Этим же замечательным качеством отличалась и донья Крус, так что Шаверни понимал: принимая титул маркизы, она удостаивает его большой чести. Цыганка и горец, стоявшие перед ним, за один лишь час выказали столько храбрости, сколько ему, быть может, не дано будет проявить за всю жизнь.
Именно теперь он понял разницу между тем, чему научился в «школе» своего славного кузена, и тем, что получил, следуя за Лагардером. Он оставил дурной путь ради доброго. Отныне он входил в союз людей, нерасторжимо связанных жестокими испытаниями, соединенных любовью, дружбой и взаимной благодарностью и достаточно сильных для того, чтобы бросить вызов любому злу и победить его.
Выйдя из подземного хода, юные невесты тоже ощутили прилив мужества. Они были рады, что посетили место своих страданий, и с нежностью смотрели на любимых женихов, улыбаясь при мысли о том, что Лагардер и Шаверни непременно защитят своих избранниц от любых невзгод.
Им недоставало только бедной Марикиты, и немного погодя госпожа де Невер отправила Кокардаса и Паспуаля на ее поиски. Она даже пожелала, чтобы в брачном кортеже ее дочери присутствовали цыгане. Эта женщина, которая так долго верила только в людскую злобу, теперь наслаждалась мыслью, что добрый человек (она имела в виду шевалье де Лагардера) способен увлечь за собой столько благородных сердец. Она потребовала от Хасинты обещания поскорее продать харчевню. И та, хоть и жалела о родных горах, синем небе и огромном море, не замедлила согласиться. Один взгляд Авроры заставил Хасинту уступить, один поцелуй девушки решил все. Донья Крус тоже поцеловала ее, и три подруги обнялись так же, как когда-то ночью. Это был подобный же сердечный порыв, но теперь они не плакали, а улыбались.
Впрочем, можно ли было отказать в чем-то кузине регента Франции, оставившей свое высокомерие и резкость и превратившейся в добрую заботливую мать? Добившись своего, госпожа де Невер гордо произнесла:
– Кто осмелится теперь, когда мы вместе, прийти и вырвать у меня из рук мою дочь? Донья Крус, какое-то короткое мгновение я думала, что вы – мое дитя, так будьте же им. Кузен Шаверни, вы загладили добром все то зло, которое вас принуждали совершить; дайте же мне вашу руку – она осталась честной. И я благословляю всех остальных, всех, кто вернул мне мою дочь!
Вечно неутешная вдова герцога Неверского, чьи уста так долго оставались скорбно сомкнутыми, нежно произносила слова благодарности, и горестное величие, в котором она пребывала со времен драмы у замка Кейлюс, растворилось в теплом дыхании материнской любви.
– А вы, Анри, сын мой, – добавила она, поднимаясь, – вы, граф де Лагардер, подойдите и поцелуйте свою мать!
Она радовалась тому, что могла сама сообщить шевалье о милости регента, даровавшего ему титул графа. Она опередила маркиза де Шаверни, которому эта миссия была доверена Филиппом Орлеанским; маркиз не сумел выполнить поручение принца, однако же, не выразил никакого неудовольствия, а напротив, улыбнулся, кивком головы подтверждая слова счастливой женщины. Госпожа де Невер приняла Анри в свои объятия и крепко прижала к груди, как когда-то в тюрьме Шатле, где он готовился идти на казнь.
– Вот ваша жена, – вновь заговорила она. – Я выполняю свое обещание и вручаю ее вам; читайте же вслух послание, которое его высочество регент передает вам через меня.
Она вынула из складок своего платья письмо, украшенное печатью Филиппа Орлеанского, и Лагардер дрожащим от волнения голосом прочел бумагу, делавшую его графом де Лагардером. В послании также говорилось, что к фамилии Лагардера может быть присоединена фамилия де Невер – как только будет заключен его брак с девушкой, которую он защищал когда-то у Кейлюсских рвов.
III
НОВЫЕ ВРАГИ
Услышав эту новость, Кокардас громогласно изрек: «Черт побери!» и вновь отправился пить. Он не занимался ничем другим с того самого утра, как приехал сюда, усердно претворяя в жизнь присказку, которую именовал древней и которую сам же и выдумал для собственного удобства:
– Скакун в конюшне, шпага в ножнах, молодец за столом.
Гасконец никак не мог утолить жажду: в Испании у него не было ни времени, ни средств прикладываться к бутылочке. Зато теперь он наверстывал упущенное, ибо в заведении прекрасной басконки весь погреб оказался в его распоряжении, да к тому же с него никто не собирался требовать платы – немудрено, что глотка гасконца ни минуты не оставалась без дела.
