«Он сильно сдал за это время: просто-напросто хромоногий старичок», – встревоженно думает Педро, отходя поглубже в тень. Изабел берёт руку деда и подносит её к губам, потом садится на траву у его ног, кладёт голову на острые стариковские колени, пытается улыбнуться. «Что тут говорить?» Педро из темноты смотрит на ссутуленные плечи, опущенную седую голову; печальные слова деда болью отзываются в его сердце: юноша привык к тому, что Эвандро крепок, как утёс, и стареть не желает. Внуки понимают, почему так печален их дед: поэт Антонио Бруно был дорог и им. Во время похорон Изабел, его крестница, схватилась за руку брата, чтобы не упасть.
Педро помнит тот день (ему тогда было семь лет, а сестре – пять), когда дед привёз их попрощаться с родителями, нелепо погибшими в автомобильной катастрофе. Увидев в то утро тела единственного сына и любимой невестки, Анита, жена Эвандро («жена, сестра, мать и любовница»), навсегда разучилась улыбаться и протянула ещё несколько лет только потому, что муж неустанно ей повторял: «Мы должны вырастить детей». И она их вырастила. Педро было шестнадцать, Изабел – четырнадцать, когда она, словно почувствовав, что внуки уже могут обойтись без неё, что трудное её дело сделано, сдалась под натиском жестокой болезни. «Знаешь, миленький, я скоро умру», – сказала Анита своему спутнику жизни.
Эвандро знал, что жена неизлечимо больна, что дни её сочтены, но всё-таки просил её: «Не уходи раньше меня, я не хочу быть никому не нужным стариком…» Что на свете печальней бездомного пса, мыкающегося по улицам в ожидании ласкового слова или приветливого жеста? А что тогда сказать о неприкаянном старике? Анита напоминала ему о внуках, которые уже не нуждались в ней, но ещё очень и очень зависели от деда. «Ты никогда не будешь одинок: у тебя есть внуки, у тебя есть друзья».
Анита была права: Эвандро не стал печальным и бесполезным старцем, одряхлевшим бесхозяйным псом. У него были внуки, были друзья, была работа. Страницу за страницей исписывал он своим мелким почерком (пишущих машинок Эвандро не признавал), изучая и анализируя становление и развитие бразильской нации. За эти годы он выпустил в свет три книги – они венчали его многолетний труд, труд исключительного значения. Эвандро Нунес дос Сантос вдребезги разбивал солидные концепции, уничтожал предвзятость и предрассудки, выдвигая смелые идеи, потрясая основы социологии и исторической науки. Он не был приверженцем ни одной идеологии, оставаясь либералом и вольнодумцем с каким-то анархическим взглядом на мир. Грубоватый и рассудительный старик обладал неотразимым даром убеждения и умел повелевать. Им восхищались, его любили, а кто не восхищался и не любил, тот боялся. «Неизвестно, какой фортель он выкинет через минуту», – говорили про него.
В тишине ночного сада, под звёздным небом, спустя несколько часов после похорон поэта Антонио Бруно внуки старого Эвандро пытаются развеселить и ободрить деда.
– Ох, не понравился бы ты сейчас Бруно… – с беспокойством замечает Педро.
– Правда, дедушка, миленький… – После смерти Аниты Изабел тоже стала называть его «миленький», словно получила от бабушки в наследство.
– Да я не из-за Бруно… К его смерти я готовил себя еще с того дня, когда с ним случился первый инфаркт. Я из-за другого не нахожу себе места…
– Из-за чего же?
– Вы ведь знаете, как его мучила эта война, как его ужасал нацизм. Он и умер-то, когда потерял надежду… Ну так вот, известно вам, кто станет его преемником в Академии?
– Уже появился кандидат?
– Полковник Сампайо Перейра, нацист из нацистов!
– Кто? Полковник Перейра? Вождь «пятой колонны»? Какой ужас! Этого не может быть!
– Он займёт место Бруно. Зачем я дожил до такого позора?!
По небу покатилась звезда. Раздался голос Изабел:
– Мало ли чего хочет полковник Перейра… Ты ведь не согласишься на это? Ведь не согласишься, дедушка, миленький? Ты не допустишь, чтобы так обошлись с моим крёстным?
Педро улыбнулся. На душе у него стало легче.
– Конечно, дед не допустит. Что-нибудь придумает, но не допустит.
Нет, Эвандро Нунес дос Сантос не стал неприкаянным одиноким стариком, никому не нужной развалиной, ожидающей смерти. Он поднял голову, когда Изабел повторила:
– Нужно что-то сделать, миленький!
«Ничего мы не можем сделать: этот человек – один из тех, кто нами правит, – сказал Эвандро на кладбище президент Академии, – разве осмелится кто-нибудь стать у него на пути, вступить с ним в бой?» С похорон старый Эвандро вернулся разбитым и несчастным.
– Ты прежде никогда не уклонялся от драки, дед, – услышал он звонкий голос Педро.
Да, он не уклонялся от драк – он сам их затевал. Ничего нельзя сделать? Не найдётся человека, который станет у полковника на пути? Ах, как вы ошибаетесь, сеньор президент: есть кому выступить против гнусной кандидатуры и вступиться за поруганную честь Академии, защитить осквернённую память Бруно! Забыв про свою трость, старик поднялся – высокий, худой, величественный.
– Вы правы, дети мои! Нужно что-то сделать. Пойду позвоню Афранио.
Изабел вскочила на ноги, чтобы помочь ему, но дед отстранил её. Педро смотрел, как он идёт меж тёмных деревьев. Вот тебе и хромой старичок… Внук подобрал его отброшенную трость.
АФРАНИО ПОРТЕЛА НАМЕРЕВАЕТСЯ УЙТИ ИЗ АКАДЕМИИ
…Хрустальные люстры, фарфоровые безделушки, фаянсовые сервизы, опаловые чаши, картины мастеров Школы изящных искусств, развешанные по стенам, – всё в этой богато убранной комнате свидетельствовало об изысканном и несколько старомодном вкусе её хозяина. Ужин был накрыт при свечах. Горничная унесла тарелки: Афранио Портела, молчаливый, уставившийся неподвижным взглядом в окно (по стеклам скользили отблески фар проносившихся по Прайа-до-Фламенго машин), едва притронулся к еде. Встревоженная Розаринья – она же дона Мария до Розарио Синтра де Магальяэнс Портела – хотела предложить ему какое-нибудь лекарство, но не решалась. За сорок лет их супружества она редко видела мужа таким подавленным и угрюмым.
Антонио Бруно был им больше чем другом. Когда-то грёзящий о литературе юнец приехал в Рио поступать на юридический факультет и в один прекрасный день без зова явился к своему земляку – Афранио к тому времени уже был известным писателем, – чтобы показать ему свои стихи и рассказы. «Стихи хороши, рассказы отвратительны». Такой приговор произнёс Афранио, покуда дона Розаринья ставила на стол ещё один прибор. С того дня на целых тридцать лет появилось у Бруно своё постоянное место за этим столом. Бездетная чета Портела полюбила дерзкого школяра-поэта как родного сына. Дона Розаринья не была на панихиде, не пошла и на погребение… Уж лучше закрыть глаза, представить, что Бруно сидит за столом, говорит о Париже, рассказывает, что опять влюбился, – на этот раз окончательно и бесповоротно…
– Ты бы выпил, Афранио…
– …коньяку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66