Поначалу они скорбели и пили заупокой, каждый хоть и по-черному, но всяк у своей могилы, однако потом — пролетарии все ж таки — объединились и начали групповую драку. Массовое поломничество к усопших прекратилось только к вечеру. Вернее перешло в свою иную ипостась — на могилы заявились бомжи. Они обходили свои заранее поделенные участки, набивая остатками поминальных трапез целые сумки и мешки. Причем глупые и жадные принимали у каждой могилы по стопке и скоро падали, сраженные зеленым змием. Умные и ушлые сливали водку в банку, с тем, чтобы оттянуться всласть у себя в Бомжестане. Если же конечно никто не отнимет. Шум, гам, веселые крики слышались среди надгробий и крестов. Кто блевал, кто матерился, кто с чувством испражнялся в преддверии вечности.
— И это ест хомо? — Рубин тяжело вздохнул, насупился и нехотся сунул в рот остывшую бастурму. — Нет, право, чем больше узнаешь людей, тем больше тянет к собакам. Кстати, Андрей, как поживает тот пес на крыше? Ну, железный, в том доме, где я как-то ночевал?
Сразу же он вспомнил о Полине, горестно вздохнул и в одиночку выпил.
— Нормально, — ответил Тим и, игнорируя коньяк, налил себе Киндзмараули. — Ржавеет потихоньку.
Он ничуть не удивился — давно уже понял, что Рубин принимает его за Андрона.
— А что это тебя удивляет, Рубин? — Дыня спичкой подцепил бланшированную рыбку, сунул в пасть, разжевал и запил для полноты ощущения Зверобоем. — Человек рождается в муках, пакостно живет и в смраде уходит. Путь его от пеленки зловонной до мердящего савана. — Он снова съел сардинку и выпил по-новой. — Ведь что есть жизнь? Затяжной прыжок из пизды в могилу. Прах к праху, а, Штык?
— А пошел бы ты туда, откуда родился, — отвечал тот и со скрежетом, со звериным смаком рвал зубами мясо с шампура. — Философы бля, интеллигенты…
Коньяк, особенно в сочетании с водкой и сухим вином, действовал на него негативно — возбуждал отрицательные качества непростого характера.
Они сидели в сторонке в сени деревьев и мирно ужинали — с водочкой и коньячком, как это и полагается по случаю Троицы. Рубин жарил бастурму, жратвы и выпивки было горой, но настроение падало — раздражали бомжи, мародерствующие по могилам. Глядя на них, сразу вспоминалось, что и сами-то недалеко ушли. Все одним говном мазаны, все в одной смердящей яме. Однако вскоре выяснилось, что не все бомжи удручающе невоспитаны, поганы и гнусны. Вот один подошел вполне человечно, пристойно так поздоровался, потянул носом воздух:
— Значится, Рубин батькович, мясо жарим? А ведь холестерин. Коагулированные белки опять-таки… И алкоголь… Сивушные масла, спирты, а печень, она ведь ответит потом. Циррозом. Она такая, уж я-то знаю, со своей частенько беседую перед сном.
Чувствовалось, что несмотря на хорошие манеры и разговоры по душам с внутренними органами, с головкой у него не очень.
— А ты вот, Ливер, все же на, выпей, и мясо пожуй, — Рубин с готовностью налил бомжу, протянул шампур с остывшим мясом. — Может и пронесет. И историю про сатанистов своих расскажи. Вот товарищ еще не знает…
И он многозначительно подмигнул Тиму — мол вникай, нигде такого больше не услышишь.
— Да, вот они белки, коагулированные, — бомж как бы из одолжения попробовал мяса, тяжело вздохнул и принял сорокаградусную. — Да, спирты, сивушные масла, — помолчал, погладил правый бок. — Ты уж извиняй, не надо циррозом. Говорю тебе, не надо. Ладно, завтра будет тебе кефир. Да, да, обещаю.
Обнадежив печень, он допил водку и как бы в продолжение прерванного разговора сказал:
— А сатанистам что. Что сделается сатанистам-то? Еще пошумят. Потому как подкованы. Знанием. А знание это сила.
