«Поймите же вы, молодой человек, — частенько говаривал он Тиму и дружески подмаргивал ему через стекла очков, — времена Лейбницев, Ньютонов и Гауссов безвозвратно канули в Лету. Сейчас в науке все решает не гений, а осознание того прискорбного факта, что один, увы, в поле не воин. Коллектив это сила. Скорее, клан, семья, если хотите, стая. В наши дни без поддержки ВАКа Ломоносов так бы и ловил свою тюльку в заполярье. Если вам, молодой человек, угодно служить науке, этой циничной проститутке, набирайте вес, уважайте старших, обрастайте связями, и вот вам для начала моя рука…» Эх, жаль все же, что Регина пошла не в папу.
Приговорили сельдь, прикончили картошку, попили чаю. Поболтали о политике, о фильмах с Брусом Ли, о кремлевских старцах, о бабах.
— А там как? — Тим внезапно вздохнул и подбородком показал на стену. — Все приходит?
— А как же, — Андрон вздохнул в ответ, и в голосе его скользнула безнадежность. — Уже и днем повадился.
Все ясно — и мой Арнульф со мной. Бетховену и не снилось…
— Ладно, пойду, — глянув на часы, Тим поднялся, быстро напялил военный, купленный по случаю тулуп, ложную, подареную тещей, ушанку из крысы. — А то будет как в песне, метро закрыто, в такси не содят.
— Я тебя провожу, — Андрон набросил на шею шарф, вжикнул молнией «аляски» на меху, — вечерний моцион не повредит. Чтобы был крепкий и здоровый сон — никаких поллюций.
— Знаем, знаем, солнце, воздух, онанизм укрепляют организм, — в тон ему оскалился Тим, и они пошли из спящего, охваченного тишиной дома, их торопливые шаги гулко раздавались под лепными сводами.
На улице морозило, и изрядно — хоть весна и не за горами, но февраль, не сдаваясь, брал свое.
Они дошли до остановки, закурили и, укрываясь от ветра, встали у витрины магазина, мертвой, скудной и заиндевевшей. Килька, килька, килька. Балтийская, в томатном соусе, горой. Ничего не осталось в этом мире, только холод, снег и килька. Господи, какая скука! Наконец шумно подкатил трамвай, красный заснеженный сарай на колесах.
— Покеда, брат…
Андрон пожал Тиму руку, посмотрел, как тот запрыгивает в вагон, подождал, пока трамвай отчалит. Выщелкнул окурок и понуро побрел домой. Ну и холодрыга. Ни людей, ни собак, ни блядей… Э, а это кто? Никак Светка? Да, да, несчастная, с красным носом, десятирублевая девушка отлавливала клиента с мотором, но редкие автолюбители проезжали мимо…
— Привет, Светка, — обрадовался Андрон и принялся активно бороться с одиночеством. — Пойдем-ка! Презер мой, кончу быстро.
Однако дело молодое, затянулось до утра. Когда Андрон проснулся, первое что он увидел, был густо наштукатуренный курносый Светкин профиль. Она что-то бормотала во сне и улыбалась совсем по-детски.
Хорст (1979)
Небо над ночным Каиром было необыкновенно ясным, призрачно таинственным, в россыпи крупных звезд. Его подсвечивала полная луна, дырявили минареты, надежно подпирала Цитадель, построенная еще самим Садах эд-Дином на вершине горы Мукаттам. К ее подножию и вела дорога, которую указывал Али, — мимо известного своим базаром квартала Хан эль-Халили, минуя знаменитую средневековую мечеть Аль-Азхар, оставляя позади кузницу исламских кадров, авторитетный богословский университет, называемый так же Аль-Азхаром. Путь лежал в Город мертвых, бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времен фатимидов и мамлюков, занимающее территорию целого квартала и пользующееся зловещей репутацией.
На первый взгляд все здесь обстояло благополучно — в дремучих зарослях акаций и пальм угадывались остовы мечетей и мавзолеев, звонко перекликались беспечные ночные птицы, горели кое-где веселые костры, отбрасывая отсветы на человеческие лица — угрюмые, осунувшиеся, не располагающие к знакомству. Все верно, мертвые — они без претензий, могут и потесниться… В воздухе, теплом и тугом, висели запахи земли, прели и готовящемся на костре кошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один аллах ведает чего еще…
«Да, тяжеловато на ночь-то», — Ганс потянул носом бобовую струю, тягуче сплюнул.
— Эй, парень, далеко еще?
