И ни в едином глазочке. Фрухт, я вам скажу… Ф-фа! Удивительный парень, собака… Мы с им в одной баталии тур…
– А што нового, капитан, слышно у вас? – поспешил перебить словоохотливого хозяина Яковлев, заметя, что Грамматин с трудом скрывает нетерпение, словно хочет сообщить что-то важное. – Как наш принц Антон? Што государыня принцесса? Нынче, чать, видеть их изволили, государь мой?
– Как же. Мое дежурство было. Э-эх, што там и говорить! Хорошего – ни хера. Ирод немецкий так все к рукам прибрал, што…
– Ни вздохнуть, ни охнуть… И пищать невозможно! – криво улыбаясь, закончил за него Яковлев. – Слыхали, слыхали! На што наш Миних – ерой! – а и тот нос повесил… А про Остермана, про графа Андрея Иваныча, и говорить нечего. Ровно крот у себя в дому зарылся, носу не кажет никуда. От обиды и страху, слышь, и взаправду ныне болен стал. Не для отводу глаз, как раней-то делывал. Вот бы принцу с Остерманом и потолковать бы! – почти шепотом, наклонясь к Грамматину, проговорил Яковлев и умолк, сверля пытливым взором адъютанта.
– Толковано! – махнув рукой, отозвался тот негромко. – Да хитер больно, осторожен старый барсук. Ни тпру ни ну! Он впереди других не полезет, нет! Так принцу и отрезал: «Ежели есть у вас верная партия из особ посильнее среди вельмож и в полках, тогда откройтесь мне. И с регентом можете начать без страха разговоры. А нет того – так уж лучше со всеми другими согласуйтесь. Терпите пока…»
– Што ж, он и прав, старый лукавец…
– И я говорю, што прав! – согласился Грамматин. – Так и принцу докладывал при случае: «Вам-де первому о себе зачинать – не рука. Надо ожидать, што государыня принцесса сказать пожелает. Хоть она и врозь с вами, да в сем деле сойдетесь, против Бирона если пойти». А принц меня еще к Ушакову посылает. Даже не верится мне, чтобы этот старый травленый волк за нас был.
– Посулить ему побольше, он и отца родного продаст, не то што благодетеля Бирона! – уверенно подал голос Яковлев. – Ну, а министры наши как?
– Тоже советуют потише бы нам быть с принцем. И Кайзерлинг, и Шеллиан. Я вот и полагал нынче насчет партии проведать… Много ль нас из войска набирается? Да вот…
Грамматин запнулся, словно не решаясь договорить, и снова огляделся на все стороны, особенно кидая подозрительные взгляды на три двери, выходящие в этот средний покой, словно подозревал: не подслушивает ли кто-нибудь за ними эту таинственную беседу.
– Много ль? – подхватил вопрос Бровцын, не замечая тревоги гостя. – Все пойдем, вот сам увидишь, брат-камерад! И простолюдье все, и духовный чин… все на Биронов! На иродов, на извергов рода человеческого. Сидит тута и в сей час у меня человечек один. Я его погодя призову, когда понадобится. Из духовных тоже. Слышь, оно вот. Он порасскажет, как ждут не дождутся люди православные, убрали бы мы того антихриста немецкого, слышь, оно вот!..
Сильным жестом докончил Бровцын свою нескладную, но выразительную, горячую речь.
– Все это ладно! – тревожно, быстро заговорил Грамматин, очевидно приняв какое-то внутреннее решение. – Одно плохо. Принц у нас молодой, добрый… Подумал, подумал да и говорит: «Видно, на все воля Божия! Я уж и успокоил себя насчет власти. А то затеешь дело, выдадут меня людишки злые Бирону… И вдвое хуже будет!» Да словно напророчил беду. Пока што с ним будет – а вас, слышно…
Грамматин оборвал, еще раз огляделся и совсем тихо договорил:
– Вас… в с е х головой выдали регенту.
Бровцын, стоявший у печки, где он раскуривал трубку, услышав слова приятеля, только раскрыл беззвучно рот и опустился на стул, стоящий рядом, словно у капитана ноги подкосились.
Яковлев, вздрогнув, впился глазами в бледное, но спокойное лицо Грамматина. Несколько мгновений прошло в зловещем, удушливом молчании.
Первый забасил совсем трезвым тоном Бровцын, словно от черной вести и хмель с него соскочил совсем.
– У-уф! Мать Честная Богородица! Слышь, оно вот… И не пьян уж я больно, а ноги держать не стали. Друг, слышь вот, скажи… Да кто?! Да как! Да откудова знаешь? Сказывай, камерад, как же нам быть теперь, а?!
– Откуда вести пришли о… предательстве?! – осторожно задал вопрос и Яковлев.
– Чрез ушаковских молодцов да через Остермана. Разговор был на совете у господ министров… Один из них передал Бирону, какая партия-де против него в войсках гвардии собирается. От Бирона предатель поставленный кроется между нами…
Шумно, в негодовании вскочил было Бровцын при этих словах со своего места.
– Што… пре?..
