И Тааз был убит, брат Боняка. А Сугр, красавец-хан, попал в плен. Шарукан же едва ушел от погони.
После стольких поражений поредели кочевья в половецкой степи. Народ осиротел без многих старых славных ханов; осиротели и голодали семьи, потеряв своих отцов. Каменных богов стояло в степи больше, чем осталось живых людей. Ко многим предкам теперь приходил только ветер, и только травы кланялись им. И сиживали на святилищах непуганые степные птицы, и зарастали святилища бурьяном. Ежегодный праздник-путина собрал едва ли половину былого воинства. А те, что собрались, не праздновали – поминали. Они провели сто сумрачных дней без песен и игрищ, сто дней тишины без единого поединка, как будто уже не было в степи мужественных витязей.
Тут праздник – не праздник, еда – не еда, работа не в толк и сон не идет, когда по твоим дорогам безбоязненно разъезжают чужие люди, узколицые русские купцы, и, проголодавшись, угощаются из твоих блюд, и обтирают руки твоими косами, о, коман… и хотят за бесценок купить твоих детей. Эти купцы рассказывают небылицы о своих сокровищах, о своих городах, где в храмах поют нежнокрылые ангелы, где золотом сияют кровли, а малеванные греками иконы день и ночь творят чудеса. Ты же, бедный коман, должен им верить, потому что они сегодня сильнее, потому что Кумания – всего лишь сырая глина, потому что широко расправила крылья птица Мономах, тенью покрыла всю степь и зорко глядит, мышь не пропустит. А русские купцы и рады, о новой невидали спешат сказать – будто птица эта о двух головах.
Гуляли по степям пыльные ветры…
Но мало этих побед было Мономаху. Союз Шарукана и Боняка не давал ему покоя. Еще с юности Мономах помнил отцовы слова: «Сидишь в Переяславле, князь, – думай быстрее Киева, гляди дальше звонаря, половца бей поодиночке». Так всегда и поступал Владимир. Пока один половец после удара тряс головой, он наносил удар другому, потом возвращался к первому. Бывало, едва справлялся. А тут союз – команы отовсюду стеной прут. Многих усилий стоило Мономаху поставить князей под один стяг. Слава Богу, одолели орду! Опрокинули стену. Но еще была полна половцами бескрайняя степь. Великий народ, неистребимый… И не остановился на достигнутом Владимир, повел себя по своему обыкновению. Он послал к Дону боярина Дмитра Иворовича с дружиной и сделал это в начале зимы, когда команы-пастухи разбрелись по своим стойбищам и отогревались в стужу у очагов, а о войне с Русью даже не помышляли. Удачлив был боярин Дмитр Иворович: тысячу половецких зимников разорил и пожег, а людей пленил без счету и скота с собой привел видимо-невидимо. По весне Владимир сам пошел на Куманию, с ним Давыд и Святополк. Но недалеко прошли, остановила распутица. А летом половцы подходили к Воиню, да не решились напасть, ушли ни с чем. Алчущие волки пощелкали зубами возле овчарни, да и только. Обрадовались переяславцы, посмеялись над ханами, убравшимися восвояси, и заказали епископу молебен в Михайловском соборе. Тут-то нежданно и нагрянули донские половцы. Переяславль не взяли, но села и городки вокруг него разграбили и множество христиан увели в плен. Это были орды шаруканидов и среди них орда хана Окота.
Тогда собрались русские князья, давние соратники Владимир, Святополк и Давыд, и решили направить совместный удар в самое сердце Кумании, чтобы разом покончить с опасным соседом, чтобы брошенный на колени половец уже больше не поднялся. И было после этого сбора сильное землетрясение. Но русские князья нашли в себе достаточно мужества, чтобы увидеть в посланном Богом землетрясении доброе предзнаменование, а не предвестник собственной гибели. По весне, в Великий пост, дружины с песнями и молитвами двинулись на восток.
И взяли половецкие земляные городки Шарукан и Сугров. Причем Шарукан взяли без боя. Добрые христиане, что жили там, сами раскрыли ворота и встретили русских не как врагов-завоевателей, а как милых сердцу гостей. Сугров же, который защищался, развалили на стороны и обратили в пепел. Население избили. Но половцы все еще находили в себе силы для борьбы, не теряли надежды отразить удар. И дважды бросали на русских собранное поспешно воинство. И дважды испытали на себе Мономахово умение. Развеял их князь по степи, будто камышовый пух по ветру. Он половецкие деревянные шлемы раскалывал, как яичную скорлупу. И, выбирая себе самых рослых противников, столько подвигов совершил, что половецкие витязи стали его избегать. Свои же ратники с тех пор поговаривали между собой, что князь Мономах ударял мечом один раз, но от того удара слетало на землю сразу шесть команских голов, ибо было шесть концов у того креста, который князь сжимал левой рукой и использовал вместо щита. Видно, стояла на стороне Мономаха святая сила и водила его рукой, и дело его было правое. Иначе не сумел бы он сразить стольких великанов-язычников в свои пятьдесят восемь лет и при своем среднем росте.
