Ту, от которой Ралина так устала все эти долгие годы, данные ей магией судьбы. И сейчас все эти листочки, дождинки, лесные воробьи и зарянки, древесные шорохи и лисьи следы, все сущности леса терпеливо ждали той минуты, когда они смогут подойти, окликнуть ее, коснуться руки или складки платья. Но этот сладкий и одновременно горький час еще не настал, и друидесса брела по занесенным хвоей и листвой тропкам, погруженная в свои мысли, не замечая, как понемногу погружается в этот лес, становится еще одной его частичкой, еще одним теплым днем, еще одним прощальным взглядом осени, что тихо перевалила за середину и остановилась на миг, решая, куда же она пойдет теперь. Теперь, когда уже пройдены все земные пути.
Большая темно-коричневая птица сидела на ветке и флегматично очищала шишку. Ветка тихо покачивалась, но птицу это вовсе не смущало. Она знала: не будешь много есть – не сможешь летать. К счастью, шишек вокруг было много, и клесту не приходилось подобно другим птицам делать себе запасы на зиму. Срок Служения клеста истекал, но он за эти несколько долгих и удивительных лет настолько свыкся со своей птичьей сущностью, что уже начал подзабывать времена, когда был совсем другим существом. На самом деле, птица и не могла этого помнить, память человека была скрыта в ней, словно огромное дерево, таящееся в маленьком и неприметном с виду семечке. Не знал клест и причин того, из-за чего ему пришлось провести годы Служения в птичьем облике. Эта часть памяти была тщательно стерта его наставником, чтобы после окончания всех сроков горечь и стыд не мучили искупившего свою вину человека. Наставник считал, что эти мучительные чувства не свойственны лесным птицам, и тем самым он совершает благо, избрав своему ученику такой безболезненный для его души путь искупления. Но наставник никогда не бывал сам в облике пернатого, и, зная наверняка, что птицам не свойственны эти трудные чувства, он и не подозревал, что птицам, как и всем другим живым существам, иногда снятся сны. Но птица хранила память о снах глубоко, настолько глубоко, что и сама не могла понять смысла тех видений, что порой приходили к ней в крылатых снах.
Сонно покачиваясь на ветвях снов, клест думал, что Птичий Создатель просто рассказывает ему непонятные сказки, возможно, в награду за исправное служение человеку, которому Создатель отдал его, клеста, на пять долгих и странных лет. Поэтому клест с аппетитом разжевывал семечки из шишки, но совсем не помнил своего детства, в котором маленьких клестят родители кормят как раз такой полупережеванной кашицей из семян, и малыши растут на ней как на дрожжах. Клест не мог помнить этого, потому что он никогда не был птенцом. Но уже скоро он должен был это вспомнить. Маленькое семечко чужой сущности навсегда покинет его душу, и он вспомнит все, что только могут сохранять птичьи воспоминания. Вспомнит – и тут же перестанет быть тем, другим, кем ему пришлось жить и летать пять этих долгих и мудрых лет. Срок его наказания истекал, хотя клест об этом никогда не узнает.
Большая темно-коричневая птица сидела на ветке и флегматично очищала шишку. Ветка покачивалась, но птицу это вовсе не смущало. Она знала: не будешь много есть – не сможешь летать.
Где-то неподалеку, в кустах за окном затрещали неугомонные сороки – предвестники утра. Юноша, с волосами, рыжими как медь, с лицом, усыпанным веселыми веснушками и со смешным заостренным носом перевел дух. Стол перед ним был уже весь закапан белесым воском. Несколько оплывших огарков потонули в застывшей восковой луже, до краев переполнившей миску. За окном не спеша начиналось мутное утро, и ветви кустов покрывали тонкие корочки прозрачной наледи – за ночь слегка подморозило. Значит, тропинки будут крепкие, подумал юноша, а то в скитах за последние пару дней растаял весь снег, и дороги сильно развезло. И, значит, путь будет легким.
Перед ним лежал аккуратный лист бумаги и поверх ровных, аккуратных слов – замусоленный огрызок карандаша. Сейчас эти буквы уже казались ему лишь причудливой вязью крючков, кружочков и закорючек. Отныне буквы уже потеряли в его жизни всякий смысл. Как и слова, и то, что лежало за ними. Так он думал сейчас, в свои семнадцать с хвостиком лет.
Ты меня не любишь уже – лето на исходе.
Желтый лист коснулся плеча краешком судьбы.
Ветер выдувает в трубу призраки мелодий.
На осеннем рубеже – ты меня не любишь уже.
