– Ай-ай-ай!.. Смотри, что скажет отец!
– Что! Он сам разве не был молод?! Да и сейчас еще любого петуха за пояс заткнет. Я слыхал ведь про его историйки. Не помешало это ему сделаться регентом империи Российской. А у него даже не было такого влиятельного отца, как мой. Ха-ха!
– Боже мой, как испорчена теперешняя молодежь! – простонала герцогиня. – А знаешь ли?.. Тс… тише… Он идет… Уж не серди его.
И, кончив прическу, она уселась на кушетку ближе к огню, кутаясь в меховую мантилью.
– Подай пить! – приказал камердинеру Бирон, появляясь из уборной в шлафроке, туфлях и без парика, с гладко обритой головой, прикрытой ночным колпаком.
Слуга вышел, скоро вернулся с золоченым подносом, на котором стоял графин мозельвейна и чеканный бокал, поставил все на стол, у которого Бирон присел в кресло, и с низким поклоном вышел, закрыв за собою тяжелую дверь.
– А ты что же? Неужели до сей поры сидел у цесаревны? – обратился герцог к сыну. – Недурно бы это, черт возьми… Да навряд, – хмурясь, закончил он и, налив бокал, залпом осушил его.
– Да, отец! – стараясь скрыть свое опьянение, откликнулся сын. – То есть нет! Я там был… и все хорошо. А потом мы с Лестоком… и Шетарди… так, немного…
– Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод еще. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чем бы и заикнуться не следовало… Да еще перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! – поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. – Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец… Так – молод ты еще. Поживи с мое. Достигни, чего я достиг. А ты еще мальчишка!
Выпив еще несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Петр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:
– Вот потерпи… подожди немного… Когда будешь мужем Елизаветы… О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: «Как изволите приказать, ваше царское…» Ха-ха-ха…
Не докончив, он раскатился довольным хохотом.
– Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! – стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Петр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.
– Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой… Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!
И совсем ласково подергал он за ухо просиявшего юношу.
– Слышу, отец. Я прикажу себя поднять раньше моих собак. Видел, у меня теперь новый чудесный дог… Во какой!
– Видел, видел, мой мальчик. У тебя есть вкус. Знаешь толк в жизни. Весь в меня. Ну, ступай же. Доброй ночи!
Получив поцелуй в лоб, сын ответил почтительным поцелуем руки. Подошел к матери и проделал ту же процедуру.
– Спокойной ночи, мамочка!.. – и ушел, слегка пошатываясь, насвистывая свои любимые охотничьи сигналы.
– Запри ту дверь! – поворачивая за сыном ключ в дверях, распорядился Бирон.
Герцогиня подошла к двери, ведущей в коридор, и, не подозревая, что проделал здесь шут, повернула дважды ключ в замке.
– Заперла. Успокойся. Никто не войдет сюда ночью. Спи спокойно. А то последние две-три ночи ты все стонешь и мечешься во сне. На что я крепко сплю, а и то просыпалась не раз…
Подойдя к постели, герцогиня откинула полог сперва с той стороны, где спала сама, потом перешла на сторону мужа и там также откинула завесу и отвернула край одеяла, оправив подушки, как любил муж. Сбросив капот, в одной сорочке она нырнула под одеяло и, повернувшись к мужу лицом, осторожно заговорила:
– Яган! Отчего это ты вечно нападаешь на бедного Петрушу? Конечно, это не Карл, твой любимчик. А все-таки следует быть немного справедливым. Я тебе всегда была хорошей женой, верным другом. Так не обижай моего мальчика!
– Ты дура! Я и не думаю его обижать! – пуская клубы дыма из закуренной трубки, откликнулся он. – А что следует сказать, то и говорю. Если бы отец не пробирал меня в мои юные годы, может быть, я бы сбился совсем с пути. И, вообще, не приставай ко мне!.. Сейчас важные соображения, серьезные дела у меня в голове. Ты ничего не понимаешь. И молчи!
Нетвердыми шагами меряя комнату, он время от времени отпивал большими глотками вино из бокала и шевелил губами, словно говорил сам с собою. Видно было, что впечатления переполняли эту суровую замкнутую душу и ему хотелось высказаться, хотя бы перед своей женой, которую он знал много лет и не высоко ценил.