Глава 7
Хан Окот, сын Алыпа, достойный Осенев внук, не искал для себя великих богатств, как искали их другие ханы. И если Окот имел простой войлочный шатер, то не завидовал чужому шелковому. А вместо старого железного котла не желал котла золотого. Он умел довольствоваться тем, что было под рукой, самым необходимым, и презирал излишки – обозы, горки сундуков в шатрах, ковры и тюки с одеждами, многочисленные стада и табуны и все то прочее, что незаметно превращало вольного человека в невольника и опутывало его руки, ноги и разум и невидимыми цепями приковывало к себе, не давая жить, а заставляя служить. Окот был свободен, Окот был воин. И он поучал своих меньших братьев, указывая на верблюда: «Когда есть корм, он ест до насыщения. Когда есть вода, он пьет до насыщения. И помногу дней обходится малым. Но как он велик!» И еще говорил Окот братьям, Атаю и Будуку: «Имейте немного – ровно столько, сколько сумеете схватить, пока произносится ваше имя». Братья недоумевали: «Это значит, ничего не иметь!» А Окот посмеивался и пожимал плечами: «Как можно не понимать явного? Сумейте лишь собраться с силами».
Окот, сын Алыпа, был хороший хан. Он умел заразительно смеяться и умел делать злые глаза, налитые кровью. Большего хану как будто и не требовалось – для власти достаточно и этих двух качеств. Но люди, которые близко знали Окота, говорили, что он имел и много иных достоинств властителя. Возвышаясь над толпой, он мог быть на равных с толпой; испытанным преданным людям он не отказывал ни в чем; он никогда не призывал людей на то дело, которого не умел сам; он никогда не изменял своему слову и не говорил пустых слов; он хорошо понимал окружающий его переменчивый мир и даже в бедности, сам страдая от лишений, мог повести себя так, что стоявшие рядом с ним люди чувствовали себя уверенно и ни на миг не забывали о лучшем грядущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
После стольких поражений поредели кочевья в половецкой степи. Народ осиротел без многих старых славных ханов; осиротели и голодали семьи, потеряв своих отцов. Каменных богов стояло в степи больше, чем осталось живых людей. Ко многим предкам теперь приходил только ветер, и только травы кланялись им. И сиживали на святилищах непуганые степные птицы, и зарастали святилища бурьяном. Ежегодный праздник-путина собрал едва ли половину былого воинства. А те, что собрались, не праздновали – поминали. Они провели сто сумрачных дней без песен и игрищ, сто дней тишины без единого поединка, как будто уже не было в степи мужественных витязей.
Тут праздник – не праздник, еда – не еда, работа не в толк и сон не идет, когда по твоим дорогам безбоязненно разъезжают чужие люди, узколицые русские купцы, и, проголодавшись, угощаются из твоих блюд, и обтирают руки твоими косами, о, коман… и хотят за бесценок купить твоих детей. Эти купцы рассказывают небылицы о своих сокровищах, о своих городах, где в храмах поют нежнокрылые ангелы, где золотом сияют кровли, а малеванные греками иконы день и ночь творят чудеса. Ты же, бедный коман, должен им верить, потому что они сегодня сильнее, потому что Кумания – всего лишь сырая глина, потому что широко расправила крылья птица Мономах, тенью покрыла всю степь и зорко глядит, мышь не пропустит. А русские купцы и рады, о новой невидали спешат сказать – будто птица эта о двух головах.