– Да потерпи, капитан. Досказать дай! – остановил его Грамматин. – Бирон-де и порешил всех перехватать, покамест дело не созрело… Я, слышь, затем и поспешил нынче сюда: упредить вас, камерады. И сам долей ждать не стану. Может, нынче и придут немцевы архангелы. Не хорошо, коли я тут с вами попадуся. И принца моего тогда на цугундер потянут. Так уж…
Не договорив, он встал, ища глазами свой плащ и шляпу.
– Его высочество? – изумился Яковлев. – Решатся ли? Посмеют ли? Што они с им сделать могут?! С самим отцом императора всероссийского!..
– Ха-ха! – горько усмехнулся Грамматин. – Не видали мы, как у нас особам и поважнее принца люди, тем особам самые близкие, на недоступной высоте стоящие, своими царскими руками голову прочь рубили в темных казематах петропавловских! Царя Петра годочки страшные – не далеки от нас они… А тут – Бирон, палач немецкий, да задумается?! Ха-ха! Ну, прощайте, камерады. Я упредил вас по совести, по чести. Теперь сами смекайте, как вам лучше. Ночь добрая!
– Благодарствуй, камерад!.. Да, слышь, оно вот… С чего я так уж перепужался, и то сказать? А? Пусть жалуют шпыни алибо профосы Бироновы… Веселимся мы тута… ангела тут моего день справляем. Вот и все! Нешто…
– Ну, вестимо, ведомо: Ушаков тебе так и поверил! – глумливо перебил хозяина Яковлев и, хватая со стула плащ и шляпу, обратился к Грамматину: – Я с вами малость пройду. Еще вы мне порасскажете. А после вернусь сюда, товарищам передам.
– Да уж гляди, приятель, хошь ты и штафирка, не военная косточка, а в кусты не утекай! Небось Бог не выдаст, Бирон не сожрет. Старая поговорочка!.. А вас, камерад, весьма благодарствую, что хоть побывали, – светя и провожая Грамматина, обратился к нему Бровцын. – А то на дорогу посошок-от? Ась? По единой еще…
– Нет, нет! – уже стоя в сенях и надевая свою шинель с треуголкой, отказался решительно Грамматин. – Время не ждет.
Он двинулся уже к двери, опережая хозяина, словно сам спешил отодвинуть засов. Но снаружи послышались голоса. Тяжелые чьи-то шаги застучали по деревянным ступеням лестницы, звякнули шпоры, ножны палаша концом отчеканили свой ход по лестнице.
Трое, стоявшие в сенях, остановились, насторожив слух, почти затая дыхание.
– Идут… У вас другого выхода нет ли? – шепнул хозяину Грамматин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– А што нового, капитан, слышно у вас? – поспешил перебить словоохотливого хозяина Яковлев, заметя, что Грамматин с трудом скрывает нетерпение, словно хочет сообщить что-то важное. – Как наш принц Антон? Што государыня принцесса? Нынче, чать, видеть их изволили, государь мой?
– Как же. Мое дежурство было. Э-эх, што там и говорить! Хорошего – ни хера. Ирод немецкий так все к рукам прибрал, што…
– Ни вздохнуть, ни охнуть… И пищать невозможно! – криво улыбаясь, закончил за него Яковлев. – Слыхали, слыхали! На што наш Миних – ерой! – а и тот нос повесил… А про Остермана, про графа Андрея Иваныча, и говорить нечего. Ровно крот у себя в дому зарылся, носу не кажет никуда. От обиды и страху, слышь, и взаправду ныне болен стал. Не для отводу глаз, как раней-то делывал. Вот бы принцу с Остерманом и потолковать бы! – почти шепотом, наклонясь к Грамматину, проговорил Яковлев и умолк, сверля пытливым взором адъютанта.
– Толковано! – махнув рукой, отозвался тот негромко. – Да хитер больно, осторожен старый барсук. Ни тпру ни ну! Он впереди других не полезет, нет! Так принцу и отрезал: «Ежели есть у вас верная партия из особ посильнее среди вельмож и в полках, тогда откройтесь мне. И с регентом можете начать без страха разговоры. А нет того – так уж лучше со всеми другими согласуйтесь. Терпите пока…»
– Што ж, он и прав, старый лукавец…
– И я говорю, што прав! – согласился Грамматин. – Так и принцу докладывал при случае: «Вам-де первому о себе зачинать – не рука. Надо ожидать, што государыня принцесса сказать пожелает. Хоть она и врозь с вами, да в сем деле сойдетесь, против Бирона если пойти». А принц меня еще к Ушакову посылает. Даже не верится мне, чтобы этот старый травленый волк за нас был.
– Посулить ему побольше, он и отца родного продаст, не то што благодетеля Бирона! – уверенно подал голос Яковлев. – Ну, а министры наши как?
– Тоже советуют потише бы нам быть с принцем. И Кайзерлинг, и Шеллиан. Я вот и полагал нынче насчет партии проведать… Много ль нас из войска набирается? Да вот…
Грамматин запнулся, словно не решаясь договорить, и снова огляделся на все стороны, особенно кидая подозрительные взгляды на три двери, выходящие в этот средний покой, словно подозревал: не подслушивает ли кто-нибудь за ними эту таинственную беседу.