Птица встала на крыло – вот бы мне за нею,
Пролететь над городом, где меня не ждут
Вот бы стать мне дождиком – только не сумею.
Спи, снежинка, на ноже – ты меня не любишь уже.
А ниже – было решительно, даже яростно перечеркнуто, так что карандаш жестоко продырявил лист:
Я останусь лежать во рву до первого снега,
В ломких пальцах сжимая любовь –
Память сказочных рук.
В этой странной стране так легко дотянуться до неба.
Но от трещин в душе
Не спасет самый преданный друг.
Несколько мгновений юноша с волосами цвета меди задумчиво смотрел на эти крючки, кружочки и закорючки, затем быстро опустил на бумагу руку и решительно сжал пальцы. Скомканный лист тут же вспыхнул в его кулаке холодным огнем и так же быстро истлел, испустив лишь тоненькую струйку полупрозрачного дыма. Время слов завершилось. Впереди была дорога к тому, что не требовало слов. Так он думал сейчас, в свои семнадцать с хвостиком лет.
Юноша накинул полушубок, нахлобучил меховой колпак, взял в руки дорожный посох, на плечо – дорожную котомку с нехитрыми припасами, и отворил предательски громко заскрипевшую дверь избушки. Нужно было поторопиться, пока Круг еще защищен ночными заклятьями, к которым он уже давно подобрал нужные слова-ключи. И самое главное – нужно было спешить, пока не проснулась Ляйнэ. Он так решил, и обратной дороги не будет.
Выйдя из Круга, на краю ласковой березовой рощи он вздохнул, но все-таки проявил силу духа и не стал оборачиваться. Спустя несколько минут юноша с волосами, рыжими как медь, с лицом, усыпанным веселыми веснушками и со смешным заостренным носом уже шагал по лесной тропе, угрюмо глядя себе под ноги и бормоча под нос то, что рано или поздно говорят себе все молодые люди в семнадцать с хвостиком лет. Путь его лежал на север, в столицу таинственного Ордена, туда, где жила магия, которую еще никому не удавалось превозмочь. На свете начиналась новая история.
ГЛАВА 14
КЛЮЧ ОТ СНОВ
Ян шел по городу, в котором он когда-то родился, и не узнавал его. Эти улицы прежде были слишком большими, деревья – более высокими, дома – таинственными, улицы – запретными. Мир старой крепости, на который он когда-то смотрел округлившимися от удивления глазами детства, оказывается, всегда существовал где-то в уголке его памяти страной грозных башен и неприступных стен, словно прошлое упорно искало и все-таки нашло последний маленький приют и защиту от разрушающего плоть и камень всесильного времени, пусть хотя бы и в людских воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Большая темно-коричневая птица сидела на ветке и флегматично очищала шишку. Ветка тихо покачивалась, но птицу это вовсе не смущало. Она знала: не будешь много есть – не сможешь летать. К счастью, шишек вокруг было много, и клесту не приходилось подобно другим птицам делать себе запасы на зиму. Срок Служения клеста истекал, но он за эти несколько долгих и удивительных лет настолько свыкся со своей птичьей сущностью, что уже начал подзабывать времена, когда был совсем другим существом. На самом деле, птица и не могла этого помнить, память человека была скрыта в ней, словно огромное дерево, таящееся в маленьком и неприметном с виду семечке. Не знал клест и причин того, из-за чего ему пришлось провести годы Служения в птичьем облике. Эта часть памяти была тщательно стерта его наставником, чтобы после окончания всех сроков горечь и стыд не мучили искупившего свою вину человека. Наставник считал, что эти мучительные чувства не свойственны лесным птицам, и тем самым он совершает благо, избрав своему ученику такой безболезненный для его души путь искупления. Но наставник никогда не бывал сам в облике пернатого, и, зная наверняка, что птицам не свойственны эти трудные чувства, он и не подозревал, что птицам, как и всем другим живым существам, иногда снятся сны. Но птица хранила память о снах глубоко, настолько глубоко, что и сама не могла понять смысла тех видений, что порой приходили к ней в крылатых снах.
Сонно покачиваясь на ветвях снов, клест думал, что Птичий Создатель просто рассказывает ему непонятные сказки, возможно, в награду за исправное служение человеку, которому Создатель отдал его, клеста, на пять долгих и странных лет. Поэтому клест с аппетитом разжевывал семечки из шишки, но совсем не помнил своего детства, в котором маленьких клестят родители кормят как раз такой полупережеванной кашицей из семян, и малыши растут на ней как на дрожжах. Клест не мог помнить этого, потому что он никогда не был птенцом. Но уже скоро он должен был это вспомнить. Маленькое семечко чужой сущности навсегда покинет его душу, и он вспомнит все, что только могут сохранять птичьи воспоминания. Вспомнит – и тут же перестанет быть тем, другим, кем ему пришлось жить и летать пять этих долгих и мудрых лет. Срок его наказания истекал, хотя клест об этом никогда не узнает.