И приняв еще, а начав издалека, он неторопливо поведал, что в свое время был не кем-нибудь, а человеком уважаемым, книжным спекулянтом. Так вот однажды к нему и его подельнику Палтусу попалась некая рукопись, датированная восемнадцатым веком и содержащая историю петербургских черных магов. Весь текст — сплошная кабалистика, не понять ни хрена. А вот предисловие… В общем в середине восемнадцатого века в Петербурге объявился один барон. Появился, как пишет некий неизвестный автор, в окружении многочисленных дурок, карликов и карлиц. В местечке Кикерейскино на Лягушачьих болотах он купил большой дом, где и разместился со всей своей челядью. Несколько раз сей барон появлялся на людях, но запомнился публике не внешностью и манерами, а своим страшными пророчествами о скорой войне с султаном, великом бунте черного люда, убийстве будущего императора и нашествии на Россию «двунадесяти языков». Скоро в городскую полицейскую канцелярию стали поступать жалобы от жителей деревенек Волково, Купсино, Пулково и Кузьмино. Крестьяне жаловались, что приезжий барон якобы насылает на их скот порчу и мор, поскольку по ночам занимается на Коеровских пустошах чем-то нехорошим — зажигает костры, кричит дурными голосами, одним словом колдует. Жалобам тогда не придали особого значения. Однако прошло время, и по Петербургу поползли слухи, что барон не только прктикует чернокнижие, но и похищает для оного детей. Нашлись свидетели, которые видели, как бароновы карлы орехами и пряниками зхавлекали ребят в дом на Лягушачьем болоте, после чего те бесследно исчезали. Так что генерал-полицмейстер был вынужден для пресечения слухов и установления истины назначить Разыскнулю экспедицию во главе с капитаном-исправником. Сказано — сделано. Экспедиция нагрянула с обыском в Кикерейскино, однко ничего уличающего барона в колдовстве и похищении людей найдено не было. Внимание полицейских привлекла лаборатория, устроенная в подвале дома, и обсерватория с телескопом, астролябиями и собранием древних манускриптов. Барон пояснил, что все это необходимо ему для проведения опытом по химии и изучения небесных светил. На этом разыскная экспедиция свою работу закончила, а результаты обыска и допроса были зафиксированы в отчете капитана-исправника. Однако слухи о жутком хозяине Кикерейскино продолжали циркулировать по Петербургу, обрастая все новыми и новыми подробностями. То стражники на заставе у Средней рогатки видели столб призрачного огня, подымающийся с Лягушачьих болот. То мещане Московской слободы слышали страшный вой, доносившийся с Митрофаньевского кладбища, и лицезрели заполночь карету барона, мчавшуюся со стороны оного. Причем утром на погосте обнаружили несколько вскрытых склепов. Мертвецы не были ограблены, все драгоценности и богатое платье остались при них. Просто мертвые в жутких позах застыли на пороге усыпальниц, а рядом четко проступали начертанные на земле кабаллистические знаки…
А потом барон вдруг исчез, сгинул, как сквозь землю провалился. Сколько-то лет дом его стоял заброшенным, однако никто и близко не подходил к нему — такой скверной славой пользовался он среди петербуржцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
— И это ест хомо? — Рубин тяжело вздохнул, насупился и нехотся сунул в рот остывшую бастурму. — Нет, право, чем больше узнаешь людей, тем больше тянет к собакам. Кстати, Андрей, как поживает тот пес на крыше? Ну, железный, в том доме, где я как-то ночевал?
Сразу же он вспомнил о Полине, горестно вздохнул и в одиночку выпил.
— Нормально, — ответил Тим и, игнорируя коньяк, налил себе Киндзмараули. — Ржавеет потихоньку.
Он ничуть не удивился — давно уже понял, что Рубин принимает его за Андрона.
— А что это тебя удивляет, Рубин? — Дыня спичкой подцепил бланшированную рыбку, сунул в пасть, разжевал и запил для полноты ощущения Зверобоем. — Человек рождается в муках, пакостно живет и в смраде уходит. Путь его от пеленки зловонной до мердящего савана. — Он снова съел сардинку и выпил по-новой. — Ведь что есть жизнь? Затяжной прыжок из пизды в могилу. Прах к праху, а, Штык?
— А пошел бы ты туда, откуда родился, — отвечал тот и со скрежетом, со звериным смаком рвал зубами мясо с шампура. — Философы бля, интеллигенты…
Коньяк, особенно в сочетании с водкой и сухим вином, действовал на него негативно — возбуждал отрицательные качества непростого характера.
Они сидели в сторонке в сени деревьев и мирно ужинали — с водочкой и коньячком, как это и полагается по случаю Троицы. Рубин жарил бастурму, жратвы и выпивки было горой, но настроение падало — раздражали бомжи, мародерствующие по могилам. Глядя на них, сразу вспоминалось, что и сами-то недалеко ушли. Все одним говном мазаны, все в одной смердящей яме. Однако вскоре выяснилось, что не все бомжи удручающе невоспитаны, поганы и гнусны. Вот один подошел вполне человечно, пристойно так поздоровался, потянул носом воздух:
— Значится, Рубин батькович, мясо жарим? А ведь холестерин. Коагулированные белки опять-таки… И алкоголь… Сивушные масла, спирты, а печень, она ведь ответит потом. Циррозом. Она такая, уж я-то знаю, со своей частенько беседую перед сном.
