...Пробудились мы, когда солнце стояло высоко, и в избе было совсем светло.
– Как ты? – спросил я, вглядываясь в ее осунувшееся за ночь лицо.
Прасковья рассмеялась, чмокнула меня в щеку и пошла разбираться с разбросанной по всей избе одеждой. Зрелище того, как она, не стесняясь, ходила нагой по комнате, поднимая наше смешанное платье, было не для слабонервных. Кончилось это тем, что я окликнул ее сладеньким голосом:
– Прасковьюшка, поди-ка сюда на минутку.
Девушка оглянулась на меня, прыснула и скорчила рожу:
– Нечего меня подманивать, скорее вставай, не дай Бог, кто-нибудь из Горюновых придет, тогда позора не оберемся, скажут, вот лежебоки, валяются на перине до самого обеда!
Пришлось вставать и одеваться. После вчерашнего дружеского вечера нас действительно могли запросто навестить домочадцы подьячего, причем безо всякого повода, просто из дружеского расположения. Не успел я привести себя в порядок, как предположение подтвердилось, к нам заглянул хозяин. Выглядел подьячий озабоченным. Мы поздоровались, и я спросил, что случилось.
– От воеводихи присылали человека, – ответил Иван Владимирович, – она тебя к себе требует.
Мне, после его вчерашнего рассказа, встречаться с этой достойной женщиной не хотелось. Подьячий это понимали, похоже, жалело своей откровенности.
– Требовать она ничего не может, может только просить, но у меня на нее нет времени, – сказал я, возможно чуть более резко, чем требовалось.
Горюнов смутился, как будто был виноват в бесчеловечности и волевых качествах суровой соседки.
– Алексей Григорьевич, не в службу, а в дружбу, сходи ты к проклятой бабе, она же теперь не отстанет. А рассердится, то мне плохо придется. У нее такая знатная родня, что лучше с ней не связываться.
– Да что мне за дело до их знатности? – удивился я.
– Навредить могут, царю нашепчут, крамолу придумают...
– Ну, это вряд ли, у меня с государем хорошие отношения, он меня знает и наговорам не поверит.
Подьячий удивленно на меня посмотрел:
– Так ты с новым царем знаком?
– Да я у него служу окольничим.
– Ты! Окольничий?! – только и смог сказать он.
– Ну, это только так, – поспешил я разуверить его в своем высоком положении при дворе. – Мне от этого окольничества ни тепло, ни холодно. Разговариваем иногда с Дмитрием Иоанновичем о его прошлой жизни, только и всего.
Однако бывший чиновник был ошарашен, видимо, для него и приказной дьяк был высокой персоной.
– Если ты окольничий, тогда конечно, – растерянно говорил он, – тогда я понимаю. Только мне-то что делать? Она уже знает, что ты у меня остановился! Сживет ведь проклятая баба со свету!
Будь у нас с Иваном Владимировичем просто деловые отношения, отказать ему было бы несложно, но после вчерашнего ужина сделать это я не смог.
– Хорошо, зайду я к вашей Салтычихе. Мне все равно идти в ту сторону.
– Вот спасибо, очень ты, Алексей Григорьевич, меня этим уважил! Мне эта Анька Глебова, тьфу, плюнуть и растереть, но родню ее боюсь, врать не буду. Большой вред могут причинить. Вот и приходится ходить у нее в посыльных и при встрече в пояс кланяться. А почему ты назвал ее Салтычихой? Это кто такая?
– Была на Руси такая женщина, очень домашний порядок любила. Когда считала, что полы плохо помыты, дворовых до смерти была. Только она плохо кончила.
– Не слышал о такой. Самодуров и у нас в Москве хватает, как-нибудь тебе расскажу, – сказал он, но, заметив, что пришел не вовремя, и разговариваю я с ним без охоты, пригласил нас завтракать и деликатно ушел, чтобы не мешать собираться.
Прасковья слышала, о чем мы говорим, и естественно спросила, кто женщина, о которой шла речь. Я рассказал о вчерашней больной и образцовом порядке в ее имении.
Потом спросил, чем она собирается сегодня заниматься:
– Ты со мной в ту избу к Аксинье пойдешь или здесь останешься?
– Здесь, – не задумываясь, ответила Прасковья, – мне с хозяйскими дочками веселее.
– А может быть, с сыновьями? – пошутил я.
– Ну, вот еще! – совершенно неожиданно для меня возмутилась она. – Как ты такое даже подумать можешь! Да еще после того, что у нас сегодня было!
– Ничего я такого не сказал, просто пошутил.
– Вот оно что, тоже мне, шутник нашелся! Что мне теперь, ни на кого и посмотреть нельзя!
– Да смотри ты на кого хочешь! Нравится здесь оставаться, оставайся, не нравится, со мной можешь пойти.
Пыл, с которым Прасковья вдруг начала отстаивать гсвои права, меня немного озадачил. Ни о какой ревности с моей стороны просто не могло быть и речи.
Недовольные размолвкой, мы вместе пошли завтракать. Семейство подьячего опять собралось в полном составе. Они недавно вернулись с заутрени и обсуждали впечатления от посещения храма, кто из соседей во что был одет, кто как с кем здоровался. Мне все это I было неинтересно и, быстро перекусив, я откланялся.
В ворота воеводской вдовы я постучался тем же условным стуком, что давеча Иван Владимирович, и ворота так же неслышно и быстро распахнулись. Я вошел во двор, но, вместо того, чтобы сразу направится к господскому дому, сначала заглянул за распахнутые створки ворот, посмотреть на невидимые механизмы, приводящие их в движения. Ими оказались два худеньких подростка, по одному на каждую. Они так испугались незнакомого человека, что мне пришлось быстро уйти.
Во дворе, как и вчера, никого не оказалось. Я подошел к дому, и только тут мне навстречу вышел слуга. Он склонился в глубоком поклоне и пропустил меня в распахнутую дверь. Не задерживаясь в гостиной, я сразу же направился в спальню хозяйки. И здесь, будто ожидая прихода, передо мной широко распахнулась дверь.
Я вошел и совсем по-другому оценил действие вчерашних девушек. Они так быстро отступили и сделались незаметными, что способности хозяйки к выучке слуг можно было только позавидовать. Сама барыня лежала. Однако теперь она приподняла голову и оценивающе меня осмотрела. Выглядела Глебова лет на тридцать, но бледность и запавшие глаза делали ее старше.
– Здравствуй, красавица, – поздоровался я, таким фривольным обращением намеренно снижая ее статус госпожи.
– Здравствуй, холоп! – в тон ответила она.
Меня обращение не задело, я только его чуть подправил:
– Обращайся ко мне лучше окольничий, так мне будет привычнее.
Однако если этот придворный чин произвел впечатление на подьячего, то Анна Глебова пропустила его мимо ушей.
Она продолжала смотреть на меня, как на обычного слугу.
– Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? – официальным тоном спросил я.
– Лучше. Я хочу, что бы ты меня совсем вылечил.
Если оценивать ее объективно, то можно было без большого преувеличения посчитать воеводскую вдову красивой женщиной. В крайнем случае, стильной и интересной. Но хорошее впечатление сразу же начисто пропадало, стоило ей лишь открыть рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79