А царем тому быть, кому ампиратрица-матушка поизволит. Так наше капралство толкует… Потому – присяга!
– Вот… вот! – торопливо, громко загалдела толпа, настроение которой быстро изменилось под влиянием простой, благоразумной речи, чуждой боли и трепета.
Словно холодной водою облили разгоряченные головы и отрезвили их.
– Вот, умно рассудили! – слышались подтверждения, со всех сторон. – Умно, служба! Государем тому быть, ково Бог да ампиратрица поставят!.. Только немцев бы всех долой!.. По шеям, треклятых!..
– Рассудили… Молодцы! – похвалил глумливо Яковлев. – Теперя в сенат да в синод вашу резолюцию… И «быти по сему»!.. Хо-хо!.. Ишь, какие министеры!.. Хо-хо-хо!.. Послушать вас…
– И послушай! – перебил его старик-землекоп. – Али борода у тебя седая, а ума немае?.. По миру шатаясь, и разум и память загубил!.. Глас народа – глас Божий, помнишь ли!.. В синоде-то в нонешнем еще найдешь не одного иуду-христопродавца, никоновца!.. Што греха таить!.. А уж в народе их нету, предателей Христовых, нет!.. Разве со стороны какой, от бар к нам затешется да мутить учнет… Энто бывает.
– Я ничего… Я николи! – смутясь от слов старика, случайно попавших прямо в цель, забормотал Яковлев, отступая подальше, в толпу. – Я как мир. А только думается: какой же энто «глас», коли мы все тута на разны голоса тянем?.. Кто – Петровну… Кто – за Петровича… Иные Ивана хотят. А есть, поди, и к Петру Федоровичу охочие… К Голштинскому. Хоть то добро, што сразу государь полнолетний на царстве будет. Сам по-хозяйски землю поведет. Ни бабья, ни тебе царьков временных… Которые до безвременья Русь нашу довели!.. Сам государь тот с народом ведаться станет, помимо сволочи дворовой… Вот и такие речи я слыхивал… Как ваша дума: верно ли то?
– А што же, и то верно! – поддержали провокатора немногочисленные голоса наиболее неустойчивых из толпы, готовых пойти за каждым вожаком. – Петр Федорович, прямой внук ампиратора-батюшки Петра Лексеича… Гляди, лучче прочих иных был бы… Кровь – не вода!..
– Кровь в ем хорошая… Вот бы…
– Слышал, дед! – довольный поддержкой, кинул Яковлев вопрос старику. – Какой же ты «глас Божий»!.. Во все глотки – да по крючку водки, энто пристало. А чуть дело обмерекать – так все и врозь. Какой же тут мир!.. Орда немирная… А ты – «глас Божий»!.. Я тоже понимаю дело малость… Недаром по свету толкуся, который год маюсь попусту… А ты…
– Вижу: смыслишь… Да не на добро, на зло! – огрызнулся старик. – Смуту родить умеешь, а не в соглас привести людей… А они вон потолкуют, поспорят да и повершат, как Бог им велит!.. Да… По душам… Во-от!..
– По душам, верно! Немцев – к черту! – снова свое объявил Толстов, нетерпеливо слушавший препирательства стариков. – Биронов всех с Лепольдятами выслать подале, штобы и не пахло ими на Руси… А иных немцев – камень на шею да в воду!.. Холуев, казнокрадов, мучителев наших!..
– Верно! Виват ампиратор Иван Онтонович! – подхватили дружно в одном конце.
– Ну, кой там ляд, Иван Онтоныч! – откликнулись другие. – Еще жива матушка наша… На многи годы пускай государит Анна Ивановна!.. Ампиратрица наша…
– Бога побойтесь!.. Бога надо помнить! – возбужденно, разом загалдели крестьяне-землекопы и парни-певуны со стариком-начетчиком во главе. – Чать, и вы от сохи, братцы, от хрестьянства взяты, хоша и шинели на вас серые!.. Свово нам надо царя… Лексей Петрович – ен нам главнее всех!.. Пусть бы проявился… И нам, и вам добро буде!..