Чувствовалось, что несмотря на хорошие манеры и разговоры по душам с внутренними органами, с головкой у него не очень.
— А ты вот, Ливер, все же на, выпей, и мясо пожуй, — Рубин с готовностью налил бомжу, протянул шампур с остывшим мясом. — Может и пронесет. И историю про сатанистов своих расскажи. Вот товарищ еще не знает…
И он многозначительно подмигнул Тиму — мол вникай, нигде такого больше не услышишь.
— Да, вот они белки, коагулированные, — бомж как бы из одолжения попробовал мяса, тяжело вздохнул и принял сорокаградусную. — Да, спирты, сивушные масла, — помолчал, погладил правый бок. — Ты уж извиняй, не надо циррозом. Говорю тебе, не надо. Ладно, завтра будет тебе кефир. Да, да, обещаю.
Обнадежив печень, он допил водку и как бы в продолжение прерванного разговора сказал:
— А сатанистам что. Что сделается сатанистам-то? Еще пошумят. Потому как подкованы. Знанием. А знание это сила.
И приняв еще, а начав издалека, он неторопливо поведал, что в свое время был не кем-нибудь, а человеком уважаемым, книжным спекулянтом. Так вот однажды к нему и его подельнику Палтусу попалась некая рукопись, датированная восемнадцатым веком и содержащая историю петербургских черных магов. Весь текст — сплошная кабалистика, не понять ни хрена. А вот предисловие… В общем в середине восемнадцатого века в Петербурге объявился один барон. Появился, как пишет некий неизвестный автор, в окружении многочисленных дурок, карликов и карлиц. В местечке Кикерейскино на Лягушачьих болотах он купил большой дом, где и разместился со всей своей челядью. Несколько раз сей барон появлялся на людях, но запомнился публике не внешностью и манерами, а своим страшными пророчествами о скорой войне с султаном, великом бунте черного люда, убийстве будущего императора и нашествии на Россию «двунадесяти языков». Скоро в городскую полицейскую канцелярию стали поступать жалобы от жителей деревенек Волково, Купсино, Пулково и Кузьмино. Крестьяне жаловались, что приезжий барон якобы насылает на их скот порчу и мор, поскольку по ночам занимается на Коеровских пустошах чем-то нехорошим — зажигает костры, кричит дурными голосами, одним словом колдует. Жалобам тогда не придали особого значения. Однако прошло время, и по Петербургу поползли слухи, что барон не только прктикует чернокнижие, но и похищает для оного детей. Нашлись свидетели, которые видели, как бароновы карлы орехами и пряниками зхавлекали ребят в дом на Лягушачьем болоте, после чего те бесследно исчезали. Так что генерал-полицмейстер был вынужден для пресечения слухов и установления истины назначить Разыскнулю экспедицию во главе с капитаном-исправником. Сказано — сделано. Экспедиция нагрянула с обыском в Кикерейскино, однко ничего уличающего барона в колдовстве и похищении людей найдено не было. Внимание полицейских привлекла лаборатория, устроенная в подвале дома, и обсерватория с телескопом, астролябиями и собранием древних манускриптов. Барон пояснил, что все это необходимо ему для проведения опытом по химии и изучения небесных светил. На этом разыскная экспедиция свою работу закончила, а результаты обыска и допроса были зафиксированы в отчете капитана-исправника. Однако слухи о жутком хозяине Кикерейскино продолжали циркулировать по Петербургу, обрастая все новыми и новыми подробностями. То стражники на заставе у Средней рогатки видели столб призрачного огня, подымающийся с Лягушачьих болот. То мещане Московской слободы слышали страшный вой, доносившийся с Митрофаньевского кладбища, и лицезрели заполночь карету барона, мчавшуюся со стороны оного. Причем утром на погосте обнаружили несколько вскрытых склепов. Мертвецы не были ограблены, все драгоценности и богатое платье остались при них. Просто мертвые в жутких позах застыли на пороге усыпальниц, а рядом четко проступали начертанные на земле кабаллистические знаки…
А потом барон вдруг исчез, сгинул, как сквозь землю провалился. Сколько-то лет дом его стоял заброшенным, однако никто и близко не подходил к нему — такой скверной славой пользовался он среди петербуржцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125