– Все. А конкретно – полковник Букин со своей группой. Почему вы спросили?
– Просто чтоб знать, – ответил тот.
– Какие есть мнения? – спросил Борисов.
– Среди работников угро, – сказал Соколов, – есть такие, кто вроде бы их поддерживает…
– Прошу говорить по существу, – сухо оборвал его Борисов. – Каждый имеет свое мнение, и запретить его высказывать не может никто. Но стучать на коллег – это не совсем порядочно.
– Привет, Лопата, – услышал Константин в телефонной трубке.
– Здоров, – нахмурился он. – Кто ты такой? Не узнаю что-то.
– Вот это да! – засмеялся мужчина. – Быстро же ты боевых товарищей забываешь. Мичмана Панова забыл?
– Валентин! – воскликнул Лопатин.
– Вспомнил все-таки. Ты дома сейчас?
– А ты где?
– В Красноярске.
– Так приезжай! Ты где именно? Я за тобой подъеду…
– Доберусь. Минут через сорок буду у тебя.
– Жду.
– Да, – добавил мичман, – я не один. Сюрприз тебя ожидает.
– Хорошо, – засмеялся Лопатин, – давай с сюрпризом. Оксанка! К нам гости едут!
– Какие сейчас гости? – услышал он грустный голос жены.
– Мои друзья по армии, – гораздо тише произнес он.
– Пусть приезжают, – равнодушно отозвалась она.
Константин пошел на кухню, достал из холодильника бутылку водки, налил рюмку и залпом выпил. Поставив бутылку назад, закурил. Подошел к окну и, играя желваками, уставился на улицу.
– Салют! – кивнул сидевшему у телевизора Топорику худощавый мужчина.
– Во блин! – вскочил тот. – Змей! А ты откуда? Свалил, что ли?
– На кой хрен эти неприятности? – подмигнул ему тот. – С поселения и в отпуск уезжают, если подмажут. Тем более тут ехать всего хрен да немножко. Маман телеграмму слезную, заверенную медициной, прислала – мол, при смерти, хочу сына напоследок узреть. Ну, на лапу дал трохи – и пять суток вольный. – Он засмеялся.
– Ништяк, – кивнул Топорик. – А у нас тут…
– Да слышал уже, – не дал ему договорить Змей. – И кто, ты не в курсе?
– Знал бы кто, закопал бы уже! Сначала Тупика, а потом Чусану. Вот суки позорные!
– Ну а на кого думаешь-то?
– Да на кого, хрен его знает. На нас многие зубы точат. В глаза не скажут, а при случае запросто перо в бок сунут. Но тут хреновень другая. Отработали компашку Чусаны и его уволокли. А остальных скоцали наручниками, сейчас такие в ларьке можно купить, и исчезли. Кто-то, может, и они сами ментов вызвали. И парнишек всех повязали. Сейчас в больничке они. И мусора у палат. Через пару деньков в тюремную переведут. Но с ними все-таки перетерли, они и рассказали, как все было.
– Во, блин, дела! Кому-то вы очень серьезно дорогу перешли. Вот и надо думать – кому? Я тут прикинул и на таежников грешу. Ведь вы им запретили в городе торговать. А Чусана с Тупиком вообще с магазинов бабки брали. Его же предупреждали.
– Да не при делах тут таежники. Я с Лохматым вот-вот встретиться должен. Не они это. Я больше на китаез думаю. С Лохматым перетрем это дело. Заодно и на бабки сообща китайцев крутнуть попробуем. Не поймут по-хорошему, мы им тогда…
– Давно надо было. А то, блин, все заполонили, лес тоннами увозят. А ведь это очень большие бабки. Правда, не для нас – там думать надо, клиентов искать, на лапу давать тоже необходимо. Опять-таки транспорт и все прочее. Но стружку в виде зелени с китаез за это дело снять следует.
– Приедет Лохматый – подкатывай, перетрем это дело. Лохматому это проще сделать, тайга его территория.
– И что? – спросил Китаец. – Сколько отправили?
– Тридцать два человека, – недовольно отозвался толстый китаец. – Двенадцать женщин, остальные мужчины. Пятеро наших людей попали. Хорошо еще сопротивления не оказали.
– Кто именно?
– Да просто бойцы.
– Ладно, переживем. Партию леса отправили?
– Сейчас это невозможно, везде милиция. Что Лесовик говорит?
– Он ни при чем. Кто-то из местных это сделал. Скорее всего коммерсанты наняли кого-то. У Тупика и Чусаны был какой-то покровитель с погонами, вот и стали наглеть. Но кто-то остановил их. Правда, нам от этого не легче. Сейчас милиция начнет проверять всех. Особенно займутся нами. Можно сказать, нас кто-то подставил. И я бы хотел знать кто.
– Надо обратиться к нашему человеку в…
– Пусть твои люди поговорят со своими знакомыми, – перебил Китаец, – может, что-то и выяснится.
– В городе был Лесовик со своими людьми, – недовольно говорил генерал-лейтенант. – И Лохматый был. Почему я об этом узнаю, когда они уже ушли? Лесовик три года числится в федеральном розыске, Лохматый полтора, а они расхаживают…
– Не было их в городе, – перебил худощавый мужчина в штатском. – Оба находились в дачном поселке, и мы узнали об этом после того, как они ушли.
– Они должны были сидеть в ИВС. Пора кончать с этими таежниками и с бандой Лохматого тоже. И плотнее сотрудничайте с иммиграционной службой. Китайцы словно саранча. Их отправляют назад, но меньше не становится. Немало преступлений совершено ими. Есть данные, что китайцы организовывают свои преступные сообщества. Нам своих через край, только Триады не хватало.
– Кто там? – подойдя к двери, спросил Константин.
– Открывай, Лопата! – раздался веселый голос.
– Наконец-то! – Он открыл дверь.
– Привет, Лопата, – улыбаясь, протянул руку рослый мужчина средних лет.
– Привет, мичман, – засмеялся Константин. Они обнялись.
– Нам оставь, – в один голос проговорили стоявшие у двери двое крепких мужчин с набитыми пакетами.
– Оксанка! – поочередно обнявшись с ними, крикнул Лопатин. – Иди знакомься.
Из комнаты вышла заплаканная жена.
– Здравствуйте. Я сейчас что-нибудь приготовлю. – Она ушла на кухню.
– Случилось что? – спросил мичман.
– Сына забили, – ответил Лопатин.
– Да, – произнес, рассматривая фотографии, Борисов. – Самоубийства я видел, но чтобы вот так – кто-то вешал, да еще с плакатом на груди, не приходилось. И мне кажется, что это не последние. Нет ничего существенного, уцепиться не за что. Единственное, что знаем, – четверо прекрасно владеющих какими-то видами единоборств людей. И что они утащили Чусану, а потом его повесили. Вопрос: почему не кончили на месте? Почему повесили плакат на грудь? А сложная работа предстоит. – Он осмотрел сидевших в кабинете троих сотрудников. Остановил взгляд на молодой женщине. – Варя, почему вы пошли работать в органы?
– Ну как вам сказать. С детства любила фильмы о милиции, читала много о ее работе…
– Романтика, – улыбнулся Борисов. – А в жизни все гораздо злее и хуже. Не жалеете?
– Нет.
– А не очерствели еще? Например, я через год работы почувствовал, что стал грубее и злее. Пропал азарт, восторг, с каким получил удостоверение опера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96