– Мы только что тут толковали, что не след потрясать порядок в стране нежданными переворотами. Не заводите же и сами таковых, ваше высочество… Оставайтесь на своем трудном посту до конца… мира и спокойствия ради! Просим!..
Выразил свою загадочную, какую-то необычайную по форме и по содержанию просьбу и снова сел, неподвижный, непроницаемый, как настоящий «оракул».
– Пусть так! – покрыл еще не стихающий говор и гомон довольный голос Бирона. – Подчиняюсь общей воле, как и всегда доныне то бывало. Вы слышали, принц? Вот все, что и должно единственно служить вам возмездием за дело, совершенное вами. И отныне – да будет все забыто! – с поклоном, полупочтительным, полудружественным по направлению униженного юноши, закончил свою речь регент.
Антон, стоявший, как другие, нерешительно ответил молчаливым поклоном и сел, по-прежнему не поднимая головы.
– А чтобы закрепить это решение высокого собрания, – снова заговорил Бирон, решивший использовать момент, – чтобы не было более сомнений отныне и впредь, навсегда… да изволят все присутствующие на сем тестаменте… вот, пониже высочайшей подписи, учинить свои!
Петр Бирон, по знаку отца подошедший к нему, принял устав и завещание Анны Иоанновны и, подойдя к принцу Антону, протянул ему бумагу.
Брезгливо отодвинувшись, принц не принял листа из рук ненавистного ему юноши.
Петр, криво усмехнувшись, положил все перед Антоном и отошел.
Подписав, принц передвинул бумагу Неплюеву, своему ближайшему соседу. И тот, подписав, подвинул ее следующему…
– А в ту пору, пока высокое собрание будет давать подписи, прошу прослушать еще следующее, – теперь совсем уже довольный, начал снова Бирон. – Сам принц сознался, что молодость его была причиной некоторых злоумышлений, им затеянных. И враги порядка снова, конечно, пожелают воспользоваться слабостью духа его высочества. Так чтобы меньше было соблазна, подлежит все внимание принца обратить к охране государя-младенца, оставя внешние заботы и обстоятельства. Вот такое прошение на имя августейшего сына и надлежало бы нам принять от его высочества.
Взяв бумагу, уже раньше подписанную присутствующими, он передал ее сыну, снова стоящему наготове у кресла.
– Содержание сей декларации вам известно и апробовано всеми, как явствовать может из подписей на том листе… Передай его высочеству! – обратился Бирон к сыну. – А вы, ваше высочество, извольте оную прочесть и подписать, где следует. Этим вы явно подтвердите свою готовность сохранить спокойствие в государстве.
Догадываясь, какую бумагу поднес ему для подписи сын гонителя-врага, Антон по-прежнему не принял ее в руки. Когда Петр положил перед ним лист и отошел, Антон, приблизив близорукие глаза к роковым строкам, медленно пробежал отречение, которое должен был подписать собственной рукою. Потрясенный, он откинулся на спинку кресла, отер лоб, покрытый холодным потом, обвел взглядом всех, чьи подписи, как удары топора, чернели на унизительном документе.
Видя, что окружающие избегают встретиться с ним взором, он, словно задыхаясь, пересохшими губами глотнул несколько раз воздух, снова перечел и медленно поднялся с места.
– И… этто… я… я самм… дддол-жен поддпи-сать?! – взлетел его звенящий, рвущийся вопрос.
Все продолжали молчать, не глядя на принца.
Закрыв лицо руками, долго стоял он, как оледенелый. Потом порывисто схватил перо, нагнулся, вывел несколько букв своего имени, откинул лист и только мог глухо проговорить, падая в кресло:
– Я… я – подд-писсал!..
– В добрый час!.. В добрый час! – неподдельно ликуя, за всех отозвался победитель-регент. – Господь видит и благословляет эту минуту. Теперь, государи мои, наше тяжкое дело окончено. Да поможет вам Бог, как и мне!
Он отдал глубокий поклон на все стороны, давая знак, что надо расходиться.
– Благодарим и вашу светлость за неусыпное попечение о делах правительства! – с поклоном провозгласил Бестужев.
– Благодарим!.. Благодарим! – кланяясь, откликнулись другие.
С говором сдержанным, но не шумно, стали покидать зал все, сидевшие за столом, отдав поклон и принцу Антону, хотя не такой раболепный, как регенту.
Бирон, выйдя из-за стола, заложив за спину руки, стоял и грелся в глубине у камина. Подозвав знаком сына, он шепнул ему, указывая глазами на принца, сидящего неподвижно на своем месте:
– Видел, как он не выносит тебя? Не может забыть, что ты был соперником его и соискателем руки принцессы Анны!.. Ха-ха!.. Ну, ступай. Я еще с ним маленько потолкую… Заодно и принцесса жалует, благо посторонние удалились… Ступай!
Поцеловав почтительно руку отца, протянутую ему, Петр ушел, отдавая по пути глубокий поклон принцессе Анне, которая, оставя за дверьми своих спутниц: фон Менгден, графиню Остерман и двух фрейлин, появилась в зале, теперь опустелом, затихшем и словно раздвинувшем свои стены, в которых тесно было за минуту перед этим от оживленной, шумной толпы.
Бирон, двинувшись навстречу принцессе, раскланялся с ней очень почтительно и любезно и первый задал вопрос:
– Вы, конечно, все слышали, ваше высочество? Дело окончилось благополучно, как я заранее и обещал.
– О да… я слышала! – трепеща от затаенного негодования и скорби, могла только ответить Анна. – Не знаю, что и сказать!..
Уловив нотку горечи в словах и тоне принцессы, глядя в ее обычно тусклые глаза, сейчас сверкающие каким-то недобрым огоньком, как бывает у змей, которых придавили пятою, – Бирон понял, что перед ним стоит не сломленный, не окончательно покоренный враг – женщина, жена и мать, поруганная, затаившая бессильные пока злобу и гнев, готовая жестоко отомстить при удобном случае, ищущая новых средств для борьбы… И он решил пойти до конца.
Подвинув Анне кресло поближе к огню, он прошелся раз-другой перед камином, потирая свои сильные руки, и вдруг отрывисто заговорил:
– Вижу, понимаю. Вы не совсем довольны… как и его высочество… Но будем говорить совершенно открыто. Дело не столь уж пустое, как я это изображал верховному совету, единственно желая спасти вам супруга, сохранить отца нашему малютке-императору! Поднять военный бунт!.. Сеять рознь в самом правительстве!.. Народ подбивать к мятежам и бунту!!! Все это обнаружено, доказано с несомненной ясностью… И… ежели б мы только захотели… могли поступить не столь милосердно. Если наш первый император, великий Петр, сына родного своеручно казнил в подобном положении, то и ныне…
Он не договорил, криво усмехнувшись.
Холод пробежал от этой усмешки у Анны.
– Молчите… молчите… я понимаю! – вырвалось с мольбою у напуганной женщины. – Я так вам благодарна!
И, делая над собою насилие, она обняла своими бледными руками бычью шею Бирона и крепко поцеловала его в губы, чувствуя на щеках и губах колючее прикосновение его негладко выбритых усов и бороды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65