– Тысяча чертей! – воскликнул он, воспользовавшись моментом, когда его язык вдруг почему-то перестал заплетаться. – Представь-ка, дружище, каковы мы будем на свадьбе: одеты с иголочки, карманы набиты золотом… Мы поедем в кортеже впереди всех дворян, и еще долго в Париже будут говорить о благородной персоне Кокардаса-младшего, украсившего собой свадьбу Лагардера.
К сожалению, Паспуаль не слушал излияний своего приятеля. Кокардас был пьян от вина, Паспуаль – от любви; первый ни на секунду не отрывался от своего стакана, второй блуждал глазами в корсаже служанки – крепко сбитой байонки, которая, принося выпивку, всякий раз бесцеремонно опиралась своей пышной грудью на плечо нормандца. И тогда из глубины души достойного Амабля вырывались вздохи, способные разжалобить даже камень. Известно, что крайности сходятся, что противоположности притягиваются; вот и стали близки друг другу дебелые прелести служанки и угловатые плечи Паспуаля, полные икры одной и лишенные всякого мяса ляжки другого.
Итак, Кокардас и Паспуаль радовались жизни, пили вино и влюблялись. Вот почему они были так недовольны, когда в трактире прекрасной басконки появились шестеро подозрительных типов. Двое из них казались вожаками и, судя по всему, разбойничать принялись еще тогда, когда их сверстники играли с деревянными сабельками. Нынче они охотно передавали свой опыт молодому поколению, и их ученики обещали в скором времени превзойти своих учителей в искусстве душегубства.
Взглянув украдкой в сторону Амабля, эти шестеро присели поодаль и принялись тихонько переговариваться. Если бы Кокардас был менее пьян, а Паспуаль менее занят прелестями служанки, они, быть может, смогли бы составить некоторое мнение о прибывших.
Первый из главарей по имени Готье Жандри служил когда-то капралом в гвардии; второй – на удивление высокий – шести с половиной футов росту – звался Грюэль по прозвищу Кит и был в той же гвардии простым солдатом. Этих людей связывала старая, хотя не то чтобы добрая дружба. У них под началом было двое юношей: первый – сынок того самого Пинто, которому отрезали ухо во рвах замка Кейлюс и который потом пал от руки Лагардера в Италии, второй же – отпрыск Жоэля де Жюгана, также поплатившегося жизнью за то, что как-то вечером оказался возле известных нам рвов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Именно теперь он понял разницу между тем, чему научился в «школе» своего славного кузена, и тем, что получил, следуя за Лагардером. Он оставил дурной путь ради доброго. Отныне он входил в союз людей, нерасторжимо связанных жестокими испытаниями, соединенных любовью, дружбой и взаимной благодарностью и достаточно сильных для того, чтобы бросить вызов любому злу и победить его.
Выйдя из подземного хода, юные невесты тоже ощутили прилив мужества. Они были рады, что посетили место своих страданий, и с нежностью смотрели на любимых женихов, улыбаясь при мысли о том, что Лагардер и Шаверни непременно защитят своих избранниц от любых невзгод.
Им недоставало только бедной Марикиты, и немного погодя госпожа де Невер отправила Кокардаса и Паспуаля на ее поиски. Она даже пожелала, чтобы в брачном кортеже ее дочери присутствовали цыгане. Эта женщина, которая так долго верила только в людскую злобу, теперь наслаждалась мыслью, что добрый человек (она имела в виду шевалье де Лагардера) способен увлечь за собой столько благородных сердец. Она потребовала от Хасинты обещания поскорее продать харчевню. И та, хоть и жалела о родных горах, синем небе и огромном море, не замедлила согласиться. Один взгляд Авроры заставил Хасинту уступить, один поцелуй девушки решил все. Донья Крус тоже поцеловала ее, и три подруги обнялись так же, как когда-то ночью. Это был подобный же сердечный порыв, но теперь они не плакали, а улыбались.
Впрочем, можно ли было отказать в чем-то кузине регента Франции, оставившей свое высокомерие и резкость и превратившейся в добрую заботливую мать? Добившись своего, госпожа де Невер гордо произнесла:
– Кто осмелится теперь, когда мы вместе, прийти и вырвать у меня из рук мою дочь? Донья Крус, какое-то короткое мгновение я думала, что вы – мое дитя, так будьте же им. Кузен Шаверни, вы загладили добром все то зло, которое вас принуждали совершить; дайте же мне вашу руку – она осталась честной. И я благословляю всех остальных, всех, кто вернул мне мою дочь!
