Паспуаль если и испытывал жажду, то лишь жажду любви, а Морд предпочитал оставаться трезвым – что, впрочем, вполне разумно, когда не умеешь отличить испанского вина от аррасского пива. Скоро, однако, и он стал клевать носом.
– Не сердитесь, что я лишаю вас своего общества, – сказал испанец. – Упражнение, которое ваш друг заставил меня проделать сегодня вечером, отняло у меня немало сил. Если ночь будет казаться вам слишком долгой, разбудите меня через час.
Он положил локти на стол, опустил на них голову и захрапел. Таким образом, Амабль теперь остался единственным, кто не спал в этом доме – исключая разве что служанку, которая наверняка ждала его в своей каморке под крышей. Бедняга, мучимый желанием, почувствовал, как благоразумие, удерживающее его на месте, слабеет. Бесспорно, он теперь нес ответственность за покой всех остальных, но, если разобраться, какой вред мог причинить этот испанец дому, которому одно присутствие Лагардера уже служило достаточной защитой? Кроме того, пленник спал как убитый, а он, Паспуаль, отлучился бы совсем ненадолго…
Закрыв глаза, он мысленно наслаждался прелестями, которые были так близки и которых завтра он уже не увидит, и страшная битва шла между слабой плотью и совестью, хотя последняя и была готова сдаться. Ступеньки лестницы тихонько заскрипели. Представшее перед страстным фехтмейстером видение, кое он в глубине души признал божественным, едва не лишило его чувств. Полуодетая неряшливая служанка приложила палец к губам, напоминая о необходимости хранить молчание, и знаком пригласила его следовать за собой.
Ах, что такое Танталовы муки в сравнении с тем, что испытывал сейчас Паспуаль! Разрываясь между долгом и желанием, он чувствовал, что последнее вот-вот восторжествует, и изо всех сил боролся с искушением.
Святой Антоний отказался грешить. Бедный Амабль только об этом и мечтал! Один пожелал остаться целомудренным – для другого это было неприемлемо. Ну как он мог устоять против этих полных рук, раскрывших для него объятия, этих зовущих губ, этой необъятной груди, жаждавшей его поцелуев? Ах, если бы Кокардас мог проснуться и сказать ему:
– Женщины тебя погубят, мой друг! Остерегайся женщин!
Но увы – гасконец храпел, как огромный орган, а Морд послушно вторил ему.
Брат Паспуаль вдруг сделался почти невесомым, какая-то неведомая сила подхватила его и понесла к служанке, но, прежде чем исчезнуть, он все-таки обернулся, желая удостовериться в том, что все спокойно.
Не успел он подняться и на три ступеньки, как Морд приоткрыл один глаз, а потом и второй, и довольная улыбка расцвела на его лице, отмеченном печатью хитрости и коварства. «Ну, вот я и хозяин положения, – сказал он себе. – Только бы остальные не замешкались». Сидя по-прежнему неподвижно, с опущенной на руки головой, он прислушался.
В доме стояла гробовая тишина. Прошло некоторое время, но ни внутри дома, ни на улице ничто не шелохнулось; только часы на башне пробили полночь. Тогда испанец бесшумно поднялся и, вытащив из кармана куртки шелковый платок, завязал Кокардасу рот, да так осторожно, что тот лишь что-то промычал и тут же снова затих. С улицы кто-то стал легонько царапаться в оконный ставень – можно было подумать, что это скребется мышь. Морд подошел к окну, которое он заранее оставил открытым, и тихонько трижды постучал в ответ. Потом он прошептал:
– Это вы, Жандри?
– Да… Входить через дверь или через окно?
– Говорите тише, я здесь не один.
– Кто еще?
– Эта винная бочка Кокардас… Он пьян, и, кроме того, я завязал ему рот.
– Почему ты его не убил?
– У меня отняли шпагу, а у этого сквернослова она висит на поясе. Я не смог бы завладеть ею так, чтобы он не заметил.
– Удави его.
– Он начнет кричать, и тогда все пропало.
– А где нормандец?
– Наверху, с женщиной. Все остальные спят.
– Хорошо, открой нам дверь.
– Сейчас я отодвину задвижки, только, ради бога, тише, иначе дело будет погублено.
Итак, любезный читатель, теперь-то ты понял, каков был замысел негодяев? Когда банда Готье Жандри оказалась возле постоялого двора, главарь тут же решил, что один из его людей найдет способ провести там ночь, чтобы потом открыть дверь остальным. Отставной капрал, конечно же, понимал, что друзья Лагардера вышвырнут их оттуда, – как оно вскоре и произошло. Но это было неважно: главное, чтобы там остался хотя бы один из них, которому удалось бы уговорить или перехитрить людей графа. Сам того не подозревая, Лаго помог бандитам осуществить их план, и Жандри, обменявшись взглядом с Мордом, дал тому испанцу понять, что следует делать.
Чтобы не последовать за остальными, Морду предстояло как-то привлечь внимание к собственной особе. Для этого была единственная возможность: все рассказать. Признание не влекло за собой никакой опасности; ибо на следующий же день в доме уже не останется ни одного живого человека, а мадемуазель де Невер снова окажется в руках Гонзага.
Жандри, правда, мог бы поручить открыть дверь служанке, но он предвидел, что двое мэтров будут нести караул и немедленно поднимут тревогу. Необходимо было удалить по крайней мере одного из них, а другого лишить возможности действовать.
Все получилось как нельзя лучше: Кокардас не мог ни кричать, ни защищаться, а неряшливая служанка обещала предотвратить всякое вмешательство со стороны Паспуаля и, если понадобится, даже заколоть его.
Необузданные страсти – наши худшие враги, и оба мастера фехтования послужили тому красноречивым примером.
VI
УДАР, НЕ ПОПАВШИЙ В ЦЕЛЬ
Приглушенными шагами испанец направился к двери, чтобы открыть ее. Но он бы не был так спокоен, если бы знал, что на него направлен пристальный взгляд.
Кокардас, которому стало трудно дышать из-за платка, на самом деле уже давно проснулся. Он не упустил ни единого слова из состоявшейся беседы и сделал из нее кое-какие выводы.
Бросив взгляд из-под ресниц, гасконец несколько удивился, не обнаружив рядом своего дорогого Амабля, но стягивавший его рот платок исполнил его куда большего изумления и, кроме того, помог благоразумно сдержать страшные ругательства, так и рвавшиеся на свободу.
Поразмыслив, Кокардас счел за лучшее молчать и оставаться неподвижным. Теперь он прислушивался. Платок ему не мешал, а в нужный момент он бы с легкостью от него освободился, так как ему по глупости оставили свободными руки и не тронули шпагу. Он мог даже улыбаться в свое удовольствие, ибо губы его были прикрыты платком. Ну и, разумеется, он мог думать. Если бы испанец сумел проникнуть в его мысли, он бы поостерегся открывать дверь.
С бесконечными предосторожностями Морд вынул из петель сначала первый брус, а потом и второй. Оставалось только отодвинуть засов.
Однако сделать этого он не успел, так как гасконец стремительно вскочил, будто подброшенный пружиной, и свет коптящей масляной лампы упал на сталь Петронильи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72