— поинтересовался Корбин.
— Вы имеете в виду — во время пьесы? — уточнил Моргенштерн.
Кендалл посмотрел на него.
«Нет, в этой ее чертовой квартире», — подумал он, но не стал говорить этого вслух, поскольку Моргенштерн все-таки был их продюсером.
— Да, — сказал он. — У Уолли есть рекламные фотографии, и мы можем также сделать фотографии для афиш.
— Те, где на нее нападают? — все еще не успокоился Корбин.
— Да, я полагаю, что мы можем это сделать.
— Мы должны передать их в «Тайм».
— Я уверен, что Уолли уже побеспокоился об этом, — сказал Моргенштерн. — Но вы понимаете, что нам следует быть осторожными. Нельзя, чтобы мы выглядели стервятниками, налетевшими на труп. На самом деле...
— Вы совершенно правы, нам следует проявлять надлежащую скорбь, — согласился с ним Кендалл.
— Вот поэтому я думаю...
— Уолли должен начать скармливать прессе кой-какие материалы о сути пьесы, — предложил Корбин. — Я не хочу, чтобы зрители шли смотреть ее лишь потому, что Мишель была убита.
— Ну а меня, — хмыкнул Моргенштерн, — устроит любая причина, которая приведет их в театр — лишь бы они шли. Вся штука в том, чтобы не показывать, что мы на это рассчитываем. Поэтому, я думаю, стоит объявить, что мы снимаем эту пьесу со сцены.
— Снимаем?
— Из уважения к памяти покойной, и все такое прочее.
— Снимаем?!
— Да у нас в руках хит, который может принести миллионы!
— И кроме того, это хорошая пьеса, — поддержал режиссера Корбин.
— Особенно теперь, когда в ней играет Джози.
— Я уже признал, что совершил ошибку...
— Ну ладно, ладно.
— ...и потому хватит напоминать мне о Джози!
— В любом случае, эта ошибка исправлена, — успокоил спорщиков Моргенштерн. — И я, конечно, и не подумаю на самом деле снимать эту пьесу со сцены.
Все замолчали.
Тишину темного зала нарушало лишь дыхание.
— А знаете... — сказал Моргенштерн.
— Что?
— Ведь они снова придут к нам — вы это понимаете?
— Кто — газетчики?
— Нет. Полиция.
— Хм.
— Особенно тот, с китайским разрезом глаз.
— Тот, у которого итальянская фамилия?
— Как там его, Фурильо?
— Нет, Фурелла.
— Карелла.
— Что-то такое.
— Он захочет знать.
— Что знать?
— Сколько мы на этом заработали.
— Что вы имеете в виду?
— Он уже расспрашивал меня. И он обязательно вернется теперь, когда Мишель убили.
— Так вот что они ищут!
— В смысле — мотив преступления?
— Любовь или деньги. Одно из двух.
— Но они уже арестовали ее импресарио.
— Могу поспорить на всю вашу долю, что он ее не убивал.
— Он достаточно чокнутый для этого.
— И тем не менее это не он.
— Да все импресарио ненормальные.
— Но он не убивал Мишель — спорю на мою долю сборов.
— Вот в это он и вцепится, этот Карелла: сборы, доходы, прибыль, гонорары.
— Мне так не кажется. Он уже нашел виновника.
— Вы видели того толстяка?
— В смысле — по телевизору?
— Да. Толстого такого копа.
— Вот он наверняка считает, что убийца — Джонни.
— Он, но не Карелла. Ведь Кареллу вы по телевизору не видели, правильно? Я не видел.
— Потому что он в это не верит.
— И потому он снова придет сюда, можете мне поверить.
— Почему?
— Чтобы снова расспросить нас о наших финансах.
— Ну, мои несчастные шесть процентов не стоят того, чтобы ради них идти на убийство.
— Мои два — тем более.
Они посмотрели на Моргенштерна.
