Лифт запечатал нас внутри стеклянной раковины моллюска, и мы быстро вознеслись наверх, через тьму к, свету. К полусвету – хотя верхние этажи и выглядели светлее, там на самом деле царил полумрак.
Динь!
Лифт остановился на девятнадцатом этаже. «Динь!» пробудил Генри, и я подумал, помнит ли она те зловещие, жуткие и даже роковые «динь!» в ее квартире в Бруклине. Но глаза Генри полнились не паникой, а спокойствием и смотрела она не на меня, а на Панаму. Генри ничего не сказала и снова закрыла глаза. Синие птицы вернулись и летели, по одной на каждой груди. Вот только на запад или на восток?
Держа Генри на руках, Панама направился по открытому коридору к комнатам, устроенным в центральном коридоре. Я последовал за ним, задержавшись, чтобы посмотреть на лифт. Ощущение такое, будто висишь в космосе, бесконечность над головой и бесконечность под ногами. Хотя я никогда не бывал в космосе, иногда я представлял его себе. Кусочки пыли кружились в воздухе, как планеты, в поисках луча света, в котором можно осесть. Сам свет был словно затемнен. Позже я узнал, что он поляризован.
– Сюда.
Я вошел за Панамой и Генри в небольшую комнатку с двуспальной кроватью, телевизором и шкафом. На кровати лежали книги. Панама королевским жестом указал на них подбородком, и я смахнул книги на пол.
– Мило пахнет, – заметила Гомер.
– Да, – вставил Ленни.
– Положи покрывало.
Я повиновался. Панама уложил Генри на кровать. Она улыбалась. Он укрыл ее до подбородка и обернулся ко мне.
– Зря вы ее сюда привезли.
– Все как раз наоборот, – поправил я. – Не я ее сюда привез, а она меня.
Я объяснил насчет Вильямса и рассказал, как я преследовал его по всей стране. Опустил, где взял пластинку, однако Панама догадался по моим небесно-голубым брюкам с одной полосой.
– Ренегат Бюро. Здесь вам не место, Шапиро.
– Замечательно, – согласился я. – Меня не интересуете ни вы, ни ваши александрийцы. Я только хочу свою пластинку, а потом вернуться в Нью-Йорк и получить обратно работу. У меня еще неделя до октябрьского учета.
– Вы принимаете желаемое за действительное, – заявил Панама.
– Что именно?
– Всё. Пошли, я покажу вам.
Он провел меня в следующую комнату. Кровать и шкаф ломились от книг, компактов, картин маслом и репродукций, старых обложек, фильмов, видео.
В следующей комнате то же самое плюс садовая скульптура (святой с птицей) в углу и сваливающиеся с кровати книги и компакты.
И в следующей. И в следующей.
Все комнаты открыты, и в каждой книги, компакт-диски, музыка, картины, записи и даже пластинки – стопкой на кровати, рассыпанные по полу, засунутые в ванну, вываливающиеся из платяного шкафа.
Много в некоторых, мало в других. Мы стояли у перил, и Панама махнул рукой в сторону, потом вверх, потом вниз, будто он владел всем этим, хотя на самом деле так оно и было.
– «Миллениум» – большое здание, – сказал он. – Все, что сохранили александрийцы, – здесь. Пока.
Он рассказал, что бывшее казино состоит из двадцати четырех этажей и двадцати четырех комнат на каждом из них. Таким образом, выходило пятьсот семьдесят шесть комнат. И недели не хватит, чтобы все их обойти. Но зачем, собственно, все?
– Кто приносит старье наверх? – осведомился я.
– Я. Только я.
– Где новые поступления? Моя пластинка прибыла несколько дней назад. Она из последних.
– Слово «последний» приобретает здесь иной смысл, – заявил Панама. – Вегас вне времени. Нам постоянно приходят новые поступления, по крайней мере приходили, и у меня не хватает времени раскладывать их или сортировать.
– А что же остальные александрийцы?
– Я здесь один.
– А Генри? А Боб?
– Индеец Боб? Тот, которого она знала?
– Боб снаружи, – пояснил я. – В грузовике. Он мертв.
– Боб никогда не принадлежал к александрийскому движению, – покачал головой Панама – Он даже и не Индеец Боб. Бобы – бутлегеры. Они приносят одну копию всего, что вычеркивает Бюро… – он посмотрел на полосу на моих брюках, – …что вы, старьевщики, собираете, и оставляют на погрузочной платформе. Я сортирую.
– В каком порядке? Куда оно поступает?
– Я немного отстал, – признался Панама. – Слишком стараюсь наверстать упущенное, чтобы продвигаться вперед.
Он улыбнулся тонкими губами, и я узнал шутку. Шутку бюрократа. Неудивительно, что библиотекарь так сходит по нему с ума.
– Вы хотите сказать, что моя пластинка может лежать где-то наверху? – спросил я.
– Точно. Запомните, здесь уже валялась одна копия перед тем недавним привозом, за которым вы охотились. Она может оказаться среди любых…
Внезапно он испугался, будто вспомнив о чем-то неотложном.
– Что я сделал с книгами, которые нес, когда вы вошли? Где я их положил?
Я начал понимать, что Панама, мягко говоря, запутался. Но еще горел желанием помочь, хотя ясно видел, что он не окажет мне подобной же услуги.
– В вестибюле, – подсказал я.
В лифте я заметил, что кнопок двадцать пять.
– Забудь о верхнем этаже, – посоветовал Панама. – Он не является частью отеля.
Потом мы вышли из лифта в вестибюль, и я увидел кипы книг, записей, картин и компактов. Несколько маленьких кучек умещалось на раковине выключенного водопада. Я бы не сказал сразу, какую из них он положил последней. Все выглядели по-разному, и в то же время одинаково.
– Какие из них я положил сегодня? – спросил Панама.
Я указал наугад. Панама сгреб их одной рукой и направился к лифту. Ленни побежал за ним.
А я взялся за работу. Самое приятное, что пластинки обладают уникальным размером и формой, а значит, мне не требовалось рассматривать каждую стопку подробно. Я пытался вести учет комнат, вначале запоминал номера, а потом, когда начали отказывать мозги, просто ставил мылом метку на зеркале. Крест. К счастью для меня, пластинки – редкая штука. (Представьте, если бы Вильямс писал книги, а я бы искал одно из его произведений!) Перетряхивание стопки занимало буквально минуту. Также, к счастью для меня, от недостатка пищи страдать не приходилось, в каждой комнате находился бездонный маленький бар.
Дня и ночи я не различал. После каждого ряда комнат проверял погрузочную платформу. Она находилась за вестибюлем и представляла собой двухуровневый гараж с поднятой эстакадой, где Панама оставлял маленькие стопки книг, записей, компактов и картин, которые затем каким-то образом исчезали. Он, казалось, был замкнут в своеобразном круге. Новое от старого отличить невозможно, как и то, что я проверял, от того, до чего еще не дошел. Я так ни разу и не увидел Бобов, а большая ферропластиковая дверь наружу все время оставалась закрытой. Я видел солнечные лучи за ней, они были как слитки чистого света. Периодически я проверял вестибюль, однако большей частью занимался комнатами, двигаясь от второго к двадцать четвертому этажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54