– Вот как! Теперь дура! – обиделась герцогиня. – «Ничего не понимаешь!» А как нужно было, только и слышала: «Иди во дворец… скажи то-то и то-то… Сделай так… Подслушай там… Возьми это… Подари тому… Пообещай такому-то…» И я исполняла хорошо. И в эти тяжелые дни перед смертью императрицы я не была «дурой»… А помнишь ли, когда совершила самое неприятное и тяжкое для женского сердца… Когда я сумела чужое мне дитя выдать за свое… за наше, тогда я была не «дура»!..
– Молчи, говорю! – притворно сердясь, прикрикнул муж. – Бога благодари, что я в добром расположении духа. А не то бы…
– Знаю я тебя, какой ты… грубиян. И рукам даешь волю иногда. Совсем уж на герцога не похоже.
– Ты зато прирожденная принцесса! Ха-ха… Наш род старинный, дворянский… Еще дед моего деда владел нашей милой мызой Каленцеем, где родился и я, и мой отец, и братья… Дед мой, Готгард Бирон, бился на поединке с самим Ульрихом Лейценом, братом великого магистра, и свалил его с коня во всем оружии… Почитай старинные курляндские летописи. Те самые, в листы которых дед твой завертывал колониальные товары, отпускаемые публике, раньше, чем купил себе дворянство на деньги, скопленные удачной торговлей. Не хочешь ли, как это русское дурачье, корить меня моим худородством? Молчи лучше и слушай, старая дура, если умные люди хотят с тобой говорить.
– Слушаю… слушаю, мой умник.
– Постой… Сколько это пробило в крепости! Неужели час! А я совсем не хочу спать. Что значит приятно провести вечер. Миних совсем развеселил меня. Хитрый пройдоха. Но я хитрее его. И он сдался окончательно… Теперь – он будет мне служить за страх и за совесть. А я стану время от времени кидать ему подачки… не очень жирные, конечно, чтобы не слишком зазнавался наш герой-фельдмаршал… Когда я должен был покинуть Кенигсбергский университет – пришлось ради куска хлеба муштровать сынков курляндского дворянства. И тогда я научился, как надо поощрять свое стадо, не слишком балуя его. А люди, старые и малые, все одинаковы. Накорми досыта скотину – она не станет везти или слишком загарцует и разобьет оглобли. Поняла? Моя жирная принцесса!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Что! Он сам разве не был молод?! Да и сейчас еще любого петуха за пояс заткнет. Я слыхал ведь про его историйки. Не помешало это ему сделаться регентом империи Российской. А у него даже не было такого влиятельного отца, как мой. Ха-ха!
– Боже мой, как испорчена теперешняя молодежь! – простонала герцогиня. – А знаешь ли?.. Тс… тише… Он идет… Уж не серди его.
И, кончив прическу, она уселась на кушетку ближе к огню, кутаясь в меховую мантилью.
– Подай пить! – приказал камердинеру Бирон, появляясь из уборной в шлафроке, туфлях и без парика, с гладко обритой головой, прикрытой ночным колпаком.
Слуга вышел, скоро вернулся с золоченым подносом, на котором стоял графин мозельвейна и чеканный бокал, поставил все на стол, у которого Бирон присел в кресло, и с низким поклоном вышел, закрыв за собою тяжелую дверь.
– А ты что же? Неужели до сей поры сидел у цесаревны? – обратился герцог к сыну. – Недурно бы это, черт возьми… Да навряд, – хмурясь, закончил он и, налив бокал, залпом осушил его.
– Да, отец! – стараясь скрыть свое опьянение, откликнулся сын. – То есть нет! Я там был… и все хорошо. А потом мы с Лестоком… и Шетарди… так, немного…
– Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод еще. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чем бы и заикнуться не следовало… Да еще перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! – поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. – Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец… Так – молод ты еще. Поживи с мое. Достигни, чего я достиг. А ты еще мальчишка!
Выпив еще несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Петр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:
– Вот потерпи… подожди немного… Когда будешь мужем Елизаветы… О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: «Как изволите приказать, ваше царское…» Ха-ха-ха…
Не докончив, он раскатился довольным хохотом.
– Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! – стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Петр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.
– Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой… Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!
И совсем ласково подергал он за ухо просиявшего юношу.
– Слышу, отец. Я прикажу себя поднять раньше моих собак. Видел, у меня теперь новый чудесный дог… Во какой!
– Видел, видел, мой мальчик. У тебя есть вкус. Знаешь толк в жизни. Весь в меня. Ну, ступай же. Доброй ночи!