— Ну, договаривайте, ребята, — пробурчал он.
Взглянув на него поверх очков, она спросила, почему он немного раньше назвал ее не Шарин, а Шари. Берта все еще трясла внутренняя дрожь от воспоминания о том, как он держал ее в объятиях. Он обнаружил, что не помнит, когда это он ее так назвал.
— А когда я назвал тебя Шари? — спросил он.
Он не стал класть руки на стол, поскольку был уверен, что они дрожат.
— Тогда, когда сказал, что ты подумал, будто я буду чувствовать себя неуютно в месте, где вокруг одни только белые.
— А что, ты сейчас чувствуешь себя неуютно?
— Нет.
— Значит, тебе здесь хорошо?
— Да.
— Несмотря на то, что вокруг белые?
— Я не замечаю никого вокруг.
— Ты думаешь, если бы мы пошли куда-нибудь в Даймондбек, я бы тоже не видел никого вокруг?
— Я думаю, что, если бы мы пошли в Даймондбек, в тебе секунд через десять узнали бы копа. Вполне возможно, что в тебя выстрелили бы в ту же минуту, как ты вышел из ресторана.
— Это расистский подход.
— Зато реалистичный.
— А ты? В тебя они тоже стали бы стрелять?
— Сомневаюсь.
— А почему? Ты же тоже коп.
— А что, я выгляжу как коп?
— Ты выглядишь как красивая сексуальная женщина.
— Я и чувствую себя красивой сексуальной женщиной.
— Так я назвал тебя Шари?
— Да. Ты сказал: «Я говорю правду, Шари».
— Возможно, я и вправду так сказал?
— А почему?
— Наверно, потому, что ты показалась мне очень близкой.
— Меня никогда не называли Шари — никто, кроме матери.
— Это хорошо или плохо?
— Просто как-то странно. Странно, что ты назвал меня тем именем, которым звала только мама.
— Извини, я не понял, что это было чисто семейное...
— Нет, мне нравится, когда ты меня так называешь.
— Тогда я буду...
— Но не постоянно.
— Ладно, только...
— Только тогда, когда я буду казаться тебе близким человеком.
— Ты начинаешь казаться мне близким человеком постоянно.
— Тогда нам лучше быть поосторожнее, — сказала она.
— Почему? — спросил Клинг и неожиданно накрыл ее лежавшую на столе руку своей. У него действительно дрожали пальцы.
— О Господи! — вздохнула Шарин.
Официантка снова подошла к их столику.
— Вам повторить заказ? — с улыбкой спросила она у Клинга.
— Шарин?
— Да, пожалуйста.
— Я рада, что вы поймали того парня, — проворковала официантка и удалилась, покачивая бедрами.
— Она тоже считает тебя красавчиком, — сказала Шарин.
— Кто?
— Официантка.
— Какая официантка?
* * *
Ночью, в постели, он попробовал объяснить ей, что его беспокоит в этом деле об убийстве Мишель Кассиди. Она лежала рядом, повернувшись к нему, и внимательно, с широко открытыми глазами слушала, пытаясь представить себе людей, о которых шла речь.
— Понимаешь, у Джонни Мильтона просто не было причин убивать ее, — сказал он. — Нападение удалось, все получилось именно так, как он хотел. Его клиентка внезапно превратилась в звезду, она играет в пьесе, где по ходу действия на нее нападают, он заставил всю прессу бегать за ней по пятам, так зачем же ему было ее убивать? Совершенно никакого смысла. Нападение достигло своей цели. Оно принесло известность и актрисе, и пьесе. Так зачем ему было убивать курицу, несущую золотые яйца? Совершенно бессмысленно. Каковы же мотивы преступления? Одно из двух: или любовь, или деньги. С ее смертью он мог только потерять деньги, а не приобрести, потому при нападении он ее просто поцарапал. Любовь? Кто его знает, возможно, в эту историю замешан другой мужчина или другая женщина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Вы имеете в виду — во время пьесы? — уточнил Моргенштерн.