Гуляли по степям пыльные ветры…
Но мало этих побед было Мономаху. Союз Шарукана и Боняка не давал ему покоя. Еще с юности Мономах помнил отцовы слова: «Сидишь в Переяславле, князь, – думай быстрее Киева, гляди дальше звонаря, половца бей поодиночке». Так всегда и поступал Владимир. Пока один половец после удара тряс головой, он наносил удар другому, потом возвращался к первому. Бывало, едва справлялся. А тут союз – команы отовсюду стеной прут. Многих усилий стоило Мономаху поставить князей под один стяг. Слава Богу, одолели орду! Опрокинули стену. Но еще была полна половцами бескрайняя степь. Великий народ, неистребимый… И не остановился на достигнутом Владимир, повел себя по своему обыкновению. Он послал к Дону боярина Дмитра Иворовича с дружиной и сделал это в начале зимы, когда команы-пастухи разбрелись по своим стойбищам и отогревались в стужу у очагов, а о войне с Русью даже не помышляли. Удачлив был боярин Дмитр Иворович: тысячу половецких зимников разорил и пожег, а людей пленил без счету и скота с собой привел видимо-невидимо. По весне Владимир сам пошел на Куманию, с ним Давыд и Святополк. Но недалеко прошли, остановила распутица. А летом половцы подходили к Воиню, да не решились напасть, ушли ни с чем. Алчущие волки пощелкали зубами возле овчарни, да и только. Обрадовались переяславцы, посмеялись над ханами, убравшимися восвояси, и заказали епископу молебен в Михайловском соборе. Тут-то нежданно и нагрянули донские половцы. Переяславль не взяли, но села и городки вокруг него разграбили и множество христиан увели в плен. Это были орды шаруканидов и среди них орда хана Окота.
Тогда собрались русские князья, давние соратники Владимир, Святополк и Давыд, и решили направить совместный удар в самое сердце Кумании, чтобы разом покончить с опасным соседом, чтобы брошенный на колени половец уже больше не поднялся. И было после этого сбора сильное землетрясение. Но русские князья нашли в себе достаточно мужества, чтобы увидеть в посланном Богом землетрясении доброе предзнаменование, а не предвестник собственной гибели. По весне, в Великий пост, дружины с песнями и молитвами двинулись на восток.
И взяли половецкие земляные городки Шарукан и Сугров. Причем Шарукан взяли без боя. Добрые христиане, что жили там, сами раскрыли ворота и встретили русских не как врагов-завоевателей, а как милых сердцу гостей. Сугров же, который защищался, развалили на стороны и обратили в пепел. Население избили. Но половцы все еще находили в себе силы для борьбы, не теряли надежды отразить удар. И дважды бросали на русских собранное поспешно воинство. И дважды испытали на себе Мономахово умение. Развеял их князь по степи, будто камышовый пух по ветру. Он половецкие деревянные шлемы раскалывал, как яичную скорлупу. И, выбирая себе самых рослых противников, столько подвигов совершил, что половецкие витязи стали его избегать. Свои же ратники с тех пор поговаривали между собой, что князь Мономах ударял мечом один раз, но от того удара слетало на землю сразу шесть команских голов, ибо было шесть концов у того креста, который князь сжимал левой рукой и использовал вместо щита. Видно, стояла на стороне Мономаха святая сила и водила его рукой, и дело его было правое. Иначе не сумел бы он сразить стольких великанов-язычников в свои пятьдесят восемь лет и при своем среднем росте.
Глава 7
Хан Окот, сын Алыпа, достойный Осенев внук, не искал для себя великих богатств, как искали их другие ханы. И если Окот имел простой войлочный шатер, то не завидовал чужому шелковому. А вместо старого железного котла не желал котла золотого. Он умел довольствоваться тем, что было под рукой, самым необходимым, и презирал излишки – обозы, горки сундуков в шатрах, ковры и тюки с одеждами, многочисленные стада и табуны и все то прочее, что незаметно превращало вольного человека в невольника и опутывало его руки, ноги и разум и невидимыми цепями приковывало к себе, не давая жить, а заставляя служить. Окот был свободен, Окот был воин. И он поучал своих меньших братьев, указывая на верблюда: «Когда есть корм, он ест до насыщения. Когда есть вода, он пьет до насыщения. И помногу дней обходится малым. Но как он велик!» И еще говорил Окот братьям, Атаю и Будуку: «Имейте немного – ровно столько, сколько сумеете схватить, пока произносится ваше имя». Братья недоумевали: «Это значит, ничего не иметь!» А Окот посмеивался и пожимал плечами: «Как можно не понимать явного? Сумейте лишь собраться с силами».
Окот, сын Алыпа, был хороший хан. Он умел заразительно смеяться и умел делать злые глаза, налитые кровью. Большего хану как будто и не требовалось – для власти достаточно и этих двух качеств. Но люди, которые близко знали Окота, говорили, что он имел и много иных достоинств властителя. Возвышаясь над толпой, он мог быть на равных с толпой; испытанным преданным людям он не отказывал ни в чем; он никогда не призывал людей на то дело, которого не умел сам; он никогда не изменял своему слову и не говорил пустых слов; он хорошо понимал окружающий его переменчивый мир и даже в бедности, сам страдая от лишений, мог повести себя так, что стоявшие рядом с ним люди чувствовали себя уверенно и ни на миг не забывали о лучшем грядущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104