Получив поцелуй в лоб, сын ответил почтительным поцелуем руки. Подошел к матери и проделал ту же процедуру.
– Спокойной ночи, мамочка!.. – и ушел, слегка пошатываясь, насвистывая свои любимые охотничьи сигналы.
– Запри ту дверь! – поворачивая за сыном ключ в дверях, распорядился Бирон.
Герцогиня подошла к двери, ведущей в коридор, и, не подозревая, что проделал здесь шут, повернула дважды ключ в замке.
– Заперла. Успокойся. Никто не войдет сюда ночью. Спи спокойно. А то последние две-три ночи ты все стонешь и мечешься во сне. На что я крепко сплю, а и то просыпалась не раз…
Подойдя к постели, герцогиня откинула полог сперва с той стороны, где спала сама, потом перешла на сторону мужа и там также откинула завесу и отвернула край одеяла, оправив подушки, как любил муж. Сбросив капот, в одной сорочке она нырнула под одеяло и, повернувшись к мужу лицом, осторожно заговорила:
– Яган! Отчего это ты вечно нападаешь на бедного Петрушу? Конечно, это не Карл, твой любимчик. А все-таки следует быть немного справедливым. Я тебе всегда была хорошей женой, верным другом. Так не обижай моего мальчика!
– Ты дура! Я и не думаю его обижать! – пуская клубы дыма из закуренной трубки, откликнулся он. – А что следует сказать, то и говорю. Если бы отец не пробирал меня в мои юные годы, может быть, я бы сбился совсем с пути. И, вообще, не приставай ко мне!.. Сейчас важные соображения, серьезные дела у меня в голове. Ты ничего не понимаешь. И молчи!
Нетвердыми шагами меряя комнату, он время от времени отпивал большими глотками вино из бокала и шевелил губами, словно говорил сам с собою. Видно было, что впечатления переполняли эту суровую замкнутую душу и ему хотелось высказаться, хотя бы перед своей женой, которую он знал много лет и не высоко ценил.
– Вот как! Теперь дура! – обиделась герцогиня. – «Ничего не понимаешь!» А как нужно было, только и слышала: «Иди во дворец… скажи то-то и то-то… Сделай так… Подслушай там… Возьми это… Подари тому… Пообещай такому-то…» И я исполняла хорошо. И в эти тяжелые дни перед смертью императрицы я не была «дурой»… А помнишь ли, когда совершила самое неприятное и тяжкое для женского сердца… Когда я сумела чужое мне дитя выдать за свое… за наше, тогда я была не «дура»!..
– Молчи, говорю! – притворно сердясь, прикрикнул муж. – Бога благодари, что я в добром расположении духа. А не то бы…
– Знаю я тебя, какой ты… грубиян. И рукам даешь волю иногда. Совсем уж на герцога не похоже.
– Ты зато прирожденная принцесса! Ха-ха… Наш род старинный, дворянский… Еще дед моего деда владел нашей милой мызой Каленцеем, где родился и я, и мой отец, и братья… Дед мой, Готгард Бирон, бился на поединке с самим Ульрихом Лейценом, братом великого магистра, и свалил его с коня во всем оружии… Почитай старинные курляндские летописи. Те самые, в листы которых дед твой завертывал колониальные товары, отпускаемые публике, раньше, чем купил себе дворянство на деньги, скопленные удачной торговлей. Не хочешь ли, как это русское дурачье, корить меня моим худородством? Молчи лучше и слушай, старая дура, если умные люди хотят с тобой говорить.
– Слушаю… слушаю, мой умник.
– Постой… Сколько это пробило в крепости! Неужели час! А я совсем не хочу спать. Что значит приятно провести вечер. Миних совсем развеселил меня. Хитрый пройдоха. Но я хитрее его. И он сдался окончательно… Теперь – он будет мне служить за страх и за совесть. А я стану время от времени кидать ему подачки… не очень жирные, конечно, чтобы не слишком зазнавался наш герой-фельдмаршал… Когда я должен был покинуть Кенигсбергский университет – пришлось ради куска хлеба муштровать сынков курляндского дворянства. И тогда я научился, как надо поощрять свое стадо, не слишком балуя его. А люди, старые и малые, все одинаковы. Накорми досыта скотину – она не станет везти или слишком загарцует и разобьет оглобли. Поняла? Моя жирная принцесса!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65