— Она самая, точно.
— Хорошо живет, наверно.
— Я думаю! Замуж она вышла очень удачно.
Донья Мария, стоя у окна, продолжает делиться своими наблюдениями — эта женщина любит всюду совать нос.
— Сейчас он сошелся со сторожем, наверно, выспрашивает о ком-нибудь из жильцов. Ты как думаешь?
Дон Хосе Сьерра продолжает читать с истинно стоической невозмутимостью.
— Сторожа, они всегда все знают, правда? О том, о чем мы с тобой понятия не имеем, им всякая мелочь известна.
Дон Хосе Сьерра закончил передовую статью о социальном обеспечении и принялся за другую — о деятельности и прерогативах традиционных испанских кортесов.
— Наверно, в одном из этих домов живет какой-нибудь тайный масон. По виду ведь их не узнаешь!
Дон Хосе Сьерра издал странный горловой звук, который мог означать и «да», и «нет», и «может быть», и «кто его знает». Дон Хосе, смирившись с необходимостью терпеть болтовню жены, научился молчать целыми часами, а иногда и днями, разве промычит иногда «гм», потом немного спустя опять «гм», и так все время. Это у него такой хитрый способ дать жене понять, что она дура, не говоря, однако, этого прямо.
Сторож выражает удовольствие по поводу замужества своей сестры Росалии — семью Бурело очень уважают во всей округе.
— У нее уже девять ребят, ждет десятого.
— А давно она вышла замуж?
— Да порядочно, уже лет десять.
Полицейский некоторое время молчит — он подсчитывает. Сторож, не дав ему докончить подсчеты, продолжает разговор.
— Мы-то родом из-под Каньисы, из Ковело мы. Вы не слыхали о таких — нас там Голяками прозывают?
— Нет, не слыхал.
— Всю нашу семью так кличут. Полицейский Хулио Моррасо счел своим долгом ответить такой же откровенностью:
— А у меня и у моего отца прозвище Задиры.
— Вот как?
— Мы даже не обижаемся, нас все кругом так зовут.
— Вот как?
— Кто у нас в семье доподлинно был драчуном, так это мой брат Тельмо, он от тифа помер, — его прозвали Фитюлька Чесоточный.
— Да, бывают такие, что лучше с ними не связываться. Верно?
— Угу! В них будто дьявол какой вселился! Да, мой братец Тельмо не давал спуску, если кто его тронет.
— Такие всегда плохо кончают.
— И я то же говорю.
Полицейский и сторож всегда разговаривают не на галисийском диалекте, а по-испански, хотят друг перед другом показать, что они не какие-нибудь там мужланы.
На полицейского Хулио Гарсиа Моррасо в эту пору находит элегическое настроение.
— Хорошо в наших краях, правда?
Сторож Гумерсиндо Вега Кальво хотя тоже галисиец, но другого склада — он немного скептик и стесняется слишком откровенных восторгов.
— Да, недурственно.
— Еще бы! Вот там житье! Так ведь?
— Да, верно.
Из открытых дверей бара на противоположной стороне улицы плывут по осеннему холоду звуки медленного фокстрота — его так приятно слушать или танцевать в интимной обстановке!
Какой-то человек подзывает сторожа:
— Эй, сторож!
Сторож не может оторваться от воспоминаний.
— Лучше всего там удаются картошка и маис, а где мы живем, там и виноград растет.
Человек снова окликает его, теперь уже по имени:
— Синдо!
— Иду!
Подходя к станции метро «Нарваэс», недалеко от улицы Алкала, Мартин встретил свою знакомую по прозвищу Уругвайка, она шла с каким-то господином. Мартин попытался сделать вид, будто ее не заметил.
— Привет, Мартин! Как я рада! Мартин обернулся, ничего не поделаешь.
— Привет, Тринидад! А я тебя не заметил.
— Иди-ка сюда, я вас познакомлю. Мартин приблизился.
— Это мой очень хороший друг, а это Мартин, он писатель.
Ей дали прозвище Уругвайка, потому что она из Буэнос-Айреса.
— Вот этот человек, — говорит Уругвайка другу, — все время сочиняет стихи, прямо на ходу. Ну подойди же, поздоровайтесь, ведь я вас уже представила!
Оба покорно подают друг другу руки.
— Очень приятно. Как себя чувствуете?
— Благодарю вас, чувствую себя преотлично поужинавшим.
Спутник Уругвайки принадлежит к людям, считающим себя остроумными.
Парочка громко хохочет. У Уругвайки передние зубы выщербленные и почерневшие.
— Слушай, пойдем с нами, выпьем кофе.
Мартин в нерешительности — он думает, что, наверно, ее спутнику это будет не очень приятно.
— В общем… Нет, не хочется…
— Да брось ты, идем с нами. Что еще за церемонии!
— Ладно, большое спасибо, только на минутку.
— Куда вы спешите? Сколько захотите, столько и посидим вместе! Ночь такая длинная! Побудьте с нами, я очень интересуюсь поэтами.
Они зашли в кафе на углу, и этот кобель заказал кофе и коньяку на всех.
— Попросите сюда продавца сигарет.
— Сейчас, сеньор.
Мартин сел напротив парочки. Уругвайка слегка пьяна, это сразу видно. Подошел продавец сигарет.
— Добрый вечер, сеньор Флорес! Давненько мы вас не видели… Вам что-нибудь угодно?
— Да, две сигары, только получше. Слушай, Уругвайка, у тебя есть что курить?
— Уже совсем мало осталось. Купи мне пачку сигарет.
— И пачку сигарет для дамы.
В баре Селестино Ортиса пусто. Это совсем крохотный бар с темно-зеленой вывеской: «Аврора. Вино и закуски». Закусок, правда, пока нет. Закуски Селестино сумеет обеспечить, когда немного наладятся дела — нельзя же все в один день!…
У стойки последний посетитель, полицейский, допивает свою несчастную рюмку анисовой.
— То же самое и я вам скажу — пусть они не морочат мне голову этими байками про Китай.
Скорей бы он убрался! Селестино уже не терпится опустить штору, вытащить матрац и лечь спать; Селестино не любитель полуночничать — он старается ложиться пораньше и вести правильный образ жизни, насколько это возможно.
— Сами понимаете, мне до этого мало дела.
Селестино ночует в своем баре по двум причинам: во-первых, экономия, а во-вторых, можешь быть спокоен, что бар не ограбят среди ночи.
— Самое зло — оно там, наверху. Мы-то что, мы люди маленькие.
Селестино наловчился устраивать себе роскошное ложе, с которого он, правда, иногда сваливается, — волосяной матрац он кладет на восемь или десять составленных вместе стульев.
— Я считаю, что ловить в метро спекулянтов, — это несправедливо. Людям надо есть, и, если не находишь работы, приходится как-то выкручиваться. Жизнь сейчас ужасно вздорожала, вы это знаете не хуже меня, снабжение по карточкам ерундовое, дают такие крохи — смотреть не на что. Не хочу вас обидеть, но я думаю, что, если женщины торгуют сигаретами или губной помадой, это не такое преступление, чтобы вы, полицейские, за ними охотились.
Полицейский, пьющий анисовую, не умеет диалектически мыслить.
— Я ж не по своей воле, делаю что приказано.
— Знаю, знаю. Я, приятель, понимаю, что вы тут ни при чем.
Когда полицейский уходит, Селестино, соорудив свое ложе, укладывается и берет книжку — он любит себя побаловать, почитать лежа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59