За плечами он тащил ранец огнемета. Да и остальные серпентологи прибыли на кладбище совсем не налегке — кто с «ремингтоном» двенадцатого калибра, кто с ностальгическим «шмайсером», заряженным разрывными пулями, обер-лаборант Сварт Флеккен, огромный и мощный как скала, пер трехпудовое взрывное устройство — адскую машину, управляемую по радио. Мелочиться не стали, чтоб хватило всем. И Змееводу, и Муррам, и прочей ядовитой сволочи. Серпентологи как-никак, специалисты по гадам.
— Уже близко, совсем, — Али до шепота понизил голос, непроизвольно замедлил шаг и указал на четко видимый на фоне неба исламский полумесяц со звездой. — Там Змеевод, там.
Заросшая, когда-то прямая как стрела дорожка скоро вывела к заброшенной, взятой в плен кустарником мечети, у подножия ее стоял массивный белого, потемневшегося от времени камня мавзолей. Это было настоящее произведение искусства — прекрасные пропорции, филигранная резьба, тончайшие, похожие на пену кружева из мрамора. Усыпальница казалась призрачной, нереальной, порожденной красноречием Шахерезады, однако все очарование сказки разрушала вонь из заболоченного, сплошь поросшего лотосами водоема.
— Так значит, говоришь, внутри один человек? — Хорст мягко взял Али за плечо, чувствительно сжал пальцы. — Ты ничего не путаешь, мальчик? Ничего?
В тихом голосе его звучал булат.
— Да, добрый господин, один. Проводник. Только он знает дорогу к Змееводу, — он с усилием проглотил слюну, яростно, гораздо громче, чем говорил, вздохнул. — Я видел, как отец заходил внутрь. О, отец! О, аллах! О, я отомщу!
Однако, судя по его виду, это были всего лишь слова, жалкий, испуганный лепет.
— Ладно, стучи. Только ты уж не подведи меня, мальчик, не подведи, — Хорст с ухмылочкой отпустил его, сделал красноречивый знак Гансу и взвел курок автоматического, стреляющего разрывными пулями парабеллума. — Внимание, начали. Али — вперед.
— Да, добрый господин, — прошептал тот, на негнущихся ногах подошел к двери усыпальницы и троекратно постучал. Дробно и отрывисто, словно дятел.
Ему ответили без промедления, на древнеарабском, бодрым, невзирая на ночное время, тягучим голосом. Али тоже сказал что-то в тон, гортанно, заунывно и заумно, глухо лязгнул несмазанный засов, древняя, с остатками чеканки дверь приоткрылась. Тут же она распахнулась настежь, лаборант Пер мягко перешагнул порог и приставил дуло к голове упавшего на пол смуглокожего человека — он, как и говорил Али, был в усыпальнице один.
Внутри мавзолей был великолепен — гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение вокруг, синие, желтые, ярко-красные цветы, вырезанные из камня и распустившиеся на стенах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Приговорили сельдь, прикончили картошку, попили чаю. Поболтали о политике, о фильмах с Брусом Ли, о кремлевских старцах, о бабах.
— А там как? — Тим внезапно вздохнул и подбородком показал на стену. — Все приходит?
— А как же, — Андрон вздохнул в ответ, и в голосе его скользнула безнадежность. — Уже и днем повадился.
Все ясно — и мой Арнульф со мной. Бетховену и не снилось…
— Ладно, пойду, — глянув на часы, Тим поднялся, быстро напялил военный, купленный по случаю тулуп, ложную, подареную тещей, ушанку из крысы. — А то будет как в песне, метро закрыто, в такси не содят.
— Я тебя провожу, — Андрон набросил на шею шарф, вжикнул молнией «аляски» на меху, — вечерний моцион не повредит. Чтобы был крепкий и здоровый сон — никаких поллюций.
— Знаем, знаем, солнце, воздух, онанизм укрепляют организм, — в тон ему оскалился Тим, и они пошли из спящего, охваченного тишиной дома, их торопливые шаги гулко раздавались под лепными сводами.
На улице морозило, и изрядно — хоть весна и не за горами, но февраль, не сдаваясь, брал свое.
Они дошли до остановки, закурили и, укрываясь от ветра, встали у витрины магазина, мертвой, скудной и заиндевевшей. Килька, килька, килька. Балтийская, в томатном соусе, горой. Ничего не осталось в этом мире, только холод, снег и килька. Господи, какая скука! Наконец шумно подкатил трамвай, красный заснеженный сарай на колесах.
— Покеда, брат…
Андрон пожал Тиму руку, посмотрел, как тот запрыгивает в вагон, подождал, пока трамвай отчалит. Выщелкнул окурок и понуро побрел домой. Ну и холодрыга. Ни людей, ни собак, ни блядей… Э, а это кто? Никак Светка? Да, да, несчастная, с красным носом, десятирублевая девушка отлавливала клиента с мотором, но редкие автолюбители проезжали мимо…
— Привет, Светка, — обрадовался Андрон и принялся активно бороться с одиночеством. — Пойдем-ка! Презер мой, кончу быстро.