– Ну, проваливайте, мужичье сиволапое! – донеслось из третьего угла. – Цыц, вы, грешневики вонючие!.. Нас учить вздумали!.. Есть у нас настоящая наследница царству… Лисавета, матушка царевна… на многая лета вива-а-а-ат!..
– Врешь, крупа! – оборвали этот клич еще новые голоса. – Баб нам не надоть на царстве… Буде! Натерпелись от них вдосталь!.. Петра Федорыч Голштынский – прямой государь… Ему многа-ая лета!.. Ур-ра!..
– Цыц вы сами, сиволдаи! – озлились солдаты, хватаясь за тесаки. – Заткните глотки-те… Не то… видели… Нюхайте, чем пахнет!.. Плашмя начнем молотить – и то на мякину вас развеем!.. Туды же: «многая лета!..» Хто вас спросит в таком деле, как на царство поставление!.. Искони наше солдатство эти дела решало…
– Не пужай больно, не малолетки! – злобно и глумливо в то же время огрызнулись парни. – А энто видел!..
В руках у парней и мужиков заблестели топоры, молотки, косы, снятые с рукоятей… Иные взмахнули над головой тяжелыми табуретами, словно перышко подхватив их с земли…
– Мы тоже не с голым рукам! – вызывающе кричали теперь мужики. – Ишь, баре какие… крупа гнилая!.. «Мы-ста да мы-ста»!.. Подань, тягло, поборы всяки небось с нас дерут!.. Доимки с солдатни, што ль, выколачивают!.. Небось на готовых хлебах пухнете да треск пущаете… А мы и слова не скажи… живоглоты питерские, не воинство вы Христово! Да мы не испужались!..
– Хамье!.. Дуболомы!.. – отругивались теперь солдаты, слившись в одну кучу с матросами, потому что численный перевес был на стороне мужиков. Свою рознь они отложили на другое время, а теперь решили проучить «галманов-гречкосеев» за неуважение к мундиру.
– Мы за веру, государя, отечество кровь проливаем! – наступая на крестьян, волновались солдаты и моряки. – Вашу же землю бережем… Наше и дело по царству касаемое… А вам – зась!.. Вон из избы, коли больно ершиться стали!.. Всех перекрошим, собаки кургузые!..
– Не больно лайтесь, кобели бездомные! – не поддаваясь, стоя темной стеной, отругивались мужики. – Табашники… Ироды… Антихристовы дети!.. Мы, коли разойдемся, на муку вас изотрем!.. Руби, коли смеешь… Тронь!.. Тронь!.. Ну-ка… Ну!..
Двое-трое из парней, как всегда бывает, если идут стена на стену, выдвинулись вперед, поталкивая плечом ближайших из противников… Лихо замахивались над головой, но проносили мимо удар, ожидая первого нападения с той стороны, чтобы чувствовать за собою больше правоты в дальнейшей схватке.
– Братцы!.. Помилосердствуйте! – вдруг благим матом завопил Арсентьич, врезаясь в самую гущу, где уже готово было вспыхнуть побоище. – Не загубите вконец!.. Харчевню мне прикроют… Всево лишуся… Баба больная, детишек куча… На улицу идите, тамо хошь режьте друг дружку… Тута драки не затевайте!..
– Прочь!.. Не суйся! – отшвырнули его грубые солдатские руки. – Раней бы глядел… Мужичья бы поменей к себе пускал, коли солдатство в твою нору жалует.
Арсентьич, умолкнув, кинулся к дверям и остановился там в нерешимости: звать ли скорее самому патрульных солдат себе на помощь или выжидать, что будет дальше.
В этот самый миг какой-то худой, растрепанный мужичонка в лохмотьях, имеющий вид юродивого, блаженного Христа ради, пользуясь мгновенным затишьем, протиснулся между двумя стенками, нелепо размахивая тощими руками над головой и по-бабьи выкликая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Вот… вот! – торопливо, громко загалдела толпа, настроение которой быстро изменилось под влиянием простой, благоразумной речи, чуждой боли и трепета.