Вечно неутешная вдова герцога Неверского, чьи уста так долго оставались скорбно сомкнутыми, нежно произносила слова благодарности, и горестное величие, в котором она пребывала со времен драмы у замка Кейлюс, растворилось в теплом дыхании материнской любви.
– А вы, Анри, сын мой, – добавила она, поднимаясь, – вы, граф де Лагардер, подойдите и поцелуйте свою мать!
Она радовалась тому, что могла сама сообщить шевалье о милости регента, даровавшего ему титул графа. Она опередила маркиза де Шаверни, которому эта миссия была доверена Филиппом Орлеанским; маркиз не сумел выполнить поручение принца, однако же, не выразил никакого неудовольствия, а напротив, улыбнулся, кивком головы подтверждая слова счастливой женщины. Госпожа де Невер приняла Анри в свои объятия и крепко прижала к груди, как когда-то в тюрьме Шатле, где он готовился идти на казнь.
– Вот ваша жена, – вновь заговорила она. – Я выполняю свое обещание и вручаю ее вам; читайте же вслух послание, которое его высочество регент передает вам через меня.
Она вынула из складок своего платья письмо, украшенное печатью Филиппа Орлеанского, и Лагардер дрожащим от волнения голосом прочел бумагу, делавшую его графом де Лагардером. В послании также говорилось, что к фамилии Лагардера может быть присоединена фамилия де Невер – как только будет заключен его брак с девушкой, которую он защищал когда-то у Кейлюсских рвов.
III
НОВЫЕ ВРАГИ
Услышав эту новость, Кокардас громогласно изрек: «Черт побери!» и вновь отправился пить. Он не занимался ничем другим с того самого утра, как приехал сюда, усердно претворяя в жизнь присказку, которую именовал древней и которую сам же и выдумал для собственного удобства:
– Скакун в конюшне, шпага в ножнах, молодец за столом.
Гасконец никак не мог утолить жажду: в Испании у него не было ни времени, ни средств прикладываться к бутылочке. Зато теперь он наверстывал упущенное, ибо в заведении прекрасной басконки весь погреб оказался в его распоряжении, да к тому же с него никто не собирался требовать платы – немудрено, что глотка гасконца ни минуты не оставалась без дела.
– Тысяча чертей! – воскликнул он, воспользовавшись моментом, когда его язык вдруг почему-то перестал заплетаться. – Представь-ка, дружище, каковы мы будем на свадьбе: одеты с иголочки, карманы набиты золотом… Мы поедем в кортеже впереди всех дворян, и еще долго в Париже будут говорить о благородной персоне Кокардаса-младшего, украсившего собой свадьбу Лагардера.
К сожалению, Паспуаль не слушал излияний своего приятеля. Кокардас был пьян от вина, Паспуаль – от любви; первый ни на секунду не отрывался от своего стакана, второй блуждал глазами в корсаже служанки – крепко сбитой байонки, которая, принося выпивку, всякий раз бесцеремонно опиралась своей пышной грудью на плечо нормандца. И тогда из глубины души достойного Амабля вырывались вздохи, способные разжалобить даже камень. Известно, что крайности сходятся, что противоположности притягиваются; вот и стали близки друг другу дебелые прелести служанки и угловатые плечи Паспуаля, полные икры одной и лишенные всякого мяса ляжки другого.
Итак, Кокардас и Паспуаль радовались жизни, пили вино и влюблялись. Вот почему они были так недовольны, когда в трактире прекрасной басконки появились шестеро подозрительных типов. Двое из них казались вожаками и, судя по всему, разбойничать принялись еще тогда, когда их сверстники играли с деревянными сабельками. Нынче они охотно передавали свой опыт молодому поколению, и их ученики обещали в скором времени превзойти своих учителей в искусстве душегубства.
Взглянув украдкой в сторону Амабля, эти шестеро присели поодаль и принялись тихонько переговариваться. Если бы Кокардас был менее пьян, а Паспуаль менее занят прелестями служанки, они, быть может, смогли бы составить некоторое мнение о прибывших.
Первый из главарей по имени Готье Жандри служил когда-то капралом в гвардии; второй – на удивление высокий – шести с половиной футов росту – звался Грюэль по прозвищу Кит и был в той же гвардии простым солдатом. Этих людей связывала старая, хотя не то чтобы добрая дружба. У них под началом было двое юношей: первый – сынок того самого Пинто, которому отрезали ухо во рвах замка Кейлюс и который потом пал от руки Лагардера в Италии, второй же – отпрыск Жоэля де Жюгана, также поплатившегося жизнью за то, что как-то вечером оказался возле известных нам рвов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72