Кендалл посмотрел на него.
«Нет, в этой ее чертовой квартире», — подумал он, но не стал говорить этого вслух, поскольку Моргенштерн все-таки был их продюсером.
— Да, — сказал он. — У Уолли есть рекламные фотографии, и мы можем также сделать фотографии для афиш.
— Те, где на нее нападают? — все еще не успокоился Корбин.
— Да, я полагаю, что мы можем это сделать.
— Мы должны передать их в «Тайм».
— Я уверен, что Уолли уже побеспокоился об этом, — сказал Моргенштерн. — Но вы понимаете, что нам следует быть осторожными. Нельзя, чтобы мы выглядели стервятниками, налетевшими на труп. На самом деле...
— Вы совершенно правы, нам следует проявлять надлежащую скорбь, — согласился с ним Кендалл.
— Вот поэтому я думаю...
— Уолли должен начать скармливать прессе кой-какие материалы о сути пьесы, — предложил Корбин. — Я не хочу, чтобы зрители шли смотреть ее лишь потому, что Мишель была убита.
— Ну а меня, — хмыкнул Моргенштерн, — устроит любая причина, которая приведет их в театр — лишь бы они шли. Вся штука в том, чтобы не показывать, что мы на это рассчитываем. Поэтому, я думаю, стоит объявить, что мы снимаем эту пьесу со сцены.
— Снимаем?
— Из уважения к памяти покойной, и все такое прочее.
— Снимаем?!
— Да у нас в руках хит, который может принести миллионы!
— И кроме того, это хорошая пьеса, — поддержал режиссера Корбин.
— Особенно теперь, когда в ней играет Джози.
— Я уже признал, что совершил ошибку...
— Ну ладно, ладно.
— ...и потому хватит напоминать мне о Джози!
— В любом случае, эта ошибка исправлена, — успокоил спорщиков Моргенштерн. — И я, конечно, и не подумаю на самом деле снимать эту пьесу со сцены.
Все замолчали.
Тишину темного зала нарушало лишь дыхание.
— А знаете... — сказал Моргенштерн.
— Что?
— Ведь они снова придут к нам — вы это понимаете?
— Кто — газетчики?
— Нет. Полиция.
— Хм.
— Особенно тот, с китайским разрезом глаз.
— Тот, у которого итальянская фамилия?
— Как там его, Фурильо?
— Нет, Фурелла.
— Карелла.
— Что-то такое.
— Он захочет знать.
— Что знать?
— Сколько мы на этом заработали.
— Что вы имеете в виду?
— Он уже расспрашивал меня. И он обязательно вернется теперь, когда Мишель убили.
— Так вот что они ищут!
— В смысле — мотив преступления?
— Любовь или деньги. Одно из двух.
— Но они уже арестовали ее импресарио.
— Могу поспорить на всю вашу долю, что он ее не убивал.
— Он достаточно чокнутый для этого.
— И тем не менее это не он.
— Да все импресарио ненормальные.
— Но он не убивал Мишель — спорю на мою долю сборов.
— Вот в это он и вцепится, этот Карелла: сборы, доходы, прибыль, гонорары.
— Мне так не кажется. Он уже нашел виновника.
— Вы видели того толстяка?
— В смысле — по телевизору?
— Да. Толстого такого копа.
— Вот он наверняка считает, что убийца — Джонни.
— Он, но не Карелла. Ведь Кареллу вы по телевизору не видели, правильно? Я не видел.
— Потому что он в это не верит.
— И потому он снова придет сюда, можете мне поверить.
— Почему?
— Чтобы снова расспросить нас о наших финансах.
— Ну, мои несчастные шесть процентов не стоят того, чтобы ради них идти на убийство.
— Мои два — тем более.
Они посмотрели на Моргенштерна.
— Ну, договаривайте, ребята, — пробурчал он.