Словно холодной водою облили разгоряченные головы и отрезвили их.
– Вот, умно рассудили! – слышались подтверждения, со всех сторон. – Умно, служба! Государем тому быть, ково Бог да ампиратрица поставят!.. Только немцев бы всех долой!.. По шеям, треклятых!..
– Рассудили… Молодцы! – похвалил глумливо Яковлев. – Теперя в сенат да в синод вашу резолюцию… И «быти по сему»!.. Хо-хо!.. Ишь, какие министеры!.. Хо-хо-хо!.. Послушать вас…
– И послушай! – перебил его старик-землекоп. – Али борода у тебя седая, а ума немае?.. По миру шатаясь, и разум и память загубил!.. Глас народа – глас Божий, помнишь ли!.. В синоде-то в нонешнем еще найдешь не одного иуду-христопродавца, никоновца!.. Што греха таить!.. А уж в народе их нету, предателей Христовых, нет!.. Разве со стороны какой, от бар к нам затешется да мутить учнет… Энто бывает.
– Я ничего… Я николи! – смутясь от слов старика, случайно попавших прямо в цель, забормотал Яковлев, отступая подальше, в толпу. – Я как мир. А только думается: какой же энто «глас», коли мы все тута на разны голоса тянем?.. Кто – Петровну… Кто – за Петровича… Иные Ивана хотят. А есть, поди, и к Петру Федоровичу охочие… К Голштинскому. Хоть то добро, што сразу государь полнолетний на царстве будет. Сам по-хозяйски землю поведет. Ни бабья, ни тебе царьков временных… Которые до безвременья Русь нашу довели!.. Сам государь тот с народом ведаться станет, помимо сволочи дворовой… Вот и такие речи я слыхивал… Как ваша дума: верно ли то?
– А што же, и то верно! – поддержали провокатора немногочисленные голоса наиболее неустойчивых из толпы, готовых пойти за каждым вожаком. – Петр Федорович, прямой внук ампиратора-батюшки Петра Лексеича… Гляди, лучче прочих иных был бы… Кровь – не вода!..
– Кровь в ем хорошая… Вот бы…
– Слышал, дед! – довольный поддержкой, кинул Яковлев вопрос старику. – Какой же ты «глас Божий»!.. Во все глотки – да по крючку водки, энто пристало. А чуть дело обмерекать – так все и врозь. Какой же тут мир!.. Орда немирная… А ты – «глас Божий»!.. Я тоже понимаю дело малость… Недаром по свету толкуся, который год маюсь попусту… А ты…
– Вижу: смыслишь… Да не на добро, на зло! – огрызнулся старик. – Смуту родить умеешь, а не в соглас привести людей… А они вон потолкуют, поспорят да и повершат, как Бог им велит!.. Да… По душам… Во-от!..
– По душам, верно! Немцев – к черту! – снова свое объявил Толстов, нетерпеливо слушавший препирательства стариков. – Биронов всех с Лепольдятами выслать подале, штобы и не пахло ими на Руси… А иных немцев – камень на шею да в воду!.. Холуев, казнокрадов, мучителев наших!..
– Верно! Виват ампиратор Иван Онтонович! – подхватили дружно в одном конце.
– Ну, кой там ляд, Иван Онтоныч! – откликнулись другие. – Еще жива матушка наша… На многи годы пускай государит Анна Ивановна!.. Ампиратрица наша…
– Бога побойтесь!.. Бога надо помнить! – возбужденно, разом загалдели крестьяне-землекопы и парни-певуны со стариком-начетчиком во главе. – Чать, и вы от сохи, братцы, от хрестьянства взяты, хоша и шинели на вас серые!.. Свово нам надо царя… Лексей Петрович – ен нам главнее всех!.. Пусть бы проявился… И нам, и вам добро буде!..
