Вобщем чудеса, сплошные непонятки. С тех пор, кто с головой дружит, на поляну — ни ногой. Та еще аномалия. Замочит враз.
Однако Тим с Рубином пошли. И даже не потому, что не дружили с головой, просто достало однообразие бытия — могилы, лопаты, покойники в брезентухе, блудливое шелестение денег, кои, как известно, хоть и не пахнут, но все равно воняют мертвечиной. А потом, как-никак, исследовательский интерес. Один без пяти минут кандидат наук, другой — заматеревший докторище. Словом, не послушали мудрого Дыню. Как же, живые сатанисты. В хороводе, при костре, вокруг гром-камня. А у Тима в голове еще имена звучали, громко так, интригующе — Брюс, де Гард, фон Грозен. Вобщем пошли…
Последняя пятница июля выдалась мозглой. Было тепло и сыро, словно в гадюшнике. С неба падал занудливая морось, под ногами чавкало, лес напоминал замшелый предбанник.
— Ну, блин, то гробы, то грибы, — Рубин с усмешечкой пнул поганку, сплюнул и повернулся к Тиму. — Погодка, а? Ничего, скоро уже придем.
Они даже не заметили, как начался сухостой. Собственно, все одно — мокрые, иссиня-черные, словно обгоревшие, стволы. Ноги как бы плыли в стелящейся по земле редкой дымке. Идти приходилось по щиколотки в ней, словно по мутному ручью. Что-то странное было в этом тумане. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя никаких завихрений. Или это только казалось? Частицы тумана двигались подобно чаинкам в стакане, всплывали и пропадали подобно взвешенным в маслянистой жидкости серебристым блесткам. При этом совершенно не признавая законов аэродинамики, не образуя турбулентных следов и не замечая ни воздуха, ни твердых предметов. Казалось, туман этот был живым и существовал сам по себе.
— Ну вот и поляна, — почему-то шепотом сказал Рубин, а туман тем временем становился все гуще, стремительно поднимался до колен, до бедер, до груди, до подбородка. Мутная волна его с головой накрыла Тима, он вдохнул клубящийся, с пряным запахом дурман и последнее, что запомнил, были влажные объятия травы, хрустко и гостеприимно принявшей его обмякшее тело. В голове не осталось ничего, только туман, туман, туман.
Пришел он в себя от каких-то мычащих звуков. Судорожных, жутких, пронизанных животным ужасом. Трудно разлепив глаза, он застонал от боли в голове, глянул в полумрак и вздрогнул — мычал Рубин. Неправдоподобно, совершенно голый, он был распят на каменном кресте. С цепями на руках и ногах и с кляпом во рту. Какой-то человек в сером капюшоне с невозмутимой деловитостью брил ему растительность на теле. Словно стриг барана.
— Рубин, — страшно закричал Тим, с силой рванулся, но напрасно. Он был тоже связан, слава богу, одетым. Зато его услышали.
— Не шуми, — властно произнес женский голос, и Тим почувствовал, что сходит с ума — он увидел Ленку Тихомирову. Но не ту молодицу Тихомирову, цветущую, с щеками цвета крови с молоком. А как бы взматеревшую, постаревшую лет эдак на двадцать пять. Тем не менее выглядящую несмотря на серый капюшон очень даже ничего.
— Твое? — спросила она Тима и показала золотого, снятого у него с груди пса, некогда презентованного Андроном. — Где взял?
Взгляд ее зеленых глаз был пронизывающ и суров, гипнотизируя и подавляя, он, казалось, проникал в самую глубину души.
— Мое, — честон, как на духу, признался Тим, судорожно вздохнул и повесил голову. — Братан подарил.
— Близнец небось? — обрадовалась лже-Тихомирова, и голос ее сразу превратился в хлыст. — Живо! Отвечать!
— Близнец, — согласился Тим и сделал титаническое геройское усилие. — Слушайте, мадам, может, договоримся? Взять сейчас с нас нечего, кроме шерсти, — он непроизвольно кивнул на Рубина, яростно мычащего и уже на четверть обритого, — а так денег дадим. Вот он принесет. А меня можете заложником…
— Ах ты дурачок. Благородное сердце, — засмеялась, но как-то очень зло лже-Тихомирова, и дьявольский свет в ее глазах на мгновение погас. — Сейчас оно мне не нужно. — Она оборвала смех и резко обернулась. — Эй, Альказар! Торопись, скоро Венера войдет в знак Гончего Пса…
— Да, тороплюсь и повинуюсь, госпожа, — отвечал человек, бреющий Рубина, и кланялся истово, до земли. — Тгандра йешуа йаингангах!
— Тгандра, тгандра, — милостливо кивала взматеревшая лже-Ленка, и глаза ее сверкали как уголья. — Йаингангах.
Пока окапюшоненные общались, Тим нашел в себе силы осмотреться. Он находился в узкой, напоминающей щель в толще древних ордавикских пород пещере. На доломитовых стенах в свете чадных факелов метались тени, воздух был затхл и отдавал плесенью, где-то сбоку слышался звук стремительно бегущей воды. Веселенькое место, весьма похожее на предбанник ада.