Взглянув на него поверх очков, она спросила, почему он немного раньше назвал ее не Шарин, а Шари. Берта все еще трясла внутренняя дрожь от воспоминания о том, как он держал ее в объятиях. Он обнаружил, что не помнит, когда это он ее так назвал.
— А когда я назвал тебя Шари? — спросил он.
Он не стал класть руки на стол, поскольку был уверен, что они дрожат.
— Тогда, когда сказал, что ты подумал, будто я буду чувствовать себя неуютно в месте, где вокруг одни только белые.
— А что, ты сейчас чувствуешь себя неуютно?
— Нет.
— Значит, тебе здесь хорошо?
— Да.
— Несмотря на то, что вокруг белые?
— Я не замечаю никого вокруг.
— Ты думаешь, если бы мы пошли куда-нибудь в Даймондбек, я бы тоже не видел никого вокруг?
— Я думаю, что, если бы мы пошли в Даймондбек, в тебе секунд через десять узнали бы копа. Вполне возможно, что в тебя выстрелили бы в ту же минуту, как ты вышел из ресторана.
— Это расистский подход.
— Зато реалистичный.
— А ты? В тебя они тоже стали бы стрелять?
— Сомневаюсь.
— А почему? Ты же тоже коп.
— А что, я выгляжу как коп?
— Ты выглядишь как красивая сексуальная женщина.
— Я и чувствую себя красивой сексуальной женщиной.
— Так я назвал тебя Шари?
— Да. Ты сказал: «Я говорю правду, Шари».
— Возможно, я и вправду так сказал?
— А почему?
— Наверно, потому, что ты показалась мне очень близкой.
— Меня никогда не называли Шари — никто, кроме матери.
— Это хорошо или плохо?
— Просто как-то странно. Странно, что ты назвал меня тем именем, которым звала только мама.
— Извини, я не понял, что это было чисто семейное...
— Нет, мне нравится, когда ты меня так называешь.
— Тогда я буду...
— Но не постоянно.
— Ладно, только...
— Только тогда, когда я буду казаться тебе близким человеком.
— Ты начинаешь казаться мне близким человеком постоянно.
— Тогда нам лучше быть поосторожнее, — сказала она.
— Почему? — спросил Клинг и неожиданно накрыл ее лежавшую на столе руку своей. У него действительно дрожали пальцы.
— О Господи! — вздохнула Шарин.
Официантка снова подошла к их столику.
— Вам повторить заказ? — с улыбкой спросила она у Клинга.
— Шарин?
— Да, пожалуйста.
— Я рада, что вы поймали того парня, — проворковала официантка и удалилась, покачивая бедрами.
— Она тоже считает тебя красавчиком, — сказала Шарин.
— Кто?
— Официантка.
— Какая официантка?
* * *
Ночью, в постели, он попробовал объяснить ей, что его беспокоит в этом деле об убийстве Мишель Кассиди. Она лежала рядом, повернувшись к нему, и внимательно, с широко открытыми глазами слушала, пытаясь представить себе людей, о которых шла речь.
— Понимаешь, у Джонни Мильтона просто не было причин убивать ее, — сказал он. — Нападение удалось, все получилось именно так, как он хотел. Его клиентка внезапно превратилась в звезду, она играет в пьесе, где по ходу действия на нее нападают, он заставил всю прессу бегать за ней по пятам, так зачем же ему было ее убивать? Совершенно никакого смысла. Нападение достигло своей цели. Оно принесло известность и актрисе, и пьесе. Так зачем ему было убивать курицу, несущую золотые яйца? Совершенно бессмысленно. Каковы же мотивы преступления? Одно из двух: или любовь, или деньги. С ее смертью он мог только потерять деньги, а не приобрести, потому при нападении он ее просто поцарапал. Любовь? Кто его знает, возможно, в эту историю замешан другой мужчина или другая женщина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73