Большая темно-коричневая птица сидела на ветке и флегматично очищала шишку. Ветка покачивалась, но птицу это вовсе не смущало. Она знала: не будешь много есть – не сможешь летать.
Где-то неподалеку, в кустах за окном затрещали неугомонные сороки – предвестники утра. Юноша, с волосами, рыжими как медь, с лицом, усыпанным веселыми веснушками и со смешным заостренным носом перевел дух. Стол перед ним был уже весь закапан белесым воском. Несколько оплывших огарков потонули в застывшей восковой луже, до краев переполнившей миску. За окном не спеша начиналось мутное утро, и ветви кустов покрывали тонкие корочки прозрачной наледи – за ночь слегка подморозило. Значит, тропинки будут крепкие, подумал юноша, а то в скитах за последние пару дней растаял весь снег, и дороги сильно развезло. И, значит, путь будет легким.
Перед ним лежал аккуратный лист бумаги и поверх ровных, аккуратных слов – замусоленный огрызок карандаша. Сейчас эти буквы уже казались ему лишь причудливой вязью крючков, кружочков и закорючек. Отныне буквы уже потеряли в его жизни всякий смысл. Как и слова, и то, что лежало за ними. Так он думал сейчас, в свои семнадцать с хвостиком лет.
Ты меня не любишь уже – лето на исходе.
Желтый лист коснулся плеча краешком судьбы.
Ветер выдувает в трубу призраки мелодий.
На осеннем рубеже – ты меня не любишь уже.
Птица встала на крыло – вот бы мне за нею,
Пролететь над городом, где меня не ждут
Вот бы стать мне дождиком – только не сумею.
Спи, снежинка, на ноже – ты меня не любишь уже.
А ниже – было решительно, даже яростно перечеркнуто, так что карандаш жестоко продырявил лист:
Я останусь лежать во рву до первого снега,
В ломких пальцах сжимая любовь –
Память сказочных рук.
В этой странной стране так легко дотянуться до неба.
Но от трещин в душе
Не спасет самый преданный друг.
Несколько мгновений юноша с волосами цвета меди задумчиво смотрел на эти крючки, кружочки и закорючки, затем быстро опустил на бумагу руку и решительно сжал пальцы. Скомканный лист тут же вспыхнул в его кулаке холодным огнем и так же быстро истлел, испустив лишь тоненькую струйку полупрозрачного дыма. Время слов завершилось. Впереди была дорога к тому, что не требовало слов. Так он думал сейчас, в свои семнадцать с хвостиком лет.
Юноша накинул полушубок, нахлобучил меховой колпак, взял в руки дорожный посох, на плечо – дорожную котомку с нехитрыми припасами, и отворил предательски громко заскрипевшую дверь избушки. Нужно было поторопиться, пока Круг еще защищен ночными заклятьями, к которым он уже давно подобрал нужные слова-ключи. И самое главное – нужно было спешить, пока не проснулась Ляйнэ. Он так решил, и обратной дороги не будет.
Выйдя из Круга, на краю ласковой березовой рощи он вздохнул, но все-таки проявил силу духа и не стал оборачиваться. Спустя несколько минут юноша с волосами, рыжими как медь, с лицом, усыпанным веселыми веснушками и со смешным заостренным носом уже шагал по лесной тропе, угрюмо глядя себе под ноги и бормоча под нос то, что рано или поздно говорят себе все молодые люди в семнадцать с хвостиком лет. Путь его лежал на север, в столицу таинственного Ордена, туда, где жила магия, которую еще никому не удавалось превозмочь. На свете начиналась новая история.
ГЛАВА 14
КЛЮЧ ОТ СНОВ
Ян шел по городу, в котором он когда-то родился, и не узнавал его. Эти улицы прежде были слишком большими, деревья – более высокими, дома – таинственными, улицы – запретными. Мир старой крепости, на который он когда-то смотрел округлившимися от удивления глазами детства, оказывается, всегда существовал где-то в уголке его памяти страной грозных башен и неприступных стен, словно прошлое упорно искало и все-таки нашло последний маленький приют и защиту от разрушающего плоть и камень всесильного времени, пусть хотя бы и в людских воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106