– Разык три месяца тому назад повёз фронтовикам фрукты и одежду, до сих пор не вернулся. А вы выглядите молодцом, тьфу-тьфу, не сглазить, кругленькие, чистенькие… Вроде вовсе и не сиротки… Как вас тут кормят?
– Неплохо, – ответил Султан.
– Но ты-то наедаешься хоть?
– Мне по две порции дают.
– Выходит дело, ты им понравился?
– Я на кухне помогаю. Таскаю воду, колю дрова.
– Молодец, сынок, будешь трудиться, никогда голодным не останешься. И на душе всегда будет светло.
Новый вахтёр разрешил нам расположиться в саду. Мы провели дедушку под руки в сад, усадили на попону, а ослика привязали поодаль к дереву. В этот момент появились наши остальные братики и сестрицы. Ах, вы б видели, сколько было радости! Аман прыгал, как чертёнок, не зная, куда себя деть, Рабия всё хвасталась своим платьицем и обнимала то дедушку, то бабушку. Усман занялся слоёными лепёшками, Султан урюком. А я… а я хотел задать сто вопросов и немедля получить ответы.
Дедушка привёз на своём ослике два ведра урюка и алычи, целый узелок недавно испечённых, ещё горячих лепёшек, сметаны в глиняном горшке и мешочек сюзьмы. Когда нас окружили товарищи по детдому, я раздал всем по горсточке урюка и по пол-лепёшки.
– Моя мама тоже пекла такие вкусные лепёшки, – вздохнул Карабай.
– В нашем саду тоже рос такой ранний урюк, – сказал Самоварджан.
– Можно ещё немного алычи? – попросил Алим Чапаев, облизываясь.
От отца, оказывается, пришло два письма. Но одно из них написано по-русски, а другое на таджикском языке. Я поспешно прочитал оба, но ровным счётом ничего не понял. Был у нас мальчик-таджик по имени Абидджан, он днями и ночами валялся в спальне, читал толстенные книги. А по-русски хорошо понимал Газы-абзий, хоть и был татарином. Мои друзья мигом приволокли их обоих. Вначале сделали перевод с русского письма, потом – с таджикского… Бедный мой папа… Он был ранен в плечо. Лежал в лазарете. Рана оказалась нестрашной, пуля кости не задела. Отец ещё не знал, что мама погибла, а мы попали в детдом. Он наказывал, чтоб нас, детей, берегли, от школы не" отрывали, советовал продать клевер, заготовленный в прошлом году, и купить нам одежду. Ещё он велел все лишние кетмени и серпы хорошенько вымыть, насухо вытереть, чтоб не ржавели, и спрятать в сарае. «Папочка!..» – заплакал Аман, не дослушав письма. «Мы поедем к отцу!» – засобиралась Рабия. Вмиг, словно небо затянуло тучами, от прежней радости не осталось и следа. Аман принялся кататься по земле, причитать, что он не хочет оставаться здесь, а поедет к папочке. Рабия начала требовать немедленно, сию же минуту, доставить ей маму. Видя, что здесь радости мало, разбрелись окружавшие нас ребята. Мы остались одни.
– Одежда на вас чистенькая. Сами стираете? – спросила бабушка у Зулейхи, видно, чтоб разрядить атмосферу.
– Нет, в прачечной стирают.
– А зачем ты волосы обрезала?
– Здесь так положено.
– Ну ничего, лишь бы живы-здоровы были… Как поживает ваша тётушка Русская?
– Мария Павловна очень любит нас, Рабию и Амана поселила с собой. Когда бывает в городе, привозит им в подарок игрушки и конфеты.
– Дай ей, аллах, счастья!..
– Каждую субботу водит их в баню.
– Ты слышишь, отец? – легонько толкнула тётушка локтем в бок Парпи-бобо, который сидел, выставив вперёд бороду, чтоб Аману сподручнее было её расчёсывать. – Сама вроде кяфир, а добра делает больше, чем иной мусульманин!