– Ну, проваливайте, мужичье сиволапое! – донеслось из третьего угла. – Цыц, вы, грешневики вонючие!.. Нас учить вздумали!.. Есть у нас настоящая наследница царству… Лисавета, матушка царевна… на многая лета вива-а-а-ат!..
– Врешь, крупа! – оборвали этот клич еще новые голоса. – Баб нам не надоть на царстве… Буде! Натерпелись от них вдосталь!.. Петра Федорыч Голштынский – прямой государь… Ему многа-ая лета!.. Ур-ра!..
– Цыц вы сами, сиволдаи! – озлились солдаты, хватаясь за тесаки. – Заткните глотки-те… Не то… видели… Нюхайте, чем пахнет!.. Плашмя начнем молотить – и то на мякину вас развеем!.. Туды же: «многая лета!..» Хто вас спросит в таком деле, как на царство поставление!.. Искони наше солдатство эти дела решало…
– Не пужай больно, не малолетки! – злобно и глумливо в то же время огрызнулись парни. – А энто видел!..
В руках у парней и мужиков заблестели топоры, молотки, косы, снятые с рукоятей… Иные взмахнули над головой тяжелыми табуретами, словно перышко подхватив их с земли…
– Мы тоже не с голым рукам! – вызывающе кричали теперь мужики. – Ишь, баре какие… крупа гнилая!.. «Мы-ста да мы-ста»!.. Подань, тягло, поборы всяки небось с нас дерут!.. Доимки с солдатни, што ль, выколачивают!.. Небось на готовых хлебах пухнете да треск пущаете… А мы и слова не скажи… живоглоты питерские, не воинство вы Христово! Да мы не испужались!..
– Хамье!.. Дуболомы!.. – отругивались теперь солдаты, слившись в одну кучу с матросами, потому что численный перевес был на стороне мужиков. Свою рознь они отложили на другое время, а теперь решили проучить «галманов-гречкосеев» за неуважение к мундиру.
– Мы за веру, государя, отечество кровь проливаем! – наступая на крестьян, волновались солдаты и моряки. – Вашу же землю бережем… Наше и дело по царству касаемое… А вам – зась!.. Вон из избы, коли больно ершиться стали!.. Всех перекрошим, собаки кургузые!..
– Не больно лайтесь, кобели бездомные! – не поддаваясь, стоя темной стеной, отругивались мужики. – Табашники… Ироды… Антихристовы дети!.. Мы, коли разойдемся, на муку вас изотрем!.. Руби, коли смеешь… Тронь!.. Тронь!.. Ну-ка… Ну!..
Двое-трое из парней, как всегда бывает, если идут стена на стену, выдвинулись вперед, поталкивая плечом ближайших из противников… Лихо замахивались над головой, но проносили мимо удар, ожидая первого нападения с той стороны, чтобы чувствовать за собою больше правоты в дальнейшей схватке.
– Братцы!.. Помилосердствуйте! – вдруг благим матом завопил Арсентьич, врезаясь в самую гущу, где уже готово было вспыхнуть побоище. – Не загубите вконец!.. Харчевню мне прикроют… Всево лишуся… Баба больная, детишек куча… На улицу идите, тамо хошь режьте друг дружку… Тута драки не затевайте!..
– Прочь!.. Не суйся! – отшвырнули его грубые солдатские руки. – Раней бы глядел… Мужичья бы поменей к себе пускал, коли солдатство в твою нору жалует.
Арсентьич, умолкнув, кинулся к дверям и остановился там в нерешимости: звать ли скорее самому патрульных солдат себе на помощь или выжидать, что будет дальше.
В этот самый миг какой-то худой, растрепанный мужичонка в лохмотьях, имеющий вид юродивого, блаженного Христа ради, пользуясь мгновенным затишьем, протиснулся между двумя стенками, нелепо размахивая тощими руками над головой и по-бабьи выкликая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65