– Много ль? – подхватил вопрос Бровцын, не замечая тревоги гостя. – Все пойдем, вот сам увидишь, брат-камерад! И простолюдье все, и духовный чин… все на Биронов! На иродов, на извергов рода человеческого. Сидит тута и в сей час у меня человечек один. Я его погодя призову, когда понадобится. Из духовных тоже. Слышь, оно вот. Он порасскажет, как ждут не дождутся люди православные, убрали бы мы того антихриста немецкого, слышь, оно вот!..
Сильным жестом докончил Бровцын свою нескладную, но выразительную, горячую речь.
– Все это ладно! – тревожно, быстро заговорил Грамматин, очевидно приняв какое-то внутреннее решение. – Одно плохо. Принц у нас молодой, добрый… Подумал, подумал да и говорит: «Видно, на все воля Божия! Я уж и успокоил себя насчет власти. А то затеешь дело, выдадут меня людишки злые Бирону… И вдвое хуже будет!» Да словно напророчил беду. Пока што с ним будет – а вас, слышно…
Грамматин оборвал, еще раз огляделся и совсем тихо договорил:
– Вас… в с е х головой выдали регенту.
Бровцын, стоявший у печки, где он раскуривал трубку, услышав слова приятеля, только раскрыл беззвучно рот и опустился на стул, стоящий рядом, словно у капитана ноги подкосились.
Яковлев, вздрогнув, впился глазами в бледное, но спокойное лицо Грамматина. Несколько мгновений прошло в зловещем, удушливом молчании.
Первый забасил совсем трезвым тоном Бровцын, словно от черной вести и хмель с него соскочил совсем.
– У-уф! Мать Честная Богородица! Слышь, оно вот… И не пьян уж я больно, а ноги держать не стали. Друг, слышь вот, скажи… Да кто?! Да как! Да откудова знаешь? Сказывай, камерад, как же нам быть теперь, а?!
– Откуда вести пришли о… предательстве?! – осторожно задал вопрос и Яковлев.
– Чрез ушаковских молодцов да через Остермана. Разговор был на совете у господ министров… Один из них передал Бирону, какая партия-де против него в войсках гвардии собирается. От Бирона предатель поставленный кроется между нами…
Шумно, в негодовании вскочил было Бровцын при этих словах со своего места.
– Што… пре?..
– Да потерпи, капитан. Досказать дай! – остановил его Грамматин. – Бирон-де и порешил всех перехватать, покамест дело не созрело… Я, слышь, затем и поспешил нынче сюда: упредить вас, камерады. И сам долей ждать не стану. Может, нынче и придут немцевы архангелы. Не хорошо, коли я тут с вами попадуся. И принца моего тогда на цугундер потянут. Так уж…
Не договорив, он встал, ища глазами свой плащ и шляпу.
– Его высочество? – изумился Яковлев. – Решатся ли? Посмеют ли? Што они с им сделать могут?! С самим отцом императора всероссийского!..
– Ха-ха! – горько усмехнулся Грамматин. – Не видали мы, как у нас особам и поважнее принца люди, тем особам самые близкие, на недоступной высоте стоящие, своими царскими руками голову прочь рубили в темных казематах петропавловских! Царя Петра годочки страшные – не далеки от нас они… А тут – Бирон, палач немецкий, да задумается?! Ха-ха! Ну, прощайте, камерады. Я упредил вас по совести, по чести. Теперь сами смекайте, как вам лучше. Ночь добрая!
– Благодарствуй, камерад!.. Да, слышь, оно вот… С чего я так уж перепужался, и то сказать? А? Пусть жалуют шпыни алибо профосы Бироновы… Веселимся мы тута… ангела тут моего день справляем. Вот и все! Нешто…
– Ну, вестимо, ведомо: Ушаков тебе так и поверил! – глумливо перебил хозяина Яковлев и, хватая со стула плащ и шляпу, обратился к Грамматину: – Я с вами малость пройду. Еще вы мне порасскажете. А после вернусь сюда, товарищам передам.
– Да уж гляди, приятель, хошь ты и штафирка, не военная косточка, а в кусты не утекай! Небось Бог не выдаст, Бирон не сожрет. Старая поговорочка!.. А вас, камерад, весьма благодарствую, что хоть побывали, – светя и провожая Грамматина, обратился к нему Бровцын. – А то на дорогу посошок-от? Ась? По единой еще…
– Нет, нет! – уже стоя в сенях и надевая свою шинель с треуголкой, отказался решительно Грамматин. – Время не ждет.
Он двинулся уже к двери, опережая хозяина, словно сам спешил отодвинуть засов. Но снаружи послышались голоса. Тяжелые чьи-то шаги застучали по деревянным ступеням лестницы, звякнули шпоры, ножны палаша концом отчеканили свой ход по лестнице.
Трое, стоявшие в сенях, остановились, насторожив слух, почти затая дыхание.
– Идут… У вас другого выхода нет ли? – шепнул хозяину Грамматин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65