь представлялся ему сплошным алым пятном. А Ярослав решил, что Береста ранили. И крикнул ему:
– В этой пляске ты не игрец! И мои гусельки тебе не послушны…
В голосе тиуна была тревога. Он не хотел терять Береста.
Потом еще кому-то крикнул Ярослав:
– Эй, постерегите игреца!
Но Берест все-таки сумел очистить глаза. И когда раскрыл их, то увидел, как над его головой сверкнула кривая половецкая сабля. Вовремя отпрянул, хотя даже не успел подумать об этом. Коротко свистнула возле уха сталь и вошла глубоко в твердый череп коня. Там засела накрепко. Вздыбился конь, нацелил копыта в пыльное небо. А игрец отыскал глазами того половца, изловчился и нанес ему сильный удар в правое плечо. И хоть кольчугу не сумел пробить, однако рука у половца повисла плетью. Здесь поблизости бился Ярослав. Краем глаза он видел поединок Береста. Прокричал ему из-под маски:
– Меч – не дубина! Бей, да с подрезом…
И тиун показал – как Кровь хлынула у половца ртом. Рассеченный до пояса, он даже не успел крикнуть, повалился на землю.
Берест тоже лежал на земле. Из-под коня не мог высвободить ногу. Берест уворачивался от мелькавших над ним в воздухе копыт и подсекал сухожилия половецким коням.
Земля быстро покрывалась трупами. Здесь и там лежали половцы, лежали русы. Но по-прежнему неутомимо, с неослабевающей силой разили один другого всадники. Клинок о клинок звенела над головами сталь, стучала в щиты и шлемы, высекала искры. Падали люди, падали кони.
– Эй, постерегите игреца!..
Эйрик пробился ближе к Бересту. Вертелся в седле, отгоняя наседающих команов. То вправо ударит, то слева ловко саблю отобьет, турьи рога изрубит на голове кочевника. Очень полагался Эйрик на свой щит – о него уж не одна сломилась половецкая сабля, и гудел он так, как будто трудились над ним сейчас в кузне, как будто не команы стучали клинками, а молотами били кузнецы. И все мало было Эйрику – он первый на половца бросал коня.
Хан Окот сторонился сабельного боя. Наверное, свой клинок не очень уважал и не доверял руке. А уважал свой разум. Окот-хан созвал лучших лучников с поля.
Он поставил их по обе стороны от себя и указал цель:
– Ярусаб! Собьете на землю Ярусаба – значит, собьете всю русскую дружину! Тогда богатый караван ваш!
И беспрерывно слали команы-лучники свои послушные стрелы. То с одной ханской руки, то с другой они летели стаями. И меткие, злые, били в Ярослава. Но не причиняли ему вреда. На ком-нибудь другом уже в пяти местах пробили бы кольчугу и щит раскроили бы лучники обилием вонзившихся стрел. АЯрослав и в этом был будто каменный. Стрелы с приглушенным звоном отскакивали от него и ломались надвое. Наконечники же от этих стрел уже нельзя было использовать во второй раз – так изломаны они были. Мрачнели неудачливые половецкие лучники, качали головами. В свое оправдание перед ханом произносили только одно: «Ярусаб!..» И разводили руками. Злился на них, кричал хан Окот, из красивого колчана выхватывал свой тугой лук и тщательно целился в Ярослава. А когда целился, Окот так сжимал зубы, что из-под его десен каплями проступала кровь, раздувшиеся же на щеках желваки делали его похожим на хомяка. Однако и ханская злая стрела отскочила от груди тиуна, но разломилась она на четыре части. Опять покачали головами лучники и сказали: «Ярусаб – заговоренный». А хана своего похвалили: только истинный воин сумеет так пустить стрелу, что она расколется на четыре части!