Однако дело молодое, затянулось до утра. Когда Андрон проснулся, первое что он увидел, был густо наштукатуренный курносый Светкин профиль. Она что-то бормотала во сне и улыбалась совсем по-детски.
Хорст (1979)
Небо над ночным Каиром было необыкновенно ясным, призрачно таинственным, в россыпи крупных звезд. Его подсвечивала полная луна, дырявили минареты, надежно подпирала Цитадель, построенная еще самим Садах эд-Дином на вершине горы Мукаттам. К ее подножию и вела дорога, которую указывал Али, — мимо известного своим базаром квартала Хан эль-Халили, минуя знаменитую средневековую мечеть Аль-Азхар, оставляя позади кузницу исламских кадров, авторитетный богословский университет, называемый так же Аль-Азхаром. Путь лежал в Город мертвых, бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времен фатимидов и мамлюков, занимающее территорию целого квартала и пользующееся зловещей репутацией.
На первый взгляд все здесь обстояло благополучно — в дремучих зарослях акаций и пальм угадывались остовы мечетей и мавзолеев, звонко перекликались беспечные ночные птицы, горели кое-где веселые костры, отбрасывая отсветы на человеческие лица — угрюмые, осунувшиеся, не располагающие к знакомству. Все верно, мертвые — они без претензий, могут и потесниться… В воздухе, теплом и тугом, висели запахи земли, прели и готовящемся на костре кошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один аллах ведает чего еще…
«Да, тяжеловато на ночь-то», — Ганс потянул носом бобовую струю, тягуче сплюнул.
— Эй, парень, далеко еще?
За плечами он тащил ранец огнемета. Да и остальные серпентологи прибыли на кладбище совсем не налегке — кто с «ремингтоном» двенадцатого калибра, кто с ностальгическим «шмайсером», заряженным разрывными пулями, обер-лаборант Сварт Флеккен, огромный и мощный как скала, пер трехпудовое взрывное устройство — адскую машину, управляемую по радио. Мелочиться не стали, чтоб хватило всем. И Змееводу, и Муррам, и прочей ядовитой сволочи. Серпентологи как-никак, специалисты по гадам.
— Уже близко, совсем, — Али до шепота понизил голос, непроизвольно замедлил шаг и указал на четко видимый на фоне неба исламский полумесяц со звездой. — Там Змеевод, там.
Заросшая, когда-то прямая как стрела дорожка скоро вывела к заброшенной, взятой в плен кустарником мечети, у подножия ее стоял массивный белого, потемневшегося от времени камня мавзолей. Это было настоящее произведение искусства — прекрасные пропорции, филигранная резьба, тончайшие, похожие на пену кружева из мрамора. Усыпальница казалась призрачной, нереальной, порожденной красноречием Шахерезады, однако все очарование сказки разрушала вонь из заболоченного, сплошь поросшего лотосами водоема.
— Так значит, говоришь, внутри один человек? — Хорст мягко взял Али за плечо, чувствительно сжал пальцы. — Ты ничего не путаешь, мальчик? Ничего?
В тихом голосе его звучал булат.
— Да, добрый господин, один. Проводник. Только он знает дорогу к Змееводу, — он с усилием проглотил слюну, яростно, гораздо громче, чем говорил, вздохнул. — Я видел, как отец заходил внутрь. О, отец! О, аллах! О, я отомщу!
Однако, судя по его виду, это были всего лишь слова, жалкий, испуганный лепет.
— Ладно, стучи. Только ты уж не подведи меня, мальчик, не подведи, — Хорст с ухмылочкой отпустил его, сделал красноречивый знак Гансу и взвел курок автоматического, стреляющего разрывными пулями парабеллума. — Внимание, начали. Али — вперед.
— Да, добрый господин, — прошептал тот, на негнущихся ногах подошел к двери усыпальницы и троекратно постучал. Дробно и отрывисто, словно дятел.
Ему ответили без промедления, на древнеарабском, бодрым, невзирая на ночное время, тягучим голосом. Али тоже сказал что-то в тон, гортанно, заунывно и заумно, глухо лязгнул несмазанный засов, древняя, с остатками чеканки дверь приоткрылась. Тут же она распахнулась настежь, лаборант Пер мягко перешагнул порог и приставил дуло к голове упавшего на пол смуглокожего человека — он, как и говорил Али, был в усыпальнице один.
Внутри мавзолей был великолепен — гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение вокруг, синие, желтые, ярко-красные цветы, вырезанные из камня и распустившиеся на стенах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125