Смотрел по сторонам Тим не долго.
— Рлах! Заза ноцри! — властно приказала лже-Тихомирова, и по пещере будто ветер пролетел, столько силы было в ее тихом, твердом как булатная сталь голосе. Тут же из темноты выскочили двое в капюшонах, развязали Тима и пихнули в руки что-то деревянное, как он не сразу понял, крышку гроба. Снова рявкнул голос Тихомировой, резко клацнул засов, скрипнул несмазанными петлями настежь распахнутый люк. Влажной свежестью повеяло в лицо, сзади подшагнули еще двое, и от сильного пинка Тим, обнявшись с крышкой гроба, полетел куда-то вниз. В хладные объятья бегущего потока. Закричал, зажмурился, отплюнулся и, обняв еще сильнее похоронную посудину, поплыл. Закачался на волнах подземной реки. Уж не в Стикс ли попал? А вокруг — темнота. Черным черно в глазах, в голове, на душе, нет ничего кроме нее. Все в мире скрыла темнота.
Да, Тим так и не узнал, что случилось в пещере. Только захлопнулась крышка люка, как лже-Тихомирова хмыкнула, прищелкнула пальцами и приказала в полголоса:
— Рлах! Гага ноцри армян хана!
— Рлах! Рлах! — двое в капюшонах дернулись, поклонились, подскочили к Рубину и тотчас же, повернув крест на сто восемдесят градусов, опустили его вниз головой. Так он и повис, неправдоподобно голый, обритый, похожий на жертвенного агнца. А серокопюшоные все не унимались — один подставил под голову Рубина блюдо, другой с поклонами вручил лже-Тихомировой большой, напоминающий серп нож.
— Агала! — она вытащила кляп у жертвы изо рта и стала медленно, с чувством резать по живому, а когда Рубин забился, заорал, платоядно улыбнулась. — Кричи! Громче кричи, пусть услышат те, кто тебе дорог! А… Я чую, тебя услышали. Та, кого ты так любишь. Она проснулась, в блуде… Уже одевается. Идет сюда. О, как же она торопится. Ну давай кричи! Громче, громче, чтоб она не сбилась с пути. Не опоздала на наш праздник.
Отточенная сталь кромсала плоть, стекала кровь в объемистое блюдо, бешено кричал разделываемый Рубин.
А Тим тем временем все плыл, в кромешном мраке, потеряв счет времени, ориентировку в пространстве и надежду увидеть свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
Однако Тим с Рубином пошли. И даже не потому, что не дружили с головой, просто достало однообразие бытия — могилы, лопаты, покойники в брезентухе, блудливое шелестение денег, кои, как известно, хоть и не пахнут, но все равно воняют мертвечиной. А потом, как-никак, исследовательский интерес. Один без пяти минут кандидат наук, другой — заматеревший докторище. Словом, не послушали мудрого Дыню. Как же, живые сатанисты. В хороводе, при костре, вокруг гром-камня. А у Тима в голове еще имена звучали, громко так, интригующе — Брюс, де Гард, фон Грозен. Вобщем пошли…
Последняя пятница июля выдалась мозглой. Было тепло и сыро, словно в гадюшнике. С неба падал занудливая морось, под ногами чавкало, лес напоминал замшелый предбанник.
— Ну, блин, то гробы, то грибы, — Рубин с усмешечкой пнул поганку, сплюнул и повернулся к Тиму. — Погодка, а? Ничего, скоро уже придем.
Они даже не заметили, как начался сухостой. Собственно, все одно — мокрые, иссиня-черные, словно обгоревшие, стволы. Ноги как бы плыли в стелящейся по земле редкой дымке. Идти приходилось по щиколотки в ней, словно по мутному ручью. Что-то странное было в этом тумане. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя никаких завихрений. Или это только казалось? Частицы тумана двигались подобно чаинкам в стакане, всплывали и пропадали подобно взвешенным в маслянистой жидкости серебристым блесткам. При этом совершенно не признавая законов аэродинамики, не образуя турбулентных следов и не замечая ни воздуха, ни твердых предметов. Казалось, туман этот был живым и существовал сам по себе.
— Ну вот и поляна, — почему-то шепотом сказал Рубин, а туман тем временем становился все гуще, стремительно поднимался до колен, до бедер, до груди, до подбородка. Мутная волна его с головой накрыла Тима, он вдохнул клубящийся, с пряным запахом дурман и последнее, что запомнил, были влажные объятия травы, хрустко и гостеприимно принявшей его обмякшее тело. В голове не осталось ничего, только туман, туман, туман.
Пришел он в себя от каких-то мычащих звуков. Судорожных, жутких, пронизанных животным ужасом. Трудно разлепив глаза, он застонал от боли в голове, глянул в полумрак и вздрогнул — мычал Рубин. Неправдоподобно, совершенно голый, он был распят на каменном кресте. С цепями на руках и ногах и с кляпом во рту. Какой-то человек в сером капюшоне с невозмутимой деловитостью брил ему растительность на теле. Словно стриг барана.