– А ты как думала? Я по её глазам понял, что это благочестивейшая женщина…
Когда мы провожали тётушку и Парпи-бобо, у ворот нас опять окружила толпа ребят.
– Дедушка, вы почаще привозите урюк и алычу, – попросил Самоварджан.
– Если для сметаны не найдёте посуды, привозите прямо в ведре, – хитро посоветовал Карабай, смеясь.
Парпи-бобо отъехал шагов сто, повернулся к нам и крикнул:
– Бог даст, в следующее воскресенье я опять приеду!
Дедушка, наверное, сдержал слово. Приехал, увидел опустевший детдом и ничего не понял. Потому что в тот же день вечером многих наших в сопровождении четырёх руководителей отправили в Коканд, а остальных повезли на вокзал. Среди них был и я с младшенькими.
В чужой город
Поезд наш летит в какие-то неведомые, чужие края. «Пити-киш, пити-киш», – пыхтит он.
«Так-так-тук», – стучит на стыках рельсов и натужно ревёт, как ишак в полуденный зной.
Мы, тридцать сирот, бледные, напуганные, жмёмся к Марии Павловне. Тётя Русская – это уже не прежняя весёлая, шутливая, уверенная в себе директор. Она осунулась, постарела: спина сгорбилась, на лицо набежало множество морщин, глаза провалились. Мария Павловна стала печальной, рассеянной…
– Вы нас не оставите? – испуганно допытываются девочки.
– Нет, конечно, нет.
– А почему тогда нас увозят?
– До начала занятий в школе вы поживёте там.
Вагон наш набит битком: мужчины, женщины, дети.
Были здесь старик с мешком, старуха в парандже, солдат с шинелью, надетой через плечо как лошадиный хомут, младенцы, сосущие из бутылки молоко, паренёк, который вёз четырёх связанных кур, обросшие дяди, что всё время резались в карты, и ещё бог весть какие люди. В одном конце вагона смеются, в другом – плачут, а в середине – поют. Воздух спёртый, как бы протухший, дышать невозможно.
А поезд всё летит и точно сам рад, что так быстро несётся, нет-нет да закричит: «Пу-пуу-у-уп!»
К нам протиснулся солдат с большим чемоданом в руке и с вещмешком за плечами. Он был небольшого росточка, но удлинённым широким лицом напоминал отца. Солдат обратился к дремавшей Марии Павловне.
– Можно к вам в соседи?
– Пожалуйста, – ответила тётя Русская. Солдат осторожненько опустился на чемодан.
– Детдомовские?
– Да, – ответил за всех Карабай.
– На экскурсию едете?
– Да.
– Кто из вас отличник?
Вечноголодный, которому удалось отвоевать себе местечко на самой верхней полке, высунулся, как птенчик из своего гнезда:
– Я отличник!
– Ого, гвардейцы-то вон где, оказывается! – засмеялся солдат. – А не врёшь?
– Сдохнуть на месте! – поклялся Вечноголодный. – Каждый день во сне пятёрки получаю.
Солдат раскатисто захохотал. Засмеялись и мы с Марией Павловной.
– Вы его не слушайте, это болтун первой марки, – сказал Карабай, когда смех стих. – Он и во сне с двойками дружит. Если кто и отличник у нас, так это Самоварджан.
– А где же сей отличник?
– Я тут! – свесился с другой верхней полки Самар.
– О, почему такого джигита назвали Самоваром?
– Потому что внутри у этого джигита вечно кипит вода, – вставил я со стороны.
– Да неужто?
– Верно, верно! – продолжал я торопливо, чтоб кто-то не перебил меня. – Бросьте ему в рот щепотку заварки, потрясите за уши – из носа выльется семь чайников чая.
Все кругом засмеялись, Мария Павловна тоже. Вот уже сколько дней мы не видели на её лице даже подобия улыбки, и теперь, когда наша тётя Русская засмеялась весело и звонко, мы были вне себя от радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49