Скоро одолели Ярослав и Богуслав, поднажали чуть-чуть на стену команов, вознесли над их головами золоченую хоругвь, толкнули язычников и потеснили-погнали перед собой, всю битву разом сдвинули с места. Опрокинули Окот-орду, как чашу с орехами, и рассыпали по степи. По одному, догоняя, раскалывали. Хана Окота выискивали среди убегающих. Но не находили его – не было сейчас смеющихся среди половцев. И долго гнали побежденных от реки…
Лишь к концу дня увидели Окота. Но уже не стали его догонять, пожалели коней. Еще одной гонки не выдержали бы кони.
Окот-хан тоже остановил остатки своей конницы. Повернувшись к тиуну, он крикнул:
– Ярусаб! Ты хороший воин, давно знаю об этом. Слышишь? Ты молодой, и я молодой. У нас много времени. И широка степь – но нам в ней тесно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Но не могли половцы оправиться от первого сокрушительного удара Ярославовой конницы, не могли выстоять со своими сабельками против тяжелых мечей и достать руса не могли за его прочной кольчугой. Не могли поверить, что перед ними люди. Думали команы – это злые мертвые силы, вырвавшиеся из-под земли, это выползни-камни, послушные воле великанов; думали – это разъяренные дивы швырнули в орду железным песком. Отступали половцы, хоть и было их несметное число.
Но Ярослав Стражник и один мог привести в замешательство целое войско. Волот-осилок! Своим невиданным мечом, как косой, косил. Одного комана зацепить – в этом ему радости мало было. Двоих-троих засечь одним ударом!.. За себя бил тиун и за ближнего: то у Береста отобъет слишком ловкого противника, сковырнет с седла, то у Эйрика. Как скала, наваливался Ярослав на стену половцев, подминал их под себя. Оттого трещали половецкие косточки. И этот треск наводил ужас на орду. «Ярусаб-хан!» – предупреждали друг друга команы. В страхе таращили один на другого глаза. «Ярусаб-катил!» – кричали и разбегались кто куда, оставляли возле тиуна чистое поле. Помнили рассказы очевидцев о киевском Стражнике: будто он один, без оружия и без кольчуги, приходил ночью в стан врага и говорил, чтоб они уходили подобру, и будто бы не однажды так случалось, что враги уходили, отказавшись от своих намерений. Так боялись Ярослава!
В пыли, в мелькании глаз и кольчуг, в мелькании политых кровью тел и клинков игрец увидел чье-то знакомое лицо, но не сразу понял – чье. Вовремя отбил удар того человека, острию его сабли подставил край щита. Сам размахнулся мечом, но ударил слабо, в сомнении лишь оцарапал половцу щит. И половец узнал игреца, не стал бить. Несколько мгновений они смотрели один на другого, пока вокруг забавлялись оружием сильные. Толкали их крупами кони, задевали локтями рубящие всадники, хриплыми криками подбадривали с обеих сторон. Берест узнал хана Атая, хотя на лице его уже не было синяков и ссадин. Молодой хан не забыл еще недавнего милосердия. И Берест помнил слова, сказанные ему на прощание. Для них двоих сейчас зазвучал маленький курай. Протяжно и жалобно. В этом звуке был плач матери, которой однажды принесли мертвого сына… Когда курай перестал звучать или был заглушён шумом битвы, они послали своих коней в разные стороны, чтобы только уже не встречать друг друга.
Здесь в глаза игрецу брызнула чья-то кровь. И он ничего не мог видеть – свет теперь представлялся ему сплошным алым пятном. А Ярослав решил, что Береста ранили. И крикнул ему:
– В этой пляске ты не игрец! И мои гусельки тебе не послушны…
В голосе тиуна была тревога. Он не хотел терять Береста.
Потом еще кому-то крикнул Ярослав:
– Эй, постерегите игреца!
Но Берест все-таки сумел очистить глаза. И когда раскрыл их, то увидел, как над его головой сверкнула кривая половецкая сабля. Вовремя отпрянул, хотя даже не успел подумать об этом. Коротко свистнула возле уха сталь и вошла глубоко в твердый череп коня. Там засела накрепко. Вздыбился конь, нацелил копыта в пыльное небо. А игрец отыскал глазами того половца, изловчился и нанес ему сильный удар в правое плечо. И хоть кольчугу не сумел пробить, однако рука у половца повисла плетью. Здесь поблизости бился Ярослав. Краем глаза он видел поединок Береста. Прокричал ему из-под маски:
– Меч – не дубина! Бей, да с подрезом…
И тиун показал – как Кровь хлынула у половца ртом. Рассеченный до пояса, он даже не успел крикнуть, повалился на землю.
Берест тоже лежал на земле. Из-под коня не мог высвободить ногу. Берест уворачивался от мелькавших над ним в воздухе копыт и подсекал сухожилия половецким коням.
Земля быстро покрывалась трупами. Здесь и там лежали половцы, лежали русы. Но по-прежнему неутомимо, с неослабевающей силой разили один другого всадники. Клинок о клинок звенела над головами сталь, стучала в щиты и шлемы, высекала искры. Падали люди, падали кони.
– Эй, постерегите игреца!..
Эйрик пробился ближе к Бересту. Вертелся в седле, отгоняя наседающих команов. То вправо ударит, то слева ловко саблю отобьет, турьи рога изрубит на голове кочевника. Очень полагался Эйрик на свой щит – о него уж не одна сломилась половецкая сабля, и гудел он так, как будто трудились над ним сейчас в кузне, как будто не команы стучали клинками, а молотами били кузнецы. И все мало было Эйрику – он первый на половца бросал коня.
Хан Окот сторонился сабельного боя. Наверное, свой клинок не очень уважал и не доверял руке. А уважал свой разум. Окот-хан созвал лучших лучников с поля.
Он поставил их по обе стороны от себя и указал цель:
– Ярусаб! Собьете на землю Ярусаба – значит, собьете всю русскую дружину! Тогда богатый караван ваш!
И беспрерывно слали команы-лучники свои послушные стрелы. То с одной ханской руки, то с другой они летели стаями. И меткие, злые, били в Ярослава. Но не причиняли ему вреда. На ком-нибудь другом уже в пяти местах пробили бы кольчугу и щит раскроили бы лучники обилием вонзившихся стрел. АЯрослав и в этом был будто каменный. Стрелы с приглушенным звоном отскакивали от него и ломались надвое. Наконечники же от этих стрел уже нельзя было использовать во второй раз – так изломаны они были. Мрачнели неудачливые половецкие лучники, качали головами. В свое оправдание перед ханом произносили только одно: «Ярусаб!..» И разводили руками. Злился на них, кричал хан Окот, из красивого колчана выхватывал свой тугой лук и тщательно целился в Ярослава. А когда целился, Окот так сжимал зубы, что из-под его десен каплями проступала кровь, раздувшиеся же на щеках желваки делали его похожим на хомяка. Однако и ханская злая стрела отскочила от груди тиуна, но разломилась она на четыре части. Опять покачали головами лучники и сказали: «Ярусаб – заговоренный». А хана своего похвалили: только истинный воин сумеет так пустить стрелу, что она расколется на четыре части!
Скоро одолели Ярослав и Богуслав, поднажали чуть-чуть на стену команов, вознесли над их головами золоченую хоругвь, толкнули язычников и потеснили-погнали перед собой, всю битву разом сдвинули с места. Опрокинули Окот-орду, как чашу с орехами, и рассыпали по степи. По одному, догоняя, раскалывали. Хана Окота выискивали среди убегающих. Но не находили его – не было сейчас смеющихся среди половцев. И долго гнали побежденных от реки…
Лишь к концу дня увидели Окота. Но уже не стали его догонять, пожалели коней. Еще одной гонки не выдержали бы кони.
Окот-хан тоже остановил остатки своей конницы. Повернувшись к тиуну, он крикнул:
– Ярусаб! Ты хороший воин, давно знаю об этом. Слышишь? Ты молодой, и я молодой. У нас много времени. И широка степь – но нам в ней тесно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104