— Рубин, — страшно закричал Тим, с силой рванулся, но напрасно. Он был тоже связан, слава богу, одетым. Зато его услышали.
— Не шуми, — властно произнес женский голос, и Тим почувствовал, что сходит с ума — он увидел Ленку Тихомирову. Но не ту молодицу Тихомирову, цветущую, с щеками цвета крови с молоком. А как бы взматеревшую, постаревшую лет эдак на двадцать пять. Тем не менее выглядящую несмотря на серый капюшон очень даже ничего.
— Твое? — спросила она Тима и показала золотого, снятого у него с груди пса, некогда презентованного Андроном. — Где взял?
Взгляд ее зеленых глаз был пронизывающ и суров, гипнотизируя и подавляя, он, казалось, проникал в самую глубину души.
— Мое, — честон, как на духу, признался Тим, судорожно вздохнул и повесил голову. — Братан подарил.
— Близнец небось? — обрадовалась лже-Тихомирова, и голос ее сразу превратился в хлыст. — Живо! Отвечать!
— Близнец, — согласился Тим и сделал титаническое геройское усилие. — Слушайте, мадам, может, договоримся? Взять сейчас с нас нечего, кроме шерсти, — он непроизвольно кивнул на Рубина, яростно мычащего и уже на четверть обритого, — а так денег дадим. Вот он принесет. А меня можете заложником…
— Ах ты дурачок. Благородное сердце, — засмеялась, но как-то очень зло лже-Тихомирова, и дьявольский свет в ее глазах на мгновение погас. — Сейчас оно мне не нужно. — Она оборвала смех и резко обернулась. — Эй, Альказар! Торопись, скоро Венера войдет в знак Гончего Пса…
— Да, тороплюсь и повинуюсь, госпожа, — отвечал человек, бреющий Рубина, и кланялся истово, до земли. — Тгандра йешуа йаингангах!
— Тгандра, тгандра, — милостливо кивала взматеревшая лже-Ленка, и глаза ее сверкали как уголья. — Йаингангах.
Пока окапюшоненные общались, Тим нашел в себе силы осмотреться. Он находился в узкой, напоминающей щель в толще древних ордавикских пород пещере. На доломитовых стенах в свете чадных факелов метались тени, воздух был затхл и отдавал плесенью, где-то сбоку слышался звук стремительно бегущей воды. Веселенькое место, весьма похожее на предбанник ада.
Смотрел по сторонам Тим не долго.
— Рлах! Заза ноцри! — властно приказала лже-Тихомирова, и по пещере будто ветер пролетел, столько силы было в ее тихом, твердом как булатная сталь голосе. Тут же из темноты выскочили двое в капюшонах, развязали Тима и пихнули в руки что-то деревянное, как он не сразу понял, крышку гроба. Снова рявкнул голос Тихомировой, резко клацнул засов, скрипнул несмазанными петлями настежь распахнутый люк. Влажной свежестью повеяло в лицо, сзади подшагнули еще двое, и от сильного пинка Тим, обнявшись с крышкой гроба, полетел куда-то вниз. В хладные объятья бегущего потока. Закричал, зажмурился, отплюнулся и, обняв еще сильнее похоронную посудину, поплыл. Закачался на волнах подземной реки. Уж не в Стикс ли попал? А вокруг — темнота. Черным черно в глазах, в голове, на душе, нет ничего кроме нее. Все в мире скрыла темнота.
Да, Тим так и не узнал, что случилось в пещере. Только захлопнулась крышка люка, как лже-Тихомирова хмыкнула, прищелкнула пальцами и приказала в полголоса:
— Рлах! Гага ноцри армян хана!
— Рлах! Рлах! — двое в капюшонах дернулись, поклонились, подскочили к Рубину и тотчас же, повернув крест на сто восемдесят градусов, опустили его вниз головой. Так он и повис, неправдоподобно голый, обритый, похожий на жертвенного агнца. А серокопюшоные все не унимались — один подставил под голову Рубина блюдо, другой с поклонами вручил лже-Тихомировой большой, напоминающий серп нож.
— Агала! — она вытащила кляп у жертвы изо рта и стала медленно, с чувством резать по живому, а когда Рубин забился, заорал, платоядно улыбнулась. — Кричи! Громче кричи, пусть услышат те, кто тебе дорог! А… Я чую, тебя услышали. Та, кого ты так любишь. Она проснулась, в блуде… Уже одевается. Идет сюда. О, как же она торопится. Ну давай кричи! Громче, громче, чтоб она не сбилась с пути. Не опоздала на наш праздник.
Отточенная сталь кромсала плоть, стекала кровь в объемистое блюдо, бешено кричал разделываемый Рубин.
А Тим тем временем все плыл, в кромешном мраке, потеряв счет времени, ориентировку в пространстве и